Теперь все казалось предельно ясным: это было предупреждение.
После каникул тренер выставил его из команды. Теперь появилось больше времени для работы. Давид испещрял числами страницу за страницей, выводил черными чернилами тонкие значки. В школе он успевал; совершенно неожиданно за конденсатор ему присудили Молодежную премию в области естествознания. Церемонию вручения в Женеве показывали в вечерних новостях, и в течение нескольких секунд можно было видеть, как Давид на плохом французском читает благодарственную речь по дрожавшей в руках бумажке. Переданный ему кубок имел форму продолговатого четырехкрылого насекомого; Давид спрятал его в шкаф и больше никогда оттуда не доставал. А на дверцу шкафа приклеил картинку, вырезанную из журнала: Борис Валентинов во фраке, в легком поклоне, в руке бархатистая папка синего цвета, перед ним – скучающая улыбка шведского короля.
Однажды на спортплощадке, где его место было теперь только среди зрителей, какой-то широкоплечий парень отвесил шуточку по поводу его выступления по телевизору. Давид хладнокровно посмотрел на обидчика и решил, что, к сожалению, это сделать придется. Мысленно зафиксировал нос противника, отметив самый центр, сжал кулак, поднял руку, прицелился и ударил прямо в точку. Было ужасно больно. К его удивлению – ничего не произошло. Парень по-прежнему стоял на месте и все еще лыбился, только улыбка его застыла… а потом медленно начала спадать. Давид ударил еще раз, под тем же углом, в ту же точку. Парень сделал шаг назад, две тонкие струйки крови показались у него под носом и потекли по губам к подбородку, где соединились в круглую, набухающую каплю. «Может, дать деру», – подумал Давид. Но парень повернулся, сплюнул на землю что-то красное и поплелся прочь, еле волоча ноги и прикладывая к лицу разом покрасневший платок. Рука нестерпимо болела. Мать отправила Давида к врачу: никакого перелома, но дезинфицирующий укол ему таки сделали. Это было унизительно, бессмысленно и в высшей степени неприятно.
А потом все зашло слишком далеко: Давид выдержал выпускные экзамены, получил отлично, дал Марселю списать. Университеты, среди которых оказались даже американские и английские, забросали его, «ученого и лауреата», трогательными письмами. Но прежде чем Давид принял решение, они с Марселем отправились в Африку. Нашли дешевый рейс, сели в самолет, приземлились, взяли напрокат джип и укатили в пустыню.
– Какого черта мы здесь делаем? – спросил Давид.
– Мы это делаем потому, что не сделаем больше никогда, потому что это на нас не похоже и потому что отныне можем рассказывать, что мы это сделали. Достаточно?
– Да, – ответил Давид, – вполне.
Пустыню они так и не нашли. Только спустя некоторое время сообразили, что уже давно находились в ней: никакого песка, одна красная галька. И теплый, неподвижный сухой воздух, и ничего, что привело бы его в движение; высоко в небе парила одинокая птица, описывая неправильные круги.
– Ну и что дальше? – спросил Марсель. – Поедешь в Гарвард?
– Нет.
– А куда же?
– Никуда. Я остаюсь.
– Ты с ума сошел? – воскликнул Марсель. – Да такому, как ты, все дороги открыты, почему именно…
– Я не должен выделяться.
– Что?
– Вот смотри. Если я не буду обращать на себя внимание, если плюну на карьеру, все равно на какую, если жизнь моя, все равно где, будет ничем не примечательна…
– Что тогда?
– Тогда, – сказал Давид, – у меня, возможно, появится шанс.
Машина остановилась. Воздух вокруг них зарябил. Небо казалось очень высоким. Оттуда доносилось гудение самолета. Марсель наклонился к рулю и сбоку посмотрел на Давида.
– Ты действительно хочешь жить как человек? Или как все?
– Да, – ответил Давид. – Как человек и как все. Поезжай дальше!
Марсель запустил двигатель. Равнина пришла в движение и поплыла сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Марсель что-то сказал.
– Что ты сказал?
– Я спросил, почему? От кого ты скрываешься?
Давид откинулся назад. Останавливая взгляд на линии горизонта или на любой удаленной точке, он испытывал ощущение полного покоя: нигде ничего не менялось, нигде, насколько хватало глаз.
– Меня дважды предупреждали.
К вечеру быстро стемнело и сильно похолодало. Потом наступила кромешная тьма, в какую они еще никогда не попадали. Звезды, по словам Давида, примерно десять тысяч, светили ярче, чем когда-либо, и оседали на небе светящимися пылинками. Давид запрокинул голову, – он дрожал от холода и чувствовал боли в затылке, – постепенно из звезд складывался рисунок, потом еще один и еще…
– Но это, – сказал Давид, – это еще ничего не значит, простая случайность. Все просто случайно. Время все сгладит.
На следующее утро он не мог дышать через нос, ко всему прочему болело горло. Марсель беспомощно глядел в карту, цокал языком, качал головой и бормотал что-то невразумительное. Несколько часов они проплутали по жаре.
Давид чувствовал, как поднималась температура, как тепло внутри и тепло вокруг смешивались, создавая ощущение нереальности, окрашенное в оранжевые тона. «Наверное, мне все это снится», – подумал он; но когда открыл глаза, перед ним снова предстала невыносимая реальность пустыни, и осознание этой реальности болезненно сказывалось на его состоянии. Давид закрыл глаза и остался наедине с подступающей тошнотой и с числами, принимавшими все более угрожающие размеры и расползавшимися в голове. Бензин был почти на исходе, когда им повстречался автомобиль с тремя приветливыми англичанами, которые дали им горючего и до следующего города ехали впереди. Только через две недели Давид справился с воспалением легких, и они могли лететь домой.
– Возможно, ты прав, – сказал Марсель, поворачивая голову в сторону круглого окошка, за которым складывались лучезарные клубы облаков, – может, таким людям, как мы, и вправду лучше оставаться дома!
– Да, – согласился Давид, – может быть.
Он на редкость хорошо себя чувствовал. Впервые в жизни немного похудел, благодаря высокой температуре. Некоторые проблемы можно устранить, только приняв слишком нелепые, на первый взгляд даже абсурдные решения, до которых человек в здравом уме никогда бы не додумался, но которые в действительности – а все сводилось именно к ней – оказывались единственно верными. Давида охватило такое чувство, будто в течение последних двух недель, безнадежно изгладившихся из памяти, он работал не покладая рук. Будто в полном его распоряжении находились все лазейки, связи, пути, снова ставшие теперь недоступными.
– Наверное, – задумчиво протянул он, – мне следовало родиться психом.
– Вот по поводу этого могу тебя успокоить. Ты и так псих.
VII
Время неумолимо преследует нас, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
После каникул тренер выставил его из команды. Теперь появилось больше времени для работы. Давид испещрял числами страницу за страницей, выводил черными чернилами тонкие значки. В школе он успевал; совершенно неожиданно за конденсатор ему присудили Молодежную премию в области естествознания. Церемонию вручения в Женеве показывали в вечерних новостях, и в течение нескольких секунд можно было видеть, как Давид на плохом французском читает благодарственную речь по дрожавшей в руках бумажке. Переданный ему кубок имел форму продолговатого четырехкрылого насекомого; Давид спрятал его в шкаф и больше никогда оттуда не доставал. А на дверцу шкафа приклеил картинку, вырезанную из журнала: Борис Валентинов во фраке, в легком поклоне, в руке бархатистая папка синего цвета, перед ним – скучающая улыбка шведского короля.
Однажды на спортплощадке, где его место было теперь только среди зрителей, какой-то широкоплечий парень отвесил шуточку по поводу его выступления по телевизору. Давид хладнокровно посмотрел на обидчика и решил, что, к сожалению, это сделать придется. Мысленно зафиксировал нос противника, отметив самый центр, сжал кулак, поднял руку, прицелился и ударил прямо в точку. Было ужасно больно. К его удивлению – ничего не произошло. Парень по-прежнему стоял на месте и все еще лыбился, только улыбка его застыла… а потом медленно начала спадать. Давид ударил еще раз, под тем же углом, в ту же точку. Парень сделал шаг назад, две тонкие струйки крови показались у него под носом и потекли по губам к подбородку, где соединились в круглую, набухающую каплю. «Может, дать деру», – подумал Давид. Но парень повернулся, сплюнул на землю что-то красное и поплелся прочь, еле волоча ноги и прикладывая к лицу разом покрасневший платок. Рука нестерпимо болела. Мать отправила Давида к врачу: никакого перелома, но дезинфицирующий укол ему таки сделали. Это было унизительно, бессмысленно и в высшей степени неприятно.
А потом все зашло слишком далеко: Давид выдержал выпускные экзамены, получил отлично, дал Марселю списать. Университеты, среди которых оказались даже американские и английские, забросали его, «ученого и лауреата», трогательными письмами. Но прежде чем Давид принял решение, они с Марселем отправились в Африку. Нашли дешевый рейс, сели в самолет, приземлились, взяли напрокат джип и укатили в пустыню.
– Какого черта мы здесь делаем? – спросил Давид.
– Мы это делаем потому, что не сделаем больше никогда, потому что это на нас не похоже и потому что отныне можем рассказывать, что мы это сделали. Достаточно?
– Да, – ответил Давид, – вполне.
Пустыню они так и не нашли. Только спустя некоторое время сообразили, что уже давно находились в ней: никакого песка, одна красная галька. И теплый, неподвижный сухой воздух, и ничего, что привело бы его в движение; высоко в небе парила одинокая птица, описывая неправильные круги.
– Ну и что дальше? – спросил Марсель. – Поедешь в Гарвард?
– Нет.
– А куда же?
– Никуда. Я остаюсь.
– Ты с ума сошел? – воскликнул Марсель. – Да такому, как ты, все дороги открыты, почему именно…
– Я не должен выделяться.
– Что?
– Вот смотри. Если я не буду обращать на себя внимание, если плюну на карьеру, все равно на какую, если жизнь моя, все равно где, будет ничем не примечательна…
– Что тогда?
– Тогда, – сказал Давид, – у меня, возможно, появится шанс.
Машина остановилась. Воздух вокруг них зарябил. Небо казалось очень высоким. Оттуда доносилось гудение самолета. Марсель наклонился к рулю и сбоку посмотрел на Давида.
– Ты действительно хочешь жить как человек? Или как все?
– Да, – ответил Давид. – Как человек и как все. Поезжай дальше!
Марсель запустил двигатель. Равнина пришла в движение и поплыла сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Марсель что-то сказал.
– Что ты сказал?
– Я спросил, почему? От кого ты скрываешься?
Давид откинулся назад. Останавливая взгляд на линии горизонта или на любой удаленной точке, он испытывал ощущение полного покоя: нигде ничего не менялось, нигде, насколько хватало глаз.
– Меня дважды предупреждали.
К вечеру быстро стемнело и сильно похолодало. Потом наступила кромешная тьма, в какую они еще никогда не попадали. Звезды, по словам Давида, примерно десять тысяч, светили ярче, чем когда-либо, и оседали на небе светящимися пылинками. Давид запрокинул голову, – он дрожал от холода и чувствовал боли в затылке, – постепенно из звезд складывался рисунок, потом еще один и еще…
– Но это, – сказал Давид, – это еще ничего не значит, простая случайность. Все просто случайно. Время все сгладит.
На следующее утро он не мог дышать через нос, ко всему прочему болело горло. Марсель беспомощно глядел в карту, цокал языком, качал головой и бормотал что-то невразумительное. Несколько часов они проплутали по жаре.
Давид чувствовал, как поднималась температура, как тепло внутри и тепло вокруг смешивались, создавая ощущение нереальности, окрашенное в оранжевые тона. «Наверное, мне все это снится», – подумал он; но когда открыл глаза, перед ним снова предстала невыносимая реальность пустыни, и осознание этой реальности болезненно сказывалось на его состоянии. Давид закрыл глаза и остался наедине с подступающей тошнотой и с числами, принимавшими все более угрожающие размеры и расползавшимися в голове. Бензин был почти на исходе, когда им повстречался автомобиль с тремя приветливыми англичанами, которые дали им горючего и до следующего города ехали впереди. Только через две недели Давид справился с воспалением легких, и они могли лететь домой.
– Возможно, ты прав, – сказал Марсель, поворачивая голову в сторону круглого окошка, за которым складывались лучезарные клубы облаков, – может, таким людям, как мы, и вправду лучше оставаться дома!
– Да, – согласился Давид, – может быть.
Он на редкость хорошо себя чувствовал. Впервые в жизни немного похудел, благодаря высокой температуре. Некоторые проблемы можно устранить, только приняв слишком нелепые, на первый взгляд даже абсурдные решения, до которых человек в здравом уме никогда бы не додумался, но которые в действительности – а все сводилось именно к ней – оказывались единственно верными. Давида охватило такое чувство, будто в течение последних двух недель, безнадежно изгладившихся из памяти, он работал не покладая рук. Будто в полном его распоряжении находились все лазейки, связи, пути, снова ставшие теперь недоступными.
– Наверное, – задумчиво протянул он, – мне следовало родиться психом.
– Вот по поводу этого могу тебя успокоить. Ты и так псих.
VII
Время неумолимо преследует нас, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26