– А за вами должок порядочный, знаете?
Это было сказано так некстати, что до него и не дошло даже.
– Внесу, вот только жалованье получу, – рассеянно отозвался Мусоргский.
Хозяйка покосилась на него и, ничего больше не сказав, опять начала подметать.
Потянулись унылые дни. Прежде, возвращаясь домой, Мусоргский знал, что его ждут стихи, разговоры, творчество, – теперь его ждало одиночество. Пытаясь утешиться, он отправлялся к Наумову, который всегда был рад его обществу. Жена Наумова отличалась, правда, строгостью и за поведением мужа следила, но они ускользали от нее куда-нибудь в ресторанчик из недорогих и там просиживали подолгу. Порывался всякий раз платить Наумов, но получалось так, что платил Мусоргский: ему, автору «Бориса Годунова», это пристало больше. Возвращаясь домой, он обнаруживал, что денег совсем не осталось.
Уже и весна прошла незаметно, и с Голенищевым Мусоргский помирился, и даже стал изредка бывать у него, а за комнату все не платил. Он говорил себе, что отдаст хозяйке, как только получит деньги, но всегда находилось что-то такое, что надо было сделать в первую очередь. Он был щедр, широк и совсем не умел считать те скудные средства, которые попадали ему в руки.
Выступая на концертах в пользу студентов, Мусоргский никогда не брал платы. Устроители вечеров знали способность Мусоргского аккомпанировать так, что аккомпанемент превращался едва ли не в лучшую часть выступления. Его ловили то дома, то у друзей, то в ресторане. Уж если он обещал участвовать, то не подводил, надо было только застать его и доставить на концерт. В каком бы состоянии Мусоргский ни был, аккомпанировал он одинаково хорошо.
Однажды делегация от студентов явилась к нему с очередной просьбой. Мусоргский вышел вежливый до изысканности и даже стал изъясняться с ними по-французски. Он обещал выступить, но студенты уехали, полные сомнений.
В день концерта решено было поставить возле его дома дежурного, чтобы он, боже упаси, не исчез, забыв про свое обещание.
Когда в назначенный час за Мусоргским явились, его застали в необыкновенно размягченном состоянии.
– Друзья мои, – повторил он, – все обойдется как нельзя лучше. Прошу вас, не тревожьтесь.
Протерев лицо мокрым полотенцем, Мусоргский объявил, что готов ехать.
В артистической к нему подвели итальянского певца Морелли. Еще за несколько дней до концерта тот потребовал репетиции с аккомпаниатором. Устроители, зная, что Мусоргского им для этой цели не заполучить, уверяли знаменитого итальянца, что в репетиции надобности нет, потому что аккомпаниатор будет у него превосходный, из ряда вон выходящий.
Увидев своего аккомпаниатора, Морелли обратился к нему с претензией: почему он не пожелал репетировать? Репертуар сложный; кроме того, он, Морелли, не в голосе и будет петь не в том тоне, как написано, а на полтона ниже.
Мусоргский, вежливо выслушав, заявил, что господину певцу не следует ни о чем беспокоиться.
Но и распорядители начали беспокоиться. Если бы не великая слава Мусоргского, они решили бы, что центральный номер концерта провален: певец предупредил, что, если первая вещь пройдет неудачно, он продолжать не станет. Он расхаживал по артистической, мрачно посматривая в сторону аккомпаниатора. Мусоргский с видом полного безразличия сидел в кресле, полузакрыв глаза. Давно бы следовало заявить, видя, как тут перешептываются и косятся на него, что он участвовать не желает. Но доброта и деликатность взяли верх. Мусоргский помнил свое обещание помочь молодежи и, хотя ему хотелось уйти, не уходил.
– Идемте, господин аккомпаниатор, – строго обратился к нему Морелли.
– Модест Петрович, – попросил распорядитель, – уж пожалуйста, не подведите нас!
Мусоргский кивнул. Ему было смешно и грустно: он, автор «Бориса», должен держать экзамен перед трескучим певцом! Вместе с тем он утешался мыслью, что выступает бесплатно, только по доброте своей и желанию поддержать молодежь.
Скромно заняв место аккомпаниатора, Мусоргский выжидающе посмотрел на певца. Тот метнул на него мрачный взгляд и начал.
Что это был за аккомпанемент! Морелли никогда еще не приходилось петь с таким музыкантом. Он изумленно слушал, с какой свободой и законченностью тот играл любые пассажи, транспонировал из одного тона в другой, исполнял певучие места.
Как только они под бурные аплодисменты вышли за дверь, Морелли кинулся к Мусоргскому:
– Простите меня! Вы есть гений! Я не знал, простите меня…
С вежливостью человека, одинаково принимающего унижение и славу, Мусоргский кивнул. Казалось, он рад только тому, что исполнил свое обещание.
К овациям на эстраде он привык. Не раз приходилось ему выручать устроителей разных концертов. Но денег при этом не было вовсе. То немногое, что Мусоргский получал, уплывало непонятным образом.
Хозяйка уже много раз напоминала о долге за комнату. Пока жили вместе с Голенищевым-Кутузовым, тот следил, чтобы долгов не было. Теперь, один, Мусоргский никак не мог справиться со всеми заботами. Он не понимал, на что тратятся деньги; кажется, кто-то на днях попросил взаймы, позавчера он заплатил за ужин…
И вот наступил такой мрачный день, когда, вернувшись, Мусоргский застал дверь комнаты запертой. Хозяйка исчезла. В дверях торчала записка, в которой сообщалось, что жилец тут жить больше не может, раз не платит. В коридоре стоял его чемодан.
Мусоргский в недоумении погладил бороду, начавшую в последнее время заметно седеть, провел рукой по волосам. Бороться с такими трудностями было выше его уменья. Долг свой он отдал бы непременно, но хозяйка, по всей видимости, не желала иметь его своим жильцом. Бесполезно было спорить.
Подумав, Мусоргский решил просить приюта у Голенищева-Кутузова. Он вспомнил, что тот переезжает на дачу, а жена уже переехала.
– Арсений, – начал Мусоргский смущенно, – ежели я до твоего возвращения поживу у вас, ты сердиться не будешь?…
Он стоял на пороге квартиры с чемоданом в руке. Когда он шел сюда, полный сомнений, в мыслях его возникал не образ поэта-лирика, а образ благополучного барина.
Но Голенищев встретил гостя приветливо:
– Чего ж ты остановился? Сделай милость, заходи, я один. Графиня на даче. Сейчас самовар велю подогреть, и чай будем пить.
На Мусоргского пахнуло забытым уютом семейной жизни. Самовар кипел на столе, хозяин, как прежде, читал стихи. Снова казалось, что любовь к искусству связывает их прочно.
Друзья просидели так до утра, а утром Модест ушел на службу.
Сколько же раз за последние годы Мусоргский менял дорогу от дома до департамента! Он подбадривал себя: Голенищев человек деликатный; раз жены нет, можно пожить у него хоть до осени, а там будет видно.
Бесприютный человек, не знавший вчера, где приклонить голову, Мусоргский после ночного душевного разговора с другом думал не о дурном и трудном в своей жизни, а о хорошем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88