Старые ржавые ванны выстраивались в ряд, как гробы. Страшно представить, что в них некогда лежали люди ради оздоровления. Еще можно было судить о расположении отдельных помещений: сохранились стены и дверные рамы, на одной стене остались крючки для полотенец, в другой – уютные ниши с потускневшими металлическими именными табличками. Отдыхающие стремились сюда, часто приезжали на протяжении многих лет, на протяжении жизни, оставляя свои имена на железных табличках. На одном дверном косяке висела забытая мезуза.
Я прошел к бывшей задней двери, сразу за которой, почти от самой стены, вздымался крутой, поросший лесом склон. Под деревьями лежали крупные камни, между ними упорно бежал ручеек, размывая в грязь узкую полоску земли.
Я перешагнул через него, набрал текущую сквозь камни воду в пригоршню, напился, наслаждаясь соленым сернистым вкусом протухших яиц. Мне было хорошо. Я черпал пригоршнями воду и пил сколько мог. Из этого источника вода поступала в купальню. Радостный миг приобщения к природе испортила мысль, не просочилась ли в землю оленья моча, заразив источник микробами. Разве я не читал в научном разделе «Нью-Йорк таймс» настораживающую статью об оленьей моче?
Что ж, пока момент длился, было очень приятно – чего еще желать? По-моему, вряд ли оленьи микробы прошли через камни, однако торовский энтузиазм по отношению к природе угас во мне.
Я вернулся на дорогу, где теперь на некоторых верандах старых белых домов чаще встречались хасиды – мужчины и женщины в креслах-качалках с прямыми спинками, дети на велосипедах катались по дорожкам. Сгущались летние сумерки – прекраснейшее время дня, настолько красивое, что люди его неспособны испортить, и мир, чувствуя это, на мгновение кажется примечательно безмятежным.
Дети на велосипедах выглядели веселыми и счастливыми, мило улыбались; мне нравились причудливые локоны, болтавшиеся перед мальчишескими ушами. Я с удовольствием смотрел на радостных детей, несмотря на их нездоровую бледность и традиционную одежду.
Поднявшись на вершину холма напротив бензоколонки, я вошел в ресторан под названием «Куриный насест» – прямо у входа располагался бар, дальше обеденный зал. За стойкой бара сидел какой-то старичок в бейсбольной кепке, потягивал из кружки золотисто-желтое пиво, будучи там единственным посетителем. Я почти надеялся увидеть на высоком табурете Дживса, но он рыскал где-то в других местах. Возможно, в прекрасных лесах вокруг Шарон-Спрингс, исполняя спартанский ритуал, – по-моему, Дживс на это способен. Маленький плотненький бармен с торчавшим животиком, который с большим трудом таскал, обратился ко мне:
– Поесть или выпить, дружище?
«Дружище» прозвучало приветливо.
– Поесть, – сказал я, хотя пиво, которое потягивал старичок за стойкой, жутко соблазняло. Но я был твердо убежден, что лучше ограничиться водой. Если выпить и вляпаться в неприятности, нечего надеяться, что тетя Флоренс с дядей Ирвином возьмут меня на поруки.
– Минуточку, – попросил бармен и ушел на кухню, вернувшись с пухлой женщиной в белом фартуке и черных штанах, с красноватыми волосами, перманентно застывшими в перманенте.
– Моя жена вас обслужит; если нет, только дайте мне знать, – ухмыльнулся он, многозначительно подмигнув, как мужчина мужчине, давая понять, что жена у него по струнке ходит.
Она улыбнулась в подтверждение шутливого замечания мужа и усадила меня в обеденном зале в кабинке из старого дуба со столиком, глубоко изрезанным инициалами. Все дубовые кабинки и столики посередине зала были исцарапаны, поэтому мне пришло в голову, что в царапинах легко накапливаются яйца глистов и бактерии – такие столы трудно держать в чистоте. Видно, в моем сознании формировался глистный невроз после размышлений в лесу об оленьей моче.
– Желаете что-нибудь выпить, мой милый? – спросила жена бармена.
Сразу было видно, «Куриный насест» – настоящее заведение, несмотря на угрозу здоровью. Как я догадался, супруги привыкли обслуживать только друзей, поэтому свободно обращаются к посетителям с такими словами, как «дружище», «мой милый». Приятно, что тебя встречают, как друга. Очень человечно, гуманно. Видно, путешественники-джентльмены – чужаки вроде меня – не слишком часто перешагивают порог очаровательной сельской таверны.
– Скромно ограничусь содовой, – твердо объявил я.
Женщина улыбнулась из-под короны рыжих завитых волос, но в самый момент отважного заявления я оглянулся на бар, сидя с ним совсем рядом, и увидел, как старый коллега в бейсбольной кепке сделал последний удовлетворенный глоток, в высшей степени романтично поставил пивную кружку, попросив жестом снова ее наполнить. Мне тоже захотелось, и, поддавшись давлению с его стороны, я поспешно сказал:
– Впрочем, пожалуй, выпью пива.
– «Миллер» годится?
– Да, – шепнул я, до смерти устрашенный своей слабостью к алкоголю, и женщина ушла.
Я стыдился неспособности просидеть на воде даже сорок восемь часов. Взглянул на коллегу-выпивоху у стойки. Сзади из-под его шляпы выбивалась молочно-белая лента волос, шея над воротничком казалась багровым морщинистым куском мяса. Слишком красная шея, отметил я, обвиняя его в своем возвращении к спиртному. Он поднял вновь налитую кружку, поднес к губам. Я отвернулся, мысленно его спрашивая: «Зачем ты так со мной поступаешь?»
Вернулась официантка, неся кружку пива, как кубок.
– Вот, мой милый. На здоровье.
– Спасибо, – сказал я, совсем ослабев.
Она с улыбкой удалилась.
Пиво уже стояло передо мной. Я подумал, что можно попросту не пить, и решил, что не буду. Когда официантка придет, попрошу унести, скажу, что передумал.
Но как только пришел к изобретательному решению, рука автоматически дернулась, кружка вскинулась, пиво плеснулось в рот. Я слабо сопротивлялся, словно хилое деревце натиску урагана. С глотком пива нахлынуло чувство вины, ощущение сознательного противоестественного деяния, отчего меня бросило в дрожь, привело в леденящее волнение, как всегда бывает при правонарушении. Тогда я сделал второй долгий глоток, почти допив пиво, и сознание совершенного преступления исчезло. Я больше не думал о вероятности причинить себе вред, приятным или неприятным способом. Знаете, мне почти сразу вспомнилась хохма Теннеси Уильямса, которая гласит: по-моему, утверждение, что все будет хорошо, – ложь, но в нее очень легко поверить.
Я в третий раз поднес к губам кружку, допил пиво, приватно провозгласив тост за старичка у стойки бара. Больше на него не сердясь. Может быть, при подорванной к этому времени печени одна кружка пива успела меня отравить, в результате чего старый фермер стал моим компаньоном по выпивке.
Я жестом попросил официантку налить еще кружку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Я прошел к бывшей задней двери, сразу за которой, почти от самой стены, вздымался крутой, поросший лесом склон. Под деревьями лежали крупные камни, между ними упорно бежал ручеек, размывая в грязь узкую полоску земли.
Я перешагнул через него, набрал текущую сквозь камни воду в пригоршню, напился, наслаждаясь соленым сернистым вкусом протухших яиц. Мне было хорошо. Я черпал пригоршнями воду и пил сколько мог. Из этого источника вода поступала в купальню. Радостный миг приобщения к природе испортила мысль, не просочилась ли в землю оленья моча, заразив источник микробами. Разве я не читал в научном разделе «Нью-Йорк таймс» настораживающую статью об оленьей моче?
Что ж, пока момент длился, было очень приятно – чего еще желать? По-моему, вряд ли оленьи микробы прошли через камни, однако торовский энтузиазм по отношению к природе угас во мне.
Я вернулся на дорогу, где теперь на некоторых верандах старых белых домов чаще встречались хасиды – мужчины и женщины в креслах-качалках с прямыми спинками, дети на велосипедах катались по дорожкам. Сгущались летние сумерки – прекраснейшее время дня, настолько красивое, что люди его неспособны испортить, и мир, чувствуя это, на мгновение кажется примечательно безмятежным.
Дети на велосипедах выглядели веселыми и счастливыми, мило улыбались; мне нравились причудливые локоны, болтавшиеся перед мальчишескими ушами. Я с удовольствием смотрел на радостных детей, несмотря на их нездоровую бледность и традиционную одежду.
Поднявшись на вершину холма напротив бензоколонки, я вошел в ресторан под названием «Куриный насест» – прямо у входа располагался бар, дальше обеденный зал. За стойкой бара сидел какой-то старичок в бейсбольной кепке, потягивал из кружки золотисто-желтое пиво, будучи там единственным посетителем. Я почти надеялся увидеть на высоком табурете Дживса, но он рыскал где-то в других местах. Возможно, в прекрасных лесах вокруг Шарон-Спрингс, исполняя спартанский ритуал, – по-моему, Дживс на это способен. Маленький плотненький бармен с торчавшим животиком, который с большим трудом таскал, обратился ко мне:
– Поесть или выпить, дружище?
«Дружище» прозвучало приветливо.
– Поесть, – сказал я, хотя пиво, которое потягивал старичок за стойкой, жутко соблазняло. Но я был твердо убежден, что лучше ограничиться водой. Если выпить и вляпаться в неприятности, нечего надеяться, что тетя Флоренс с дядей Ирвином возьмут меня на поруки.
– Минуточку, – попросил бармен и ушел на кухню, вернувшись с пухлой женщиной в белом фартуке и черных штанах, с красноватыми волосами, перманентно застывшими в перманенте.
– Моя жена вас обслужит; если нет, только дайте мне знать, – ухмыльнулся он, многозначительно подмигнув, как мужчина мужчине, давая понять, что жена у него по струнке ходит.
Она улыбнулась в подтверждение шутливого замечания мужа и усадила меня в обеденном зале в кабинке из старого дуба со столиком, глубоко изрезанным инициалами. Все дубовые кабинки и столики посередине зала были исцарапаны, поэтому мне пришло в голову, что в царапинах легко накапливаются яйца глистов и бактерии – такие столы трудно держать в чистоте. Видно, в моем сознании формировался глистный невроз после размышлений в лесу об оленьей моче.
– Желаете что-нибудь выпить, мой милый? – спросила жена бармена.
Сразу было видно, «Куриный насест» – настоящее заведение, несмотря на угрозу здоровью. Как я догадался, супруги привыкли обслуживать только друзей, поэтому свободно обращаются к посетителям с такими словами, как «дружище», «мой милый». Приятно, что тебя встречают, как друга. Очень человечно, гуманно. Видно, путешественники-джентльмены – чужаки вроде меня – не слишком часто перешагивают порог очаровательной сельской таверны.
– Скромно ограничусь содовой, – твердо объявил я.
Женщина улыбнулась из-под короны рыжих завитых волос, но в самый момент отважного заявления я оглянулся на бар, сидя с ним совсем рядом, и увидел, как старый коллега в бейсбольной кепке сделал последний удовлетворенный глоток, в высшей степени романтично поставил пивную кружку, попросив жестом снова ее наполнить. Мне тоже захотелось, и, поддавшись давлению с его стороны, я поспешно сказал:
– Впрочем, пожалуй, выпью пива.
– «Миллер» годится?
– Да, – шепнул я, до смерти устрашенный своей слабостью к алкоголю, и женщина ушла.
Я стыдился неспособности просидеть на воде даже сорок восемь часов. Взглянул на коллегу-выпивоху у стойки. Сзади из-под его шляпы выбивалась молочно-белая лента волос, шея над воротничком казалась багровым морщинистым куском мяса. Слишком красная шея, отметил я, обвиняя его в своем возвращении к спиртному. Он поднял вновь налитую кружку, поднес к губам. Я отвернулся, мысленно его спрашивая: «Зачем ты так со мной поступаешь?»
Вернулась официантка, неся кружку пива, как кубок.
– Вот, мой милый. На здоровье.
– Спасибо, – сказал я, совсем ослабев.
Она с улыбкой удалилась.
Пиво уже стояло передо мной. Я подумал, что можно попросту не пить, и решил, что не буду. Когда официантка придет, попрошу унести, скажу, что передумал.
Но как только пришел к изобретательному решению, рука автоматически дернулась, кружка вскинулась, пиво плеснулось в рот. Я слабо сопротивлялся, словно хилое деревце натиску урагана. С глотком пива нахлынуло чувство вины, ощущение сознательного противоестественного деяния, отчего меня бросило в дрожь, привело в леденящее волнение, как всегда бывает при правонарушении. Тогда я сделал второй долгий глоток, почти допив пиво, и сознание совершенного преступления исчезло. Я больше не думал о вероятности причинить себе вред, приятным или неприятным способом. Знаете, мне почти сразу вспомнилась хохма Теннеси Уильямса, которая гласит: по-моему, утверждение, что все будет хорошо, – ложь, но в нее очень легко поверить.
Я в третий раз поднес к губам кружку, допил пиво, приватно провозгласив тост за старичка у стойки бара. Больше на него не сердясь. Может быть, при подорванной к этому времени печени одна кружка пива успела меня отравить, в результате чего старый фермер стал моим компаньоном по выпивке.
Я жестом попросил официантку налить еще кружку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88