И мои расчеты верны.
– Думаете, я не в состоянии судить об этом?
Голова Граувальда качнулась, глаза стали еще меньше.
– Вы что, принимаете меня за идиота?
Давид посмотрел на профессора. Он смотрел на него, крепко вцепившись в спинку стула и сдерживая приступ кашля.
– Какая дерзость! – взревел Граувальд. – Какая наглость… И даже… Нет, это ни в какие воро…! Слушайте внимательно, я скажу, в чем вы ошибаетесь, это доставит мне чрезвычайное удовольствие. Вот вы здесь сидите, разглагольствуете об энтропии и каких-то хранителях, хотите одурачить меня своими абсурдными, надуманными формулами, пытаетесь привести возмутительные доказательства этого бреда…
– Вы напечатаете статью?
– Разумеется нет!
Давид поднялся.
– Вы останетесь! Вы никуда не пойдете! И выслушаете меня! – рычал Граувальд.
Давид повернулся.
– Малер!
Он остановился.
– Вы уже беседовали со специалистом?
– Я думал, что вы специалист.
– Нет, я не это имею в виду. Мне кажется… Вам требуется помощь.
Давид внимательно посмотрел на профессора. Из коридора доносились шаги: они то приближались, то удалялись. На полу валялось девяносто семь скрепок, не сто, а девяносто семь. Давид направился к двери.
– Постойте, – тихо сказал Граувальд. – Можно говорить о чем угодно, по мне, так и о вашей теории, я не против, но… Не натворите глупостей!
Давид распахнул дверь и вышел. Пустой коридор слегка покачивался. Голова кружилась. Давид слышал, как захлопнулась за ним дверь, заглушив голос Граувальда. Хриплый голос, продолжавший говорить.
IX
Три руки. Из разных концов аудитории. Взметнулись ввысь на фоне мокрого окна и скелетами чернели на свету.
– Нет, – пресек Давид, – не сейчас. Пожалуйста, не задавайте вопросов.
Он всем телом налег на кафедру, опустил голову и старался никого не замечать. Лица мешали ему сосредоточиться. Сорок восемь пар глаз (и одна закрытая; молодой человек в предпоследнем ряду спал; спал по-настоящему; грудь его ровно поднималась и опускалась, рот был слегка приоткрыт; всякий раз, когда он попадал в поле зрения Давида, тот чувствовал прилив необъяснимой симпатии к нему), сорок восемь авторучек пунктиром двигались по бумаге, пытаясь записать его слова. Вот опять три руки.
– Сначала я закончу, – сказал Давид. – Все вопросы потом.
Он увидел приклеенный к краю пульта затвердевший шарик жвачки. С трудом подавил отвращение и решил про себя больше не смотреть на него, и на него тоже. Как всегда, во время лекции он старался дышать не очень глубоко: пахло потом и парфюмерией, прилежанием и скукой, скоплением тел, обедом и всеобщей вялостью.
– Мы можем, – услышал Давид собственный голос, – по меньшей мере гипотетически исходить из того, что природа обманчива. Всем вам известно…
Он посмотрел в аудиторию: растерянные отсутствующие лица, бородатые и гладко выбритые, хорошенькие студентки никогда не садились вперед; некоторые едва ли моложе его. Но он знал то, чего не знали они.
– Всем вам известен парадокс Валентинова. Известно, что наши знания о природе электронов всецело зависят от постановки вопроса. Опыт, призванный подтвердить волновую природу этих мельчайших частиц, подтверждает, что они таковой природой обладают; опыт, который должен обосновать их корпускулярные свойства, обосновывает их корпускулярность. На первый взгляд оба положения взаимоисключают друг друга, но при этом существуют автономно. Обычно мы исходим из того, что совместимость двух различных перспектив достигается через третью, более обобщающую, которая нам пока неизвестна. Это…
Снова поднялась рука. Давид зафиксировал ее краем глаза, но решил не реагировать.
– …было бы грандиозно! Но что, если данная посылка неверна? Вот в этом-то и заключается парадокс Валентинова…
Еще одна рука. Давид повернулся к окну и скрестил за спиной руки. Перед ним опять возник образ рассвирепевшего Граувальда, его перекошенное от ярости лицо и до смешного желтые зубы.
«Я мог бы пойти домой, – подумал он, – ведь это все равно моя последняя лекция. Так или иначе. В любом случае последняя».
– А если все не так? Если оба положения противоречат друг другу и снять противоречие невозможно? В таком случае…
Он повернулся к ним, в сторону девяносто шести, нет, девяносто восьми – спящий уже проснулся – глаз.
– В таком случае сама наша реальность оказалась бы весьма сомнительной. И если…
Рука снова опустилась, никто больше не вызывался, все смотрели на него с недоумением или без всякого выражения.
– И если существует, скажем, армия ангелов, или тенденция, что одно и то же, тенденция мира предотвращать нарушение правил и не допускать ошибок, ибо…
Давид снова повернулся к окну. На полукруглой площади стояли скамейки, сидели люди, толкались голуби, казавшиеся сверху бессмысленным скоплением серо-белых пятен. Он откашлялся. Даже отсюда было видно высотное здание, в зеркалах которого отражалось другое, вывернутое наизнанку и какое-то зловещее небо.
– Поверьте мне, при сотворении мира допущена ошибка. Бог все рассчитывает, но иногда… и просчитывается.
Он посмотрел через плечо: их лица изменились. Ручки, равномерно двигавшиеся слева направо в такт его словам, застыли и лежали теперь возле открытых тетрадей и блокнотов. В аудитории переглядывались и шептались, какая-то блондинка качала головой, и, как назло, даже студент, который до того спал, теперь широко и злобно ухмылялся.
– Но это большая тайна. И ее нужно тщательно скрывать. А того, кто докопается до нее, станут в каком-то смысле, в самом что ни на есть прямом смысле, пожалуйста, поймите меня правильно, станут преследовать. Преследовать и… – Давид почесал подбородок, шею, справился с подступавшим приступом кашля; его рука невольно легла на сердце, но он тут же в ужасе отдернул ее и спрятал в карман. Что-то устремилось к окну, заставив его вздрогнуть, но это был всего лишь голубь. В зале раздался смешок.
– Если, к примеру, – послышался голос, и это оказался его собственный голос, только звучал он как-то необычно, – кому-то все-таки удалось разобраться в природе времени и найти способ… способ ускользнуть от него… Пожалуйста, примите это как совершенно произвольную гипотезу! Красота и величие открытия поначалу очень обрадуют этого человека… Но постепенно он поймет, какая опасность ему угрожает. Вероятно, он даже в своей собственной жизни увидит то, что всегда имело место, но только в определенный момент вышло наружу, всевозможные попытки… попытки помешать ему. Попытки ему…
Давид запнулся. Он не знал, на чем бы остановить взгляд, даже высотка вызывала теперь отвращение. Он чувствовал: девяносто восемь глаз внимательно на него смотрят. И еще два принадлежали голубю, черные булавочные головки то скрывались за крошечными веками, то появлялись снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Думаете, я не в состоянии судить об этом?
Голова Граувальда качнулась, глаза стали еще меньше.
– Вы что, принимаете меня за идиота?
Давид посмотрел на профессора. Он смотрел на него, крепко вцепившись в спинку стула и сдерживая приступ кашля.
– Какая дерзость! – взревел Граувальд. – Какая наглость… И даже… Нет, это ни в какие воро…! Слушайте внимательно, я скажу, в чем вы ошибаетесь, это доставит мне чрезвычайное удовольствие. Вот вы здесь сидите, разглагольствуете об энтропии и каких-то хранителях, хотите одурачить меня своими абсурдными, надуманными формулами, пытаетесь привести возмутительные доказательства этого бреда…
– Вы напечатаете статью?
– Разумеется нет!
Давид поднялся.
– Вы останетесь! Вы никуда не пойдете! И выслушаете меня! – рычал Граувальд.
Давид повернулся.
– Малер!
Он остановился.
– Вы уже беседовали со специалистом?
– Я думал, что вы специалист.
– Нет, я не это имею в виду. Мне кажется… Вам требуется помощь.
Давид внимательно посмотрел на профессора. Из коридора доносились шаги: они то приближались, то удалялись. На полу валялось девяносто семь скрепок, не сто, а девяносто семь. Давид направился к двери.
– Постойте, – тихо сказал Граувальд. – Можно говорить о чем угодно, по мне, так и о вашей теории, я не против, но… Не натворите глупостей!
Давид распахнул дверь и вышел. Пустой коридор слегка покачивался. Голова кружилась. Давид слышал, как захлопнулась за ним дверь, заглушив голос Граувальда. Хриплый голос, продолжавший говорить.
IX
Три руки. Из разных концов аудитории. Взметнулись ввысь на фоне мокрого окна и скелетами чернели на свету.
– Нет, – пресек Давид, – не сейчас. Пожалуйста, не задавайте вопросов.
Он всем телом налег на кафедру, опустил голову и старался никого не замечать. Лица мешали ему сосредоточиться. Сорок восемь пар глаз (и одна закрытая; молодой человек в предпоследнем ряду спал; спал по-настоящему; грудь его ровно поднималась и опускалась, рот был слегка приоткрыт; всякий раз, когда он попадал в поле зрения Давида, тот чувствовал прилив необъяснимой симпатии к нему), сорок восемь авторучек пунктиром двигались по бумаге, пытаясь записать его слова. Вот опять три руки.
– Сначала я закончу, – сказал Давид. – Все вопросы потом.
Он увидел приклеенный к краю пульта затвердевший шарик жвачки. С трудом подавил отвращение и решил про себя больше не смотреть на него, и на него тоже. Как всегда, во время лекции он старался дышать не очень глубоко: пахло потом и парфюмерией, прилежанием и скукой, скоплением тел, обедом и всеобщей вялостью.
– Мы можем, – услышал Давид собственный голос, – по меньшей мере гипотетически исходить из того, что природа обманчива. Всем вам известно…
Он посмотрел в аудиторию: растерянные отсутствующие лица, бородатые и гладко выбритые, хорошенькие студентки никогда не садились вперед; некоторые едва ли моложе его. Но он знал то, чего не знали они.
– Всем вам известен парадокс Валентинова. Известно, что наши знания о природе электронов всецело зависят от постановки вопроса. Опыт, призванный подтвердить волновую природу этих мельчайших частиц, подтверждает, что они таковой природой обладают; опыт, который должен обосновать их корпускулярные свойства, обосновывает их корпускулярность. На первый взгляд оба положения взаимоисключают друг друга, но при этом существуют автономно. Обычно мы исходим из того, что совместимость двух различных перспектив достигается через третью, более обобщающую, которая нам пока неизвестна. Это…
Снова поднялась рука. Давид зафиксировал ее краем глаза, но решил не реагировать.
– …было бы грандиозно! Но что, если данная посылка неверна? Вот в этом-то и заключается парадокс Валентинова…
Еще одна рука. Давид повернулся к окну и скрестил за спиной руки. Перед ним опять возник образ рассвирепевшего Граувальда, его перекошенное от ярости лицо и до смешного желтые зубы.
«Я мог бы пойти домой, – подумал он, – ведь это все равно моя последняя лекция. Так или иначе. В любом случае последняя».
– А если все не так? Если оба положения противоречат друг другу и снять противоречие невозможно? В таком случае…
Он повернулся к ним, в сторону девяносто шести, нет, девяносто восьми – спящий уже проснулся – глаз.
– В таком случае сама наша реальность оказалась бы весьма сомнительной. И если…
Рука снова опустилась, никто больше не вызывался, все смотрели на него с недоумением или без всякого выражения.
– И если существует, скажем, армия ангелов, или тенденция, что одно и то же, тенденция мира предотвращать нарушение правил и не допускать ошибок, ибо…
Давид снова повернулся к окну. На полукруглой площади стояли скамейки, сидели люди, толкались голуби, казавшиеся сверху бессмысленным скоплением серо-белых пятен. Он откашлялся. Даже отсюда было видно высотное здание, в зеркалах которого отражалось другое, вывернутое наизнанку и какое-то зловещее небо.
– Поверьте мне, при сотворении мира допущена ошибка. Бог все рассчитывает, но иногда… и просчитывается.
Он посмотрел через плечо: их лица изменились. Ручки, равномерно двигавшиеся слева направо в такт его словам, застыли и лежали теперь возле открытых тетрадей и блокнотов. В аудитории переглядывались и шептались, какая-то блондинка качала головой, и, как назло, даже студент, который до того спал, теперь широко и злобно ухмылялся.
– Но это большая тайна. И ее нужно тщательно скрывать. А того, кто докопается до нее, станут в каком-то смысле, в самом что ни на есть прямом смысле, пожалуйста, поймите меня правильно, станут преследовать. Преследовать и… – Давид почесал подбородок, шею, справился с подступавшим приступом кашля; его рука невольно легла на сердце, но он тут же в ужасе отдернул ее и спрятал в карман. Что-то устремилось к окну, заставив его вздрогнуть, но это был всего лишь голубь. В зале раздался смешок.
– Если, к примеру, – послышался голос, и это оказался его собственный голос, только звучал он как-то необычно, – кому-то все-таки удалось разобраться в природе времени и найти способ… способ ускользнуть от него… Пожалуйста, примите это как совершенно произвольную гипотезу! Красота и величие открытия поначалу очень обрадуют этого человека… Но постепенно он поймет, какая опасность ему угрожает. Вероятно, он даже в своей собственной жизни увидит то, что всегда имело место, но только в определенный момент вышло наружу, всевозможные попытки… попытки помешать ему. Попытки ему…
Давид запнулся. Он не знал, на чем бы остановить взгляд, даже высотка вызывала теперь отвращение. Он чувствовал: девяносто восемь глаз внимательно на него смотрят. И еще два принадлежали голубю, черные булавочные головки то скрывались за крошечными веками, то появлялись снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26