Поэтому доза припасенного спирта меня успокоила, я уже чувствовал не чистый ужас, а простой страх.
Он добрался до меня двумя длинными прыжками, протянул веснушчатую ладонь, на которую я мог бы сесть. Я подал свою – игрушечную по сравнению с его, – посмотрел, как она исчезает, проглоченная до запястья, призадумался, увижу ли ее когда-нибудь еще раз. Он приветственно сжал поглощенную кисть, выдавив некоторое количество апельсинового сока, выпитого мною в четвертом классе, потом пальцы доктора Хиббена, каждый размером с аэрозольный баллончик, разжались, я получил свою руку обратно, непомерно обрадовался, а он сказал:
– Мы страшно рады вас видеть в Колонии Роз.
– Спасибо, – удалось шепнуть мне, я попытался взглянуть ему в лицо, но уже несколько дней не занимался йогой, поэтому шея утратила гибкость.
Потом он вернулся за письменный стол, указав мне на стоявшее перед столом кресло. В кабинете было прохладно, в окне гудел кондиционер, на стенах висели картины – очевидно, работы бывших и нынешних колонистов, – главным образом безумные абстракции, в том числе одна полностью черная, наверняка написанная Софией, с которой я завтракал. Кроме того, на стенах висели старые черно-белые фотографии начала века, запечатлевшие колонию. Как на многих старых фотографиях, деревьев было гораздо меньше, чем нынче. С какого-то момента времени деревья в Америке как бы начали обратное наступление, понеся, конечно, повсюду огромные потери. Почему никто не рассуждает о бесчисленных деревьях, среди которых мы суетимся, остается для меня определенной загадкой. По крайней мере, это единственный положительный бредовый результат, на который мы можем рассчитывать, когда все кругом горит синим пламенем.
– Ну, как себя чувствуете на первых порах? – спросил доктор Хиббен. – Удобно устроились?
– Прекрасно, спасибо, – ответил я с настороженностью, ожидая, когда он покончит с любезностями и поднимет вопрос о тапках. Я избегал его наблюдательного взгляда, мрачно глядя на вибрирующее поле полосатого индийского льна. Казалось, в нем отражается рябь моего собственного пиджака. Крайне редко – разве что в Ньюпорте в штате Род-Айленд – можно одновременно увидеть в одном помещении двух мужчин, одетых в сирсакер. Такое случается не чаще солнечного затмения и, пожалуй, не менее опасно для зрения.
– Как я понял, вы перед приездом сюда попали в автомобильную аварию.
– Да… Ремнем не пристегнулся, ударился носом о руль.
Интересно, не распустили ли местные обитатели слухи о том, как я похвалялся дракой в баре. Ну, лучше быть уличенным во лжи колонистам, чем во лжи Дорис. Если он станет допытываться о двух противоречивых легендах – автомобильной аварии и драке, – скажу, что старался сохранить лицо, в буквальном и фигуральном смысле, перед коллегами, сказав Дорис правду. Хотя, конечно, фактически ей я соврал, а колонистам преподнес нечто близкое к правде. Сплошная каша.
Не надо ли вам повидаться с врачом?
– Нет, по-моему, все хорошо заживает, спасибо.
Я рискнул взглянуть ему в лицо, получил новый удар по нервам и стиснул ручки кресла. Кто-то должен запретить этому человеку выходить на солнце, ему необходимо постоянно носить на голове колпак, как охотничьему соколу. Я снова перевел взгляд на сирсакер с вибрировавшими полосками, которые, казалось, вот-вот сложатся в телевизионную картинку.
– Рад слышать, что у вас все в порядке, – сказал доктор Хиббен, сделал паузу, снимая колпачок с авторучки и вновь надевая, потом дернул веревку, на которой висел нож гильотины, и перешел к тапочкам. – Хочу кое о чем с вами поговорить… Нынче утром ко мне пришла Сигрид Бобьен в довольно расстроенном состоянии.
– Да, знаю, произошло нечто странное.
– Она говорит, что у нее взяли тапочки. И… знаете, это очень неприятно… она утверждает, будто их взяли вы, поэтому я должен спросить: вы их взяли? Знаете, я уверен, что нет, но обязан спросить. Каждый приезжающий сюда художник должен быть огражден от любых неприятностей, получая возможность спокойно работать.
– Я не брал ее тапки. Клянусь. Когда она все это выложила за завтраком, у меня подскочил сахар. Не понимаю, почему она меня заподозрила.
Я взглянул ему в лицо, отыскал глаза – два голубеньких камешка, – желая убедить в своей невиновности, все больше привыкая к его внешности, как санитарка в ожоговой бригаде.
– Какой сахар? – переспросил он.
– Волнение для меня то же самое, что стаканчик мороженого; я слабею… Шел однажды своей дорогой в Нью-Йорке, крыса меня перепутала с мусорным баком, прыгнула на ногу, забралась на колено, только там поняла, что я человек. По-моему, будь я младенцем, попыталась бы съесть. А так просто бросилась в другую сторону и исчезла, видимо, чтобы друзьям рассказать. Ну, после того, как она убежала, я закричал, потом у меня весь сахар растаял, пришлось купить бутылочку лимонада, чтобы прийти в себя.
Я пожалел, что выпалил крысиную историю – должно быть, ничего не мог с собой поделать, как ветеран войны, который постоянно кричит: «Ложись!» – в самые неподходящие моменты. Впрочем, кажется, доктор Хиббен меня не осуждал.
– Прискорбно слышать историю с крысой. Действительно ужасно, – посочувствовал он. И спросил: – Значит, тапочек вы не брали?
– Нет, клянусь, даже не знал, что у Сигрид есть тапочки… Как только услышал о преступлении, задумал выставить за дверь свои тапочки, возможно, привязать к запястью резинкой или еще чем-нибудь на случай, если засну, и поймать вора… Впрочем, у меня комната в коридоре, там мало что происходит, но все-таки хоть какой-то план.
– Очень благородно с вашей стороны… хотя я не думаю, будто кто-то расхаживает по особняку и крадет тапочки. Я говорил с Чарльзом Маррином, он видит здесь просто глупую шутку, и я с ним согласен, но, знаете, хотел все-таки с вами поговорить, теперь могу заверить Сигрид, что ей нечего беспокоиться.
– Мне очень жаль, что она так расстроилась.
– Каждый реагирует на стресс по-разному, – заметил он.
– Да, стресс производит очень сильный стресс, – по-идиотски изрек я и перевел беседу в другое русло: – По-моему, надо взять какую-нибудь страничку из морского устава, заимствовать предупредительные сигналы бедствия вместо того, чтоб орать друг на друга. Думаю, световой сигнал гораздо эффективнее дурного поведения.
Я намекнул, что не одобряю утренней атаки Бобьен, но доктор Хиббен не ответил. Просто смотрел на меня. Не мог оправдать ее поступок, поэтому мы почти закончили обсуждение проблемы, в ходе которого никаких тайных карт не открылось. Хорошая новость заключалась в том, что вроде бы все должно кончиться хорошо. Дело обошлось довольно легко, если не считать внешности доктора. При желании мы свободно могли бы побеседовать на другие темы, мне ужасно хотелось спросить, консультировался ли он с дерматологом, но не стоило преступать границы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Он добрался до меня двумя длинными прыжками, протянул веснушчатую ладонь, на которую я мог бы сесть. Я подал свою – игрушечную по сравнению с его, – посмотрел, как она исчезает, проглоченная до запястья, призадумался, увижу ли ее когда-нибудь еще раз. Он приветственно сжал поглощенную кисть, выдавив некоторое количество апельсинового сока, выпитого мною в четвертом классе, потом пальцы доктора Хиббена, каждый размером с аэрозольный баллончик, разжались, я получил свою руку обратно, непомерно обрадовался, а он сказал:
– Мы страшно рады вас видеть в Колонии Роз.
– Спасибо, – удалось шепнуть мне, я попытался взглянуть ему в лицо, но уже несколько дней не занимался йогой, поэтому шея утратила гибкость.
Потом он вернулся за письменный стол, указав мне на стоявшее перед столом кресло. В кабинете было прохладно, в окне гудел кондиционер, на стенах висели картины – очевидно, работы бывших и нынешних колонистов, – главным образом безумные абстракции, в том числе одна полностью черная, наверняка написанная Софией, с которой я завтракал. Кроме того, на стенах висели старые черно-белые фотографии начала века, запечатлевшие колонию. Как на многих старых фотографиях, деревьев было гораздо меньше, чем нынче. С какого-то момента времени деревья в Америке как бы начали обратное наступление, понеся, конечно, повсюду огромные потери. Почему никто не рассуждает о бесчисленных деревьях, среди которых мы суетимся, остается для меня определенной загадкой. По крайней мере, это единственный положительный бредовый результат, на который мы можем рассчитывать, когда все кругом горит синим пламенем.
– Ну, как себя чувствуете на первых порах? – спросил доктор Хиббен. – Удобно устроились?
– Прекрасно, спасибо, – ответил я с настороженностью, ожидая, когда он покончит с любезностями и поднимет вопрос о тапках. Я избегал его наблюдательного взгляда, мрачно глядя на вибрирующее поле полосатого индийского льна. Казалось, в нем отражается рябь моего собственного пиджака. Крайне редко – разве что в Ньюпорте в штате Род-Айленд – можно одновременно увидеть в одном помещении двух мужчин, одетых в сирсакер. Такое случается не чаще солнечного затмения и, пожалуй, не менее опасно для зрения.
– Как я понял, вы перед приездом сюда попали в автомобильную аварию.
– Да… Ремнем не пристегнулся, ударился носом о руль.
Интересно, не распустили ли местные обитатели слухи о том, как я похвалялся дракой в баре. Ну, лучше быть уличенным во лжи колонистам, чем во лжи Дорис. Если он станет допытываться о двух противоречивых легендах – автомобильной аварии и драке, – скажу, что старался сохранить лицо, в буквальном и фигуральном смысле, перед коллегами, сказав Дорис правду. Хотя, конечно, фактически ей я соврал, а колонистам преподнес нечто близкое к правде. Сплошная каша.
Не надо ли вам повидаться с врачом?
– Нет, по-моему, все хорошо заживает, спасибо.
Я рискнул взглянуть ему в лицо, получил новый удар по нервам и стиснул ручки кресла. Кто-то должен запретить этому человеку выходить на солнце, ему необходимо постоянно носить на голове колпак, как охотничьему соколу. Я снова перевел взгляд на сирсакер с вибрировавшими полосками, которые, казалось, вот-вот сложатся в телевизионную картинку.
– Рад слышать, что у вас все в порядке, – сказал доктор Хиббен, сделал паузу, снимая колпачок с авторучки и вновь надевая, потом дернул веревку, на которой висел нож гильотины, и перешел к тапочкам. – Хочу кое о чем с вами поговорить… Нынче утром ко мне пришла Сигрид Бобьен в довольно расстроенном состоянии.
– Да, знаю, произошло нечто странное.
– Она говорит, что у нее взяли тапочки. И… знаете, это очень неприятно… она утверждает, будто их взяли вы, поэтому я должен спросить: вы их взяли? Знаете, я уверен, что нет, но обязан спросить. Каждый приезжающий сюда художник должен быть огражден от любых неприятностей, получая возможность спокойно работать.
– Я не брал ее тапки. Клянусь. Когда она все это выложила за завтраком, у меня подскочил сахар. Не понимаю, почему она меня заподозрила.
Я взглянул ему в лицо, отыскал глаза – два голубеньких камешка, – желая убедить в своей невиновности, все больше привыкая к его внешности, как санитарка в ожоговой бригаде.
– Какой сахар? – переспросил он.
– Волнение для меня то же самое, что стаканчик мороженого; я слабею… Шел однажды своей дорогой в Нью-Йорке, крыса меня перепутала с мусорным баком, прыгнула на ногу, забралась на колено, только там поняла, что я человек. По-моему, будь я младенцем, попыталась бы съесть. А так просто бросилась в другую сторону и исчезла, видимо, чтобы друзьям рассказать. Ну, после того, как она убежала, я закричал, потом у меня весь сахар растаял, пришлось купить бутылочку лимонада, чтобы прийти в себя.
Я пожалел, что выпалил крысиную историю – должно быть, ничего не мог с собой поделать, как ветеран войны, который постоянно кричит: «Ложись!» – в самые неподходящие моменты. Впрочем, кажется, доктор Хиббен меня не осуждал.
– Прискорбно слышать историю с крысой. Действительно ужасно, – посочувствовал он. И спросил: – Значит, тапочек вы не брали?
– Нет, клянусь, даже не знал, что у Сигрид есть тапочки… Как только услышал о преступлении, задумал выставить за дверь свои тапочки, возможно, привязать к запястью резинкой или еще чем-нибудь на случай, если засну, и поймать вора… Впрочем, у меня комната в коридоре, там мало что происходит, но все-таки хоть какой-то план.
– Очень благородно с вашей стороны… хотя я не думаю, будто кто-то расхаживает по особняку и крадет тапочки. Я говорил с Чарльзом Маррином, он видит здесь просто глупую шутку, и я с ним согласен, но, знаете, хотел все-таки с вами поговорить, теперь могу заверить Сигрид, что ей нечего беспокоиться.
– Мне очень жаль, что она так расстроилась.
– Каждый реагирует на стресс по-разному, – заметил он.
– Да, стресс производит очень сильный стресс, – по-идиотски изрек я и перевел беседу в другое русло: – По-моему, надо взять какую-нибудь страничку из морского устава, заимствовать предупредительные сигналы бедствия вместо того, чтоб орать друг на друга. Думаю, световой сигнал гораздо эффективнее дурного поведения.
Я намекнул, что не одобряю утренней атаки Бобьен, но доктор Хиббен не ответил. Просто смотрел на меня. Не мог оправдать ее поступок, поэтому мы почти закончили обсуждение проблемы, в ходе которого никаких тайных карт не открылось. Хорошая новость заключалась в том, что вроде бы все должно кончиться хорошо. Дело обошлось довольно легко, если не считать внешности доктора. При желании мы свободно могли бы побеседовать на другие темы, мне ужасно хотелось спросить, консультировался ли он с дерматологом, но не стоило преступать границы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88