- Да, Фальтер. Ужас, который я испытываю яри мысли о
своем будущем беспамятстве, равен только отвращению перед
умозрительным тленом моего тела.
- Хорошо сказано. Вероятно, налицо и прочие симптомы этой
подлунной болезни? Тупой укол в сердце, вдруг среди ночи, как
мелькание дикой твари промеж домашних чувств и ручных мыслей:
ведь я когда-нибудь... Правда, это бывает у вас? Ненависть к
миру, который будет очень бодро продолжаться без вас...
Коренное ощущение, что все в мире пустяки и призраки по
сравнению с вашей предсмертной мукой, а значит, и с вашей
жизнью, ибо, говорите вы себе, жизнь и есть предсмертная
мука... Да, да. я вполне себе представляю болезнь, которой вы
все страдаете в той или другой мере, и одно могу сказать: не
понимаю, как люди могут жить при таких условиях.
- Ну вот, Фальтер, мы, кажется, договорились. Выходит
так, что если я признался бы в том, что в минуты счастья,
восхищения, обнажения души я вдруг чувствую, что небытия за
гробом нет; что рядом в запертой комнате, из-под двери которой
дует стужей, готовится, как в детстве, многоочитое сияние,
пирамида утех; что жизнь, родина, весна, звук ключевой воды или
милого голоса,- все только путаное предисловие, а главное
впереди; выходит, что если я так чувствую, Фальтер, можно жить,
можно жить,- скажите мне, что можно, и я больше у вас ничего
не спрошу.
- В таком случае,- сказал Фальтер, опять затрясясь,- я
еще менее понимаю. Перескочите предисловие,- и дело в шляпе!
- Un bon mouvement (одно усилие (франц.) ), Фальтер,
скажите мне вашу тайну.
- Это что же, хотите взять врасплох? Какой вы. Нет, об
этом не может быть речи. В первое время... Да, в первое время
мне казалось, что можно попробовать... поделиться. Взрослый
человек, если только он не такой бык, как я, не выдерживает,
допустим, но, думалось мне, нельзя ли воспитать новое поколение
знающих, т. е. не обратиться ли к детям. Как видите, я не сразу
справился с заразой местной диалектики. Но на деле что же бы
получилось? Во-первых, едва ли мыслимо связать ребят порукой
жреческого молчания, так, чтобы ни один из них мечтательным
словом не совершил убийства. Во-вторых, как только ребенок
разовьется, сообщенное ему когда-то, принятое на веру и
заснувшее на задворках сознания, дрогнет и проснется с
трагическими последствиями. Если тайна моя не всегда бьет
матерого сапьенса, то никакого юноши она, конечно, не пощадит.
Ибо кому не знакомо то время жизни, когда всякая всячина -
звездное небо в Ессентуках, книга, прочитанная в клозете,
собственные догадки о мире, сладкий ужас солипсизма - и так
доводит молодую человеческую особь до исступления всех чувств.
В палачи мне идти незачем; вражеских полков истреблять через
мегафон не собираюсь... словом, довериться мне некому.
- Я задал вам два вопроса, Фальтер, и вы дважды доказали
мне невозможность ответа. Мне кажется, было бы бесполезно
спрашивать вас о чем-либо еще, скажем, о пределах мироздания
или о происхождении жизни. Вы мне предложили бы, вероятно,
удовлетвориться пестрой минутой на второсортной планете,
обслуживаемой второсортным солнцем, или опять все свели бы к
загадке: гетерологично ли самое слово "гетерологично".
- Вероятно,- подтвердил Фальтер и протяжно зевнул.
Его зять тихонько зачерпнул из жилета часы и переглянулся
с супругой.
- Но вот что странно, Фальтер. Как совмещается в вас
сверхчеловеческое знание сути с ловкостью площадного софиста,
не знающего ничего? Признайтесь, все ваши вздорные отводы лишь
изощренное зубоскальство?
- Что же, это моя единственная защита,- сказал Фальтер,
косясь на сестру, которая проворно вытягивала длинный серый
шерстяной шарф из рукава пальто, уже подаваемого ему зятем.-
Иначе, знаете, вы бы добились... Впрочем,- добавил он, не той,
потом той рукой влезая в рукав и одновременно отодвигаясь от
вспомогательных толчков помощников,- впрочем, если я немножко
и покуражился над вами, то могу вас утешить: среди всякого
вранья я нечаянно проговорился,- всего два-три слова, но в них
промелькнул краешек истины,- да вы по счастью не обратили
внимания.
Его увели, и тем окончился наш довольно-таки дьявольский
диалог. Фальтер не только ничего мне не сказал, но даже не дал
мне подступиться, и, вероятно, его последнее слово было такой
же издевкой, как и все предыдущие. На другой день скучный голос
его зятя сообщил мне по телефону, что за визит Фальтер берет
сто франков; я спросил, почему, собственно, меня не
предупредили об этом, и он тотчас ответил, что, в случае
повторения сеанса, два разговора мне обойдутся всего в
полтораста. Покупка истины, даже со скидкой, меня не прельщала
и, отослав ему свой непредвиденный долг, я заставил себя не
думать больше о Фальтере. Но вчера... да, вчера, я получил от
него самого записку - из госпиталя: четко пишет, что во
вторник умрет и что на прощание решается мне сообщить, что -
тут следует две строчки, старательно и как бы иронически
вымаранные. Я ответил, что благодарю за внимание и желаю ему
интересных загробных впечатлений и приятного препровождения
вечности.
Но все это не приближает меня к тебе, мой ангел. На всякий
случай держу все окна и все двери жизни настежь открытыми, хотя
чувствую, что ты не снизойдешь до старинных приемов привидений.
Страшнее всего мысль, что, поскольку ты отныне сияешь во мне, я
должен беречь свою жизнь. Мой бренный состав единственный, быть
может, залог твоего идеального бытия: когда я скончаюсь, оно
окончится тоже. Увы, я обречен с нищей страстью пользоваться
земной природой, чтобы себе самому договорить тебя и затем
положиться на свое же многоточие...
Глава 2. Solus Rex
Как случалось всегда, короля разбудила встреча
предутренней стражи с дополуденной (moi-ndammer wagh и erldag
wagh): первая, чересчур аккуратная, покидала свой пост в точную
минуту смены; вторая же запаздывала на постоянное число секунд,
зависевшее не от нерадивости, а, вероятно, от того, что
привычно отставали чьи-то подагрические часы. Поэтому уходившие
с прибывавшими встречались всегда на одном и том же месте - на
тесной тропинке под самым окном короля, между задней стеной
дворца и зарослью густой, но скудно цветущей жимолости, под
которой валялся всякий сор: куриные перья, битые горшки и
большие, краснощекие банки из-под национальных консервов
"Помона"; при этом неизменно слышался приглушенный звук
короткой добродушной потасовки (он-то и будил короля), ибо
кто-то из часовых предутренних, будучи озорного нрава,
притворялся, что не хочет отдать грифельную дощечку с паролем
одному из дополуденных, раздражительному и глупому старику,
ветерану свирхульмского похода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18