Почти вся наша труппа, включая старших, уже уехала, и все мы с одинаковым пылом стремились вернуться в Лондон, как бы плохо там ни обстояли дела.
Но сперва надо было кое-что закончить. Я возвратил «Травник» Флауэра, книгу, которую одолжил у Натаниэля Торнтона. Сухой старик-торговец с белой бородой по-прежнему сидел за своим столом, как будто и не двигался с места после моего последнего посещения. Он принял тяжелый том без удивления.
– Вы все еще носите крысиный яд? – спросил он.
– Да, – ответил я.
(И правда, я почти забыл, что ношу маленький кожаный мешочек на шее.)
– А я вижу, вы до сих пор живы. Хотя у вас появилась большая шишка на лбу.
– Более или менее жив.
– Говорил я вам, крысиный яд – то, что надо, – сказал он.
– Пока что я выпроваживал крыс, – ответил я.
Еще я вернул, с помощью своих друзей, блюдо, ковер и другие вещи, украденные Эндрю Пирманом и Китом Кайтом из дома на Гроув-стрит. Джек особенно настаивал на том, чтобы мы сделали это, так как считал, что кража из дома его любовницы лежала отчасти на его совести. Я уверил его, что если уж это и была чья-то вина, то целиком моя, ибо это я придумал заманить воров поддельной вспышкой чумы. Хотя вдова Джона Хоби покинула Оксфорд со своими детьми и большей частью добычи шайки – уехав неизвестно куда, но, очевидно, будучи хорошо обеспеченной для того, чтобы начать новую жизнь, и получив некоторое возмещение за якобы случайную смерть своего мужа, – она, судя по всему, сбежала из города до этой последней кражи. Поэтому, когда мы трое осмотрели ветхое жилище на Шу-лейн, после того как с Пирманом было покончено, мы обнаружили вещи, взятые на Гроув-стрит, все еще завернутые в ковер, в единственной комнате на первом этаже. Пирман, должно быть, отвез их туда той ночью, после того как оставил меня и Кайта у Бодкина. Больше там ничего не было. Тогда или позднее он обнаружил, что госпожа Хоби сбежала со всем добром, я не знаю. И не очень-то стремлюсь узнать. Я достаточно объяснил, не правда ли?
Королева
Наше путешествие обратно в Лондон не было веселым. И все же дни становились яснее и теплее, даже если по ночам по-прежнему было холодно и сыро. Первые цветы появились и исчезли, но берега рек пестрели нарциссами, а живые изгороди были сплошь усеяны свежей зеленью. Мы втроем возвращались по той же дороге, по которой прошли всей труппой всего несколько недель назад, останавливаясь на тех же постоялых дворах на ночлег и зачастую делая привалы, чтобы подкрепиться днем, в тех же самых местах вдоль дороги.
Большую часть пути мы прошли в молчании. Мы делили пищу и постель по ночам без обычных шуточек и актерской болтовни. Как-то ночью мы неуверенно поспорили, кто хуже: Ральф Бодкин или Эндрю Пирман. Один (по меньшей мере) потворствовал смертям и убийствам, преследуя некий страшный план, целью которого было постичь, что же скрывается под нашей кожей, а потом заявил, что делал это с наилучшими намерениями. Второй, Пирман, убивал просто ради наживы. Это был какой-то более человеческий, хотя не менее ужасный, мотив. Мы не пришли ни к какому заключению, и спор наш иссяк.
Неудивительно, что Джек, Абель и я были подавлены. Мы присутствовали при ужасной смерти человека – хотя эта смерть была в определенном смысле самоубийством, – и нас, казалось, связали вместе кровавые узы. Это не могло не омрачить наш дух, хотя чем ближе мы подходили к Лондону, тем больше наше уныние сходило на нет.
Из нас троих Абель должен был быть наиболее привыкшим к виду крови, ведь он был солдатом, пусть и в юности. Но, как некоторые другие ветераны, он теперь сторонился насилия. Что же касается Джека Вилсона, то в свои прежние, более буйные годы он участвовал в нескольких серьезных драках, за что однажды даже угодил в тюрьму Клинк. Что до меня, то, несмотря на то что я уже три или четыре раза оказывался вовлеченным в подобные происшествия, связанные с убийствами, по ночам меня тревожили сны, в которых сумрачные тени боролись друг с другом в наглухо закрытой комнате, из которой им ни за что не выбраться. И еще я не мог не подумать, что, прямо как в «Ромео и Джульетте», клинок Тибальта (или Джека) стал виновником случайной смертельной раны.
Как ни странно, но во снах же я обрел и своего рода утешение, когда мне явился призрак Хью Ферна с ободряющей улыбкой на лице. Доктор сжал мое плечо, и я отчетливо слышал, как он произнес: «Не будьте слишком строги к себе» – те самые слова, которые он сказал мне во дворе «Золотого креста» незадолго до своей смерти от руки вероломного Пирмана. Хотя это замечание относилось к какому-то пустяковому случаю – моему дурацкому падению со сцены, кажется, – я решил распространить его и на события на Шу-лейн.
Время от времени – чтобы отвлечь меня, так сказать, – скорее страх, нежели вина, бередил мое сознание. Может, страх был противовесом вины, а может, ее следствием. Это был страх, что я подхватил чуму, потому что провел ночь в покойницкой Бодкина, а потом был рядом с этим человеком в его последние часы. К тому же я изображал больного чумой, после того как Абель разрисовал меня фальшивыми опухолями. Искушал ли я судьбу или отвел ее?
Все же по-настоящему я не верил, что заразился, возможно, потому, что любая альтернатива этой вере так беспокоила. Вместо того я доверился своему мешочку с крысиным ядом, так же как Джек – своему аметисту, а Абель – истолченному рогу единорога. Пока что они нас хранили. И это еще не все. Чем чаще вы сталкиваетесь с такими убедительными напоминаниями человеческой бренности, тем скорее примете ту замысловатую философию, что применима к чуме и многим другим бедам помимо нее. Она гласит: если вы должны ее подхватить, вы ее подхватите. А если нет, то нет. Всё в звездах.
Итак, мы достигли Лондона спустя примерно пять дней после того, как вышли из Оксфорда. Мой хозяин Сэмюель Бенвелл удивился, увидев меня снова так скоро. Да я и сам не ожидал вернуться так скоро. Моя комната, которую я сохранил за собой ценой шести пенсов в неделю, все еще пустовала. То, что ее не сдали никому другому, думаю, объяснялось не честностью или щепетильностью со стороны Бенвелла, а, пожалуй, тем, что Лондон одолела паника из-за чумы и граждане в больших количествах покидали город. Жилье не пользовалось спросом.
Все же эта была не самая плохая новость в столице.
Самым ужасным и самым важным известием было то, что королева Елизавета скончалась.
Она умерла семидесяти лет от роду, а правила больше половины своей жизни. Она оставалась на троне всю мою жизнь, и жизнь Абеля, и жизнь Джека, и, в сущности, жизнь большей части населения этого острова. Некоторые из старших членов труппы еще хранили смутные воспоминания о днях Марии Кровавой, когда они были маленькими детьми. Сэм, старый кассир театра «Глобус», даже заявлял, что помнит отца Елизаветы и Марии, великого Генриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Но сперва надо было кое-что закончить. Я возвратил «Травник» Флауэра, книгу, которую одолжил у Натаниэля Торнтона. Сухой старик-торговец с белой бородой по-прежнему сидел за своим столом, как будто и не двигался с места после моего последнего посещения. Он принял тяжелый том без удивления.
– Вы все еще носите крысиный яд? – спросил он.
– Да, – ответил я.
(И правда, я почти забыл, что ношу маленький кожаный мешочек на шее.)
– А я вижу, вы до сих пор живы. Хотя у вас появилась большая шишка на лбу.
– Более или менее жив.
– Говорил я вам, крысиный яд – то, что надо, – сказал он.
– Пока что я выпроваживал крыс, – ответил я.
Еще я вернул, с помощью своих друзей, блюдо, ковер и другие вещи, украденные Эндрю Пирманом и Китом Кайтом из дома на Гроув-стрит. Джек особенно настаивал на том, чтобы мы сделали это, так как считал, что кража из дома его любовницы лежала отчасти на его совести. Я уверил его, что если уж это и была чья-то вина, то целиком моя, ибо это я придумал заманить воров поддельной вспышкой чумы. Хотя вдова Джона Хоби покинула Оксфорд со своими детьми и большей частью добычи шайки – уехав неизвестно куда, но, очевидно, будучи хорошо обеспеченной для того, чтобы начать новую жизнь, и получив некоторое возмещение за якобы случайную смерть своего мужа, – она, судя по всему, сбежала из города до этой последней кражи. Поэтому, когда мы трое осмотрели ветхое жилище на Шу-лейн, после того как с Пирманом было покончено, мы обнаружили вещи, взятые на Гроув-стрит, все еще завернутые в ковер, в единственной комнате на первом этаже. Пирман, должно быть, отвез их туда той ночью, после того как оставил меня и Кайта у Бодкина. Больше там ничего не было. Тогда или позднее он обнаружил, что госпожа Хоби сбежала со всем добром, я не знаю. И не очень-то стремлюсь узнать. Я достаточно объяснил, не правда ли?
Королева
Наше путешествие обратно в Лондон не было веселым. И все же дни становились яснее и теплее, даже если по ночам по-прежнему было холодно и сыро. Первые цветы появились и исчезли, но берега рек пестрели нарциссами, а живые изгороди были сплошь усеяны свежей зеленью. Мы втроем возвращались по той же дороге, по которой прошли всей труппой всего несколько недель назад, останавливаясь на тех же постоялых дворах на ночлег и зачастую делая привалы, чтобы подкрепиться днем, в тех же самых местах вдоль дороги.
Большую часть пути мы прошли в молчании. Мы делили пищу и постель по ночам без обычных шуточек и актерской болтовни. Как-то ночью мы неуверенно поспорили, кто хуже: Ральф Бодкин или Эндрю Пирман. Один (по меньшей мере) потворствовал смертям и убийствам, преследуя некий страшный план, целью которого было постичь, что же скрывается под нашей кожей, а потом заявил, что делал это с наилучшими намерениями. Второй, Пирман, убивал просто ради наживы. Это был какой-то более человеческий, хотя не менее ужасный, мотив. Мы не пришли ни к какому заключению, и спор наш иссяк.
Неудивительно, что Джек, Абель и я были подавлены. Мы присутствовали при ужасной смерти человека – хотя эта смерть была в определенном смысле самоубийством, – и нас, казалось, связали вместе кровавые узы. Это не могло не омрачить наш дух, хотя чем ближе мы подходили к Лондону, тем больше наше уныние сходило на нет.
Из нас троих Абель должен был быть наиболее привыкшим к виду крови, ведь он был солдатом, пусть и в юности. Но, как некоторые другие ветераны, он теперь сторонился насилия. Что же касается Джека Вилсона, то в свои прежние, более буйные годы он участвовал в нескольких серьезных драках, за что однажды даже угодил в тюрьму Клинк. Что до меня, то, несмотря на то что я уже три или четыре раза оказывался вовлеченным в подобные происшествия, связанные с убийствами, по ночам меня тревожили сны, в которых сумрачные тени боролись друг с другом в наглухо закрытой комнате, из которой им ни за что не выбраться. И еще я не мог не подумать, что, прямо как в «Ромео и Джульетте», клинок Тибальта (или Джека) стал виновником случайной смертельной раны.
Как ни странно, но во снах же я обрел и своего рода утешение, когда мне явился призрак Хью Ферна с ободряющей улыбкой на лице. Доктор сжал мое плечо, и я отчетливо слышал, как он произнес: «Не будьте слишком строги к себе» – те самые слова, которые он сказал мне во дворе «Золотого креста» незадолго до своей смерти от руки вероломного Пирмана. Хотя это замечание относилось к какому-то пустяковому случаю – моему дурацкому падению со сцены, кажется, – я решил распространить его и на события на Шу-лейн.
Время от времени – чтобы отвлечь меня, так сказать, – скорее страх, нежели вина, бередил мое сознание. Может, страх был противовесом вины, а может, ее следствием. Это был страх, что я подхватил чуму, потому что провел ночь в покойницкой Бодкина, а потом был рядом с этим человеком в его последние часы. К тому же я изображал больного чумой, после того как Абель разрисовал меня фальшивыми опухолями. Искушал ли я судьбу или отвел ее?
Все же по-настоящему я не верил, что заразился, возможно, потому, что любая альтернатива этой вере так беспокоила. Вместо того я доверился своему мешочку с крысиным ядом, так же как Джек – своему аметисту, а Абель – истолченному рогу единорога. Пока что они нас хранили. И это еще не все. Чем чаще вы сталкиваетесь с такими убедительными напоминаниями человеческой бренности, тем скорее примете ту замысловатую философию, что применима к чуме и многим другим бедам помимо нее. Она гласит: если вы должны ее подхватить, вы ее подхватите. А если нет, то нет. Всё в звездах.
Итак, мы достигли Лондона спустя примерно пять дней после того, как вышли из Оксфорда. Мой хозяин Сэмюель Бенвелл удивился, увидев меня снова так скоро. Да я и сам не ожидал вернуться так скоро. Моя комната, которую я сохранил за собой ценой шести пенсов в неделю, все еще пустовала. То, что ее не сдали никому другому, думаю, объяснялось не честностью или щепетильностью со стороны Бенвелла, а, пожалуй, тем, что Лондон одолела паника из-за чумы и граждане в больших количествах покидали город. Жилье не пользовалось спросом.
Все же эта была не самая плохая новость в столице.
Самым ужасным и самым важным известием было то, что королева Елизавета скончалась.
Она умерла семидесяти лет от роду, а правила больше половины своей жизни. Она оставалась на троне всю мою жизнь, и жизнь Абеля, и жизнь Джека, и, в сущности, жизнь большей части населения этого острова. Некоторые из старших членов труппы еще хранили смутные воспоминания о днях Марии Кровавой, когда они были маленькими детьми. Сэм, старый кассир театра «Глобус», даже заявлял, что помнит отца Елизаветы и Марии, великого Генриха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76