Есть нечто в кирпичах, карнизах на окнах и массивных дверях, что дает мне ощущение покоя.
– Тебе нравится стиль Тюдоров, да? – Джон указывает на один из домов.
– Итальянцам нравится все английское. У мамы есть родственники в Форест-Хилз, так они без ума от такого.
Джон останавливает машину у незастроенного участка земли.
– Пойдем, – выпрыгивая из машины, говорит он, обходит автомобиль, открывает мою дверь и подает мне руку. – Я хочу кое-что тебе показать.
Джон ведет меня вверх по склону холма. Он обледенел, я поскальзываюсь, и мы смеемся. Он становится позади меня и поддерживает, пока мы карабкаемся вверх и добираемся до вершины. Сквозь деревья передо мной видно бескрайнее море, а над ним такое же бескрайнее небо с белыми как снег облаками.
– Это залив, – говорит Джон.
Чувства переполняют меня, такого я еще никогда не испытывала. Внезапно я ощущаю какую-то особую глубокую связь с этим местом, как будто когда-то уже бывала здесь. Как это – жить рядом с водой? Каждый день гулять по берегу океана и слушать шепот волн, вдыхать аромат соленого моря? Я всегда мечтала, что буду жить в роскошной восточной части Манхэттена, одеваться в черный бархат, но теперь мне хочется видеть из своего окна море. Весна приближается, все вокруг постепенно начинает расцветать, и простирающиеся передо мной пляжи переливаются на солнце от темно-серого до яично-белого цвета. Папа рассказывал мне о своем путешествии в Римини – город рядом с Венецией на Адриатическом побережье. На местных пляжах песок был идеально белым, а солнце, отражаясь от чистейшей голубой воды, слепило глаза.
– Поживи как-нибудь у воды, – говорит Джон так, словно знает нечто о моем будущем.
Мои ноги застревают в сухих ветках ежевики. Джон становится на колени и помогает мне выбраться из этой западни. Я смотрю на него сверху вниз и воображаю, что он опустился на колени, чтобы просить моей руки. Он глядит на меня, и могу поклясться, думает о том же. Я высвобождаю ноги и протягиваю ему руку, чтобы помочь встать. Не говоря друг другу ни слова, мы возвращаемся к машине.
Когда мы выезжаем на шоссе, мне грустно, что приходится расстаться с океаном. Я гляжу в окно, потому что мне совсем не хочется об этом говорить. Прежде чем я смогу выразить свои чувства, мне нужно все хорошенько обдумать и обсудить с Рут. Она хорошо разбирается в жизни.
– Не хочешь познакомиться с моей матушкой? – спрашивает Джон.
– Хм… конечно, – удивляюсь я. Странно, что Джон хочет познакомить меня со своей семьей. В конце концов, это ведь всего первое свидание.
– Я тебя не заставляю. Можно и в другой раз, – почувствовав мое смущение, говорит он.
Я меняю свое решение. Чем больше я узнаю о Джоне, тем лучше.
– Нет-нет. С удовольствием. Далеко она живет? Вместе с твоим отцом?
– Нет, отец умер, когда мне было семь лет. Мама вышла замуж во второй раз, когда мне было двенадцать. Мой отчим был прекрасным человеком, его звали Эдуард О'Киф.
– У тебя есть братья или сестры? – спрашиваю я.
– Нет.
– Значит, ты один заботишься о своей маме.
Джон Тальбот молчит, и каким бы ни было тому объяснение, я не хочу принуждать его. Его поведение становится все более понятным для меня. Он никогда ничего не скажет прямо. Просто замолкает, если чувствует себя неловко или просто не хочет говорить. И это молчание выдает его. Но ведь все интересные мужчины уклончивы? И у него есть своя тайна. Поэтому я не слишком удивляюсь, когда он въезжает в ворота с надписью «Кридмор».
Если вы не знаете, что такое «Кридмор», и внезапно услышите это название, то, возможно, подумаете, что это название какого-нибудь имения, к которому ведет широкая дорога с вековыми дубами, увитыми плющом, вдоль нее. Но это совсем не имение. Это дом престарелых – людей, которые уже не могут сами о себе позаботиться, и которым необходим отдых от нашего шумного мира. По крайней мере, так объясняли мне, когда я была маленькой.
– Твоя мама здесь работает? – спрашиваю я Джона, пока мы идем к крыльцу.
– Нет, она живет здесь вот уже три года.
Джон открывает передо мной дверь. В конце небольшого коридора располагается просторная комната для посещений. Вдоль ее стен в инвалидных колясках сидят старики, некоторые в одиночестве, некоторые в окружении родственников. Удивительно, но центр комнаты пуст, словно в цирке, когда публика собирается в ожидании представления.
Мы подходим к регистратуре. Пациенты здесь чистые и ухоженные, но разве такая забота может облегчить их душевную боль и тоску? Медсестра приветствует Джона, и он заполняет бланк посещений.
– Мама родила меня поздно. Ей было почти сорок Примерно четыре года назад у нее был инсульт, – объясняет Джон. – Первый год я сам за ней ухаживал, но потом снова инсульт, обширный, теперь она не может говорить. Врачи предлагали устроить ее в госпиталь при монастыре на Стейтен-Айленд, но маме никогда не нравилось это место. Я спросил, есть ли другие варианты, и один их докторов порекомендовал мне это заведение.
Джон открывает дверь в палату своей мамы и жестом приглашает меня войти. Это просторная комната, стены выкрашены в нежно-зеленый цвет, обстановка скромная. Здесь большое окно с видом на сад с ухоженным газоном.
В палате находятся две пациентки. Миниатюрная леди с седыми волосами, что ближе к двери, почти сидя спит в своей постели, откинувшись на гору подушек. На дальней кровати сидит столь же миниатюрная леди, которая ест свой ланч и глядит в окно. Ее волосы завиты в локоны, а короткие ногти накрашены ярко-красным лаком. На ней отглаженный розовый халат, застегивающийся спереди на молнию.
– Я сегодня не один, – говорит Джон и целует ее в щеку.
Она улыбается и смотрит на него сверху вниз, потом берет его за руку. Он наклоняется и целует ее еще раз.
– Я бы хотел представить тебе Лючию Сартори.
– Здравствуйте, миссис О'Киф, – улыбаюсь я.
Она равнодушно осматривает меня с ног до головы и возвращается к еде.
– Я принес тебе немного зефира в шоколаде. – Джон ставит коробку со сладостями подле нее на столик. – Они хорошо за тобой ухаживают?
Она молчит, но на этот раз уже не кажется такой же безучастной. Очевидно, за ней все-таки хорошо заботятся. Свежее белье на постели и идеальная чистота в комнате.
Джон пододвигает стул и жестом приглашает меня присаживаться. Сам садится на краешек кровати, берет свою мать за руку и расспрашивает ее. У Джона такой же волевой подбородок, как и у его матери, но у нее светло-голубые глаза, а у Джона – серые. Ее лицо обрамляют седые желтоватые волосы – в молодости, наверное, они были ярко-рыжими.
– Миссис О'Киф, вы были рыженькой? – спрашиваю ее я.
Миссис О'Киф снова глядит в окно и вздыхает. Потом тянется за зефиром, который принес ей Джон, открывает коробку и предлагает нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Тебе нравится стиль Тюдоров, да? – Джон указывает на один из домов.
– Итальянцам нравится все английское. У мамы есть родственники в Форест-Хилз, так они без ума от такого.
Джон останавливает машину у незастроенного участка земли.
– Пойдем, – выпрыгивая из машины, говорит он, обходит автомобиль, открывает мою дверь и подает мне руку. – Я хочу кое-что тебе показать.
Джон ведет меня вверх по склону холма. Он обледенел, я поскальзываюсь, и мы смеемся. Он становится позади меня и поддерживает, пока мы карабкаемся вверх и добираемся до вершины. Сквозь деревья передо мной видно бескрайнее море, а над ним такое же бескрайнее небо с белыми как снег облаками.
– Это залив, – говорит Джон.
Чувства переполняют меня, такого я еще никогда не испытывала. Внезапно я ощущаю какую-то особую глубокую связь с этим местом, как будто когда-то уже бывала здесь. Как это – жить рядом с водой? Каждый день гулять по берегу океана и слушать шепот волн, вдыхать аромат соленого моря? Я всегда мечтала, что буду жить в роскошной восточной части Манхэттена, одеваться в черный бархат, но теперь мне хочется видеть из своего окна море. Весна приближается, все вокруг постепенно начинает расцветать, и простирающиеся передо мной пляжи переливаются на солнце от темно-серого до яично-белого цвета. Папа рассказывал мне о своем путешествии в Римини – город рядом с Венецией на Адриатическом побережье. На местных пляжах песок был идеально белым, а солнце, отражаясь от чистейшей голубой воды, слепило глаза.
– Поживи как-нибудь у воды, – говорит Джон так, словно знает нечто о моем будущем.
Мои ноги застревают в сухих ветках ежевики. Джон становится на колени и помогает мне выбраться из этой западни. Я смотрю на него сверху вниз и воображаю, что он опустился на колени, чтобы просить моей руки. Он глядит на меня, и могу поклясться, думает о том же. Я высвобождаю ноги и протягиваю ему руку, чтобы помочь встать. Не говоря друг другу ни слова, мы возвращаемся к машине.
Когда мы выезжаем на шоссе, мне грустно, что приходится расстаться с океаном. Я гляжу в окно, потому что мне совсем не хочется об этом говорить. Прежде чем я смогу выразить свои чувства, мне нужно все хорошенько обдумать и обсудить с Рут. Она хорошо разбирается в жизни.
– Не хочешь познакомиться с моей матушкой? – спрашивает Джон.
– Хм… конечно, – удивляюсь я. Странно, что Джон хочет познакомить меня со своей семьей. В конце концов, это ведь всего первое свидание.
– Я тебя не заставляю. Можно и в другой раз, – почувствовав мое смущение, говорит он.
Я меняю свое решение. Чем больше я узнаю о Джоне, тем лучше.
– Нет-нет. С удовольствием. Далеко она живет? Вместе с твоим отцом?
– Нет, отец умер, когда мне было семь лет. Мама вышла замуж во второй раз, когда мне было двенадцать. Мой отчим был прекрасным человеком, его звали Эдуард О'Киф.
– У тебя есть братья или сестры? – спрашиваю я.
– Нет.
– Значит, ты один заботишься о своей маме.
Джон Тальбот молчит, и каким бы ни было тому объяснение, я не хочу принуждать его. Его поведение становится все более понятным для меня. Он никогда ничего не скажет прямо. Просто замолкает, если чувствует себя неловко или просто не хочет говорить. И это молчание выдает его. Но ведь все интересные мужчины уклончивы? И у него есть своя тайна. Поэтому я не слишком удивляюсь, когда он въезжает в ворота с надписью «Кридмор».
Если вы не знаете, что такое «Кридмор», и внезапно услышите это название, то, возможно, подумаете, что это название какого-нибудь имения, к которому ведет широкая дорога с вековыми дубами, увитыми плющом, вдоль нее. Но это совсем не имение. Это дом престарелых – людей, которые уже не могут сами о себе позаботиться, и которым необходим отдых от нашего шумного мира. По крайней мере, так объясняли мне, когда я была маленькой.
– Твоя мама здесь работает? – спрашиваю я Джона, пока мы идем к крыльцу.
– Нет, она живет здесь вот уже три года.
Джон открывает передо мной дверь. В конце небольшого коридора располагается просторная комната для посещений. Вдоль ее стен в инвалидных колясках сидят старики, некоторые в одиночестве, некоторые в окружении родственников. Удивительно, но центр комнаты пуст, словно в цирке, когда публика собирается в ожидании представления.
Мы подходим к регистратуре. Пациенты здесь чистые и ухоженные, но разве такая забота может облегчить их душевную боль и тоску? Медсестра приветствует Джона, и он заполняет бланк посещений.
– Мама родила меня поздно. Ей было почти сорок Примерно четыре года назад у нее был инсульт, – объясняет Джон. – Первый год я сам за ней ухаживал, но потом снова инсульт, обширный, теперь она не может говорить. Врачи предлагали устроить ее в госпиталь при монастыре на Стейтен-Айленд, но маме никогда не нравилось это место. Я спросил, есть ли другие варианты, и один их докторов порекомендовал мне это заведение.
Джон открывает дверь в палату своей мамы и жестом приглашает меня войти. Это просторная комната, стены выкрашены в нежно-зеленый цвет, обстановка скромная. Здесь большое окно с видом на сад с ухоженным газоном.
В палате находятся две пациентки. Миниатюрная леди с седыми волосами, что ближе к двери, почти сидя спит в своей постели, откинувшись на гору подушек. На дальней кровати сидит столь же миниатюрная леди, которая ест свой ланч и глядит в окно. Ее волосы завиты в локоны, а короткие ногти накрашены ярко-красным лаком. На ней отглаженный розовый халат, застегивающийся спереди на молнию.
– Я сегодня не один, – говорит Джон и целует ее в щеку.
Она улыбается и смотрит на него сверху вниз, потом берет его за руку. Он наклоняется и целует ее еще раз.
– Я бы хотел представить тебе Лючию Сартори.
– Здравствуйте, миссис О'Киф, – улыбаюсь я.
Она равнодушно осматривает меня с ног до головы и возвращается к еде.
– Я принес тебе немного зефира в шоколаде. – Джон ставит коробку со сладостями подле нее на столик. – Они хорошо за тобой ухаживают?
Она молчит, но на этот раз уже не кажется такой же безучастной. Очевидно, за ней все-таки хорошо заботятся. Свежее белье на постели и идеальная чистота в комнате.
Джон пододвигает стул и жестом приглашает меня присаживаться. Сам садится на краешек кровати, берет свою мать за руку и расспрашивает ее. У Джона такой же волевой подбородок, как и у его матери, но у нее светло-голубые глаза, а у Джона – серые. Ее лицо обрамляют седые желтоватые волосы – в молодости, наверное, они были ярко-рыжими.
– Миссис О'Киф, вы были рыженькой? – спрашиваю ее я.
Миссис О'Киф снова глядит в окно и вздыхает. Потом тянется за зефиром, который принес ей Джон, открывает коробку и предлагает нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79