– Я зевнул. – Можно чашку чая?
Она плюхнула её передо мной. Вечный чайник на конфорке.
– На что похож этот суд?
– Это сумасшествие, – сказал я. – Похоже на футбольный матч. Две команды юристов, напыщенных, как индюки, и Гун в роли мяча.
– Какой позор, – сказала она. – Мне его жалко. Я читала газету. Он говорит, что даже не был там.
– А что ты, к чёртовой матери, думала, он скажет? – послышался с кровати голос Билла.
– Заткнись и спи! – сказала Конни.
Я осторожно брился, видя в зеркале, как гладкая линия подбородка появляется из-под слоя мыльной пены. Из дома я ушёл после одиннадцати.
Я снова оказался на Аргил Стрит. Я почти уже решил туда не ходить. Вердикт был делом предрешённым. Они придумали преступление и теперь придумали человека, который его совершил. Единственной неувязкой во всём этом фарсе было то, что они осудят живое существо, уважающее эту систему. В этом не было сомнений. Образ человека, нарисованный речью прокурора, восхитительно совпадал с тем преступлением, которое выдумала полиция – какое это вдохновляющее зрелище: две ветви государственной службы, судебная и полицейская, работают вместе в воображаемой гармонии.
Я играл в пинбол в подвальчике на Джамайка Стрит. В это время там было мало народа. После ланча пошёл в зал суда и обнаружил, что присяжные уже удалились. Репортёры уже приготовили фотокамеры. Я сел недалеко от того места, где сидел день назад, и стал ждать, пока вернутся двенадцать присяжных (три женщины и девять мужчин). Их напыщенность выглядела нелепо. Я подумал, что хотя бы один из них должен был чувствовать себя убийцей. Остальные будут оправданы собственным ханжеством.
Не помню тишины тише той, что последовала за словами его чести Паркингтона, который сказал, что никогда за всю его работу в суде он не чувствовал настолько оправданной максимальную меру наказания. Он сказал это почти с вожделением, и только тогда я понял, что он был сумасшедшим.
Гуна призвали к ответу. Его честь Паркингтон спросил, не хочет ли он что-нибудь сказать до того, как приговор приведут в исполнение.
– Только то, что я невиновен, сэр. Богом клянусь! – промямлил он, даже не решаясь взглянуть па злобно наклонившуюся в его сторону сову.
Реакции на эти слова не последовало. Их смысла, похоже, никто не понял. Сказав это, Гунн как бы выпал из происходящего в суде. Думаю, будь он виновен, случилось бы то же самое.
Вдруг раздался женский крик: «Так ты это сделал!» Все глаза посмотрели на неё, довольно полную женщину в чёрном, плачущую в платок, – миссис Гун. Молоток судьи призвал ее к порядку. Стоявшие рядом люди помогали ей сесть, а она хныкала: «Лучше ему умереть… лучше ему умереть…!»
– Тишина в суде!
В последовавшей тишине его честь Паркингтон поправил на лысеющий голове шапку и в нос прочитал варварский приговор. Оказалось, что закон требует, чтобы Гун был повешен за шею до наступления смерти. День был указан. Время – раннее утро. Потом его честь Паркингтон своей вставной челюстью произнес обычную формулу о том, что Бог да смилостивится над душой Гуна.
На мгновение я подумал, не встать ли мне и не изобличить ли его. В теле я чувствовал напряжение, как у игрока, который перед последним призывом делать ставки стоит в нерешительности – поставить ли всё на красное пли на чёрное – и с облегчением вздыхает, когда крупье говорит: «Ставки сделаны». Ставка осталась в моей руке – моя жизнь, и я знал, что она уже никогда не придёт в равновесие, что Гун проиграл и теперь был полностью во власти тех, кто его приговорил. Моё тело покрылось холодным потом.
Зал суда был тих, сер и тяжёл со своим высоким потолком, а медные планшеты ламп были высоко и выглядели сурово. Я попытался услышать шум дорожного движения на улице. Мне очень надо было его услышать, но стены, должно быть, били слишком толстыми. И люди молчали, а тишину нарушал только лёгкий кашель, шелест бумаги и скрип ботинок.
Не помню, как закончился суд. Я только знаю, что внезапно его честь Паркингтон исчез, и это было начало конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Она плюхнула её передо мной. Вечный чайник на конфорке.
– На что похож этот суд?
– Это сумасшествие, – сказал я. – Похоже на футбольный матч. Две команды юристов, напыщенных, как индюки, и Гун в роли мяча.
– Какой позор, – сказала она. – Мне его жалко. Я читала газету. Он говорит, что даже не был там.
– А что ты, к чёртовой матери, думала, он скажет? – послышался с кровати голос Билла.
– Заткнись и спи! – сказала Конни.
Я осторожно брился, видя в зеркале, как гладкая линия подбородка появляется из-под слоя мыльной пены. Из дома я ушёл после одиннадцати.
Я снова оказался на Аргил Стрит. Я почти уже решил туда не ходить. Вердикт был делом предрешённым. Они придумали преступление и теперь придумали человека, который его совершил. Единственной неувязкой во всём этом фарсе было то, что они осудят живое существо, уважающее эту систему. В этом не было сомнений. Образ человека, нарисованный речью прокурора, восхитительно совпадал с тем преступлением, которое выдумала полиция – какое это вдохновляющее зрелище: две ветви государственной службы, судебная и полицейская, работают вместе в воображаемой гармонии.
Я играл в пинбол в подвальчике на Джамайка Стрит. В это время там было мало народа. После ланча пошёл в зал суда и обнаружил, что присяжные уже удалились. Репортёры уже приготовили фотокамеры. Я сел недалеко от того места, где сидел день назад, и стал ждать, пока вернутся двенадцать присяжных (три женщины и девять мужчин). Их напыщенность выглядела нелепо. Я подумал, что хотя бы один из них должен был чувствовать себя убийцей. Остальные будут оправданы собственным ханжеством.
Не помню тишины тише той, что последовала за словами его чести Паркингтона, который сказал, что никогда за всю его работу в суде он не чувствовал настолько оправданной максимальную меру наказания. Он сказал это почти с вожделением, и только тогда я понял, что он был сумасшедшим.
Гуна призвали к ответу. Его честь Паркингтон спросил, не хочет ли он что-нибудь сказать до того, как приговор приведут в исполнение.
– Только то, что я невиновен, сэр. Богом клянусь! – промямлил он, даже не решаясь взглянуть па злобно наклонившуюся в его сторону сову.
Реакции на эти слова не последовало. Их смысла, похоже, никто не понял. Сказав это, Гунн как бы выпал из происходящего в суде. Думаю, будь он виновен, случилось бы то же самое.
Вдруг раздался женский крик: «Так ты это сделал!» Все глаза посмотрели на неё, довольно полную женщину в чёрном, плачущую в платок, – миссис Гун. Молоток судьи призвал ее к порядку. Стоявшие рядом люди помогали ей сесть, а она хныкала: «Лучше ему умереть… лучше ему умереть…!»
– Тишина в суде!
В последовавшей тишине его честь Паркингтон поправил на лысеющий голове шапку и в нос прочитал варварский приговор. Оказалось, что закон требует, чтобы Гун был повешен за шею до наступления смерти. День был указан. Время – раннее утро. Потом его честь Паркингтон своей вставной челюстью произнес обычную формулу о том, что Бог да смилостивится над душой Гуна.
На мгновение я подумал, не встать ли мне и не изобличить ли его. В теле я чувствовал напряжение, как у игрока, который перед последним призывом делать ставки стоит в нерешительности – поставить ли всё на красное пли на чёрное – и с облегчением вздыхает, когда крупье говорит: «Ставки сделаны». Ставка осталась в моей руке – моя жизнь, и я знал, что она уже никогда не придёт в равновесие, что Гун проиграл и теперь был полностью во власти тех, кто его приговорил. Моё тело покрылось холодным потом.
Зал суда был тих, сер и тяжёл со своим высоким потолком, а медные планшеты ламп были высоко и выглядели сурово. Я попытался услышать шум дорожного движения на улице. Мне очень надо было его услышать, но стены, должно быть, били слишком толстыми. И люди молчали, а тишину нарушал только лёгкий кашель, шелест бумаги и скрип ботинок.
Не помню, как закончился суд. Я только знаю, что внезапно его честь Паркингтон исчез, и это было начало конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32