Он переписывал ноты, она стала служанкой. А дальше все как в сказке: однажды они встретились. Совсем случайно они снова обрели друг друга и нашли свое счастье.
– Вы серьезно, Джакомо?
– Так говорила Анна Мария.
– Но это же… Что это? Боже, это так по-детски.
– Вы находите? Анна Мария уверяла, что Моцарт настаивал на том, чтобы снова и снова играть в эту игру. Но, по всей видимости, они вместе пришли к этому. Это была их общая игра.
– Джакомо, я не могу понять, я не желаю ломать себе голову над этим. Лучше я выпью с вами пунша или шампанского. Не желаете? Идемте вниз и попробуем взбодрить нашего уж очень странного маэстро и уговорить его приступить наконец-то к написанию увертюры.
– С удовольствием провожу вас, Йозефа. А скажите мне, там, наверху, та беседка, о которой вы говорили?
– Это она, Джакомо, пустая и осиротевшая.
– Там открыто?
– Двери беседки?
– Да, там открыто?
– Нет, но у меня с собой ключ.
– Могли бы вы дать его мне? И оставить меня одного на некоторое время? Это доставило бы мне большое удовольствие, поверьте, после всей проделанной работы это доставило бы мне огромное удовольствие.
– Вот, возьмите ключ. Ступайте. Вы спокойно можете доверить ей свои тайны, Джакомо, я не против! Я велю принести вам наверх вина и буду очень рада, если потом вы присоединитесь к нам, чтобы продолжить наши странные игры.
– Я приду, Йозефа, скоро приду, чтобы раствориться в толпе ваших гостей. Наконец-то я отдохну от роли хозяина, который обязан следить за всем.
Йозефа протянула ключ Казанове, и он в темноте отправился вверх по узкой тропе.
Глава 5
Тишина, наконец-то воцарилась тишина. Было совершенно тихо, никакой музыки, никакой Йозефы, никаких интриг, и Прага так далеко! Казанова сел и впервые за последнее время почувствовал покой и гармонию. Больше никаких расчетов, ничего. Он честно заслужил это мгновение уединения. Оно было таким сладким!
Завтра станет ясно, не напрасны ли были его усилия, которые заняли у него столько времени. На этот раз Джакомо будет наслаждаться постановкой в качестве зрителя. На лице – безразличие, он будет изучать все тонкости как независимый эксперт. Будет спрашивать себя, что остается после просмотра – удовольствие или даже счастье? Попробует оценить, удалось ли ему взглянуть на оперу со стороны. Выдержит ли увиденное его критику?
Это интересовало его только теперь, когда ничего больше нельзя было изменить. Все целиком и полностью зависело от актеров, от оркестра и от недюжинных способностей капельмейстера, который, к счастью, дирижировал собственным творением. Когда Моцарт занимал свое место перед оркестром, он становился победителем. Музыканты боготворили маэстро, лезли из кожи вон, чтобы оправдать его ожидания. Если понадобится, они сыграют увертюру без репетиций. Такая встряска пойдет им только на пользу. Кто знает, может быть, маэстро как раз на это и рассчитывал? Может быть, он откладывал написание увертюры на последний момент, чтобы накалить обстановку до предела, чтобы, начиная с первого такта, музыканты играли так внимательно, как еще ни разу в жизни?
Моцарт был способен на это. Джакомо Казанова ожидал от него чего угодно. А вот Йозефа – наоборот. Ей и в голову не пришло бы, что Моцарт мог затеять с увертюрой такую хитрую и, возможно, даже коварную игру. Она считала его импульсивным, иногда даже по-детски несерьезным. Но душу этого человека было не так-то просто разгадать. За последние дни Казанова провел рядом с маэстро много времени. У него была возможность познакомиться с композитором получше, но синьор Джакомо до сих пор не знал Моцарта.
Импульсивность и несерьезность – да, Моцарт любил демонстрировать эти качества, забавлялся ими, чтобы насмешить всех вокруг, чтобы вызвать изумление или просто выделиться из толпы. Он вырос среди артистов, придворных актеров и музыкантов и знал, как это важно – преподнести себя так, чтобы запомниться публике. Кто же будет вспоминать о зануде? А вот человека, который бранился сразу на французском, итальянском и английском языках и при этом производил впечатление все того же шаловливого мальчишки из Зальцбурга… такого не забудешь никогда.
Но больше всего его, Джакомо Казанову, поражало то, с какой ловкостью Моцарт подхватывал его идеи. Без труда, не теряя времени даром и не произнося лишних слов. Они так идеально дополняли один другого, что это казалось даже странным. И на глазах у изумленной труппы, в вихре репетиций, изменений и открытий Моцарт и Казанова помогали друг другу достигать успеха. Будто пара умелых поваров, работающих слаженно уже долгие годы, пыталась любой ценой создать идеальное меню.
Сначала он, Казанова, занялся актрисами. Да Понте совершил ошибку, когда сделал три роли похожими. Лоренцо всегда воспринимал их как трио, трио измученных и униженных женщин, которые сообща пытались взять след своей жертвы. Казанова же не упустил из виду даже их обуви. Для донны Анны он подобрал туфли на очень высоких каблуках, чтобы она передвигалась осторожно, почти неуверенно. Грудь вперед, прямая спина – настоящая аристократка. Донне Эльвире достались туфли без каблуков, и она стала проворнее и подвижнее. А Церлина в одной из сцен вообще должна была танцевать босиком, как истинная вакханка, которой мешает все лишнее.
Женщины ничего не смыслили в этих, казалось бы, мелких штучках и уловках, которые производили на внимательного зрителя огромное впечатление. В Венеции и Париже Казанова не раз был свидетелем того, как много значат такие мелочи: кокетливо приподнятый подол платья, подвязки на чулочках, как бы случайно выглянувшие наружу, задорно танцующий веер или слегка обнаженная грудь. Но здесь, в Праге, ни одна из троих не знала, как правильно показать туфельку, как ловко ослабить бант на платье или соблазнительно провести маленькой нежной ручкой по волосам.
Церлину даже пришлось учить целоваться. «Ну так поцелуй же своего Мазетто», – говорил ей Казанова и наблюдал, как та неловко целовала его в щеку. В щеку, и так неловко. Синьор Джакомо объяснял ей, что ротик при поцелуе нужно приоткрыть, губки округлить. Поцелуй должен быть влажным, губы почти мокрыми, блестящими от влаги. И следуя его инструкциям, Катарина поцеловала своего неповоротливого, уже поднадоевшего жениха прямо в губы, медленно, не спеша. Этот поцелуй так напугал Мазетто, что он прижал руку к губам, словно хотел стереть след от ее поцелуя. Ну и мужлан! Хотя как раз это и нужно было ему, Казанове: этот испуг, это смущение, этот страх перед пламенем страсти!
И Луиджи туда же! Луиджи Басси, этот хрупкий юноша, который под натиском да Понте вообще потерял веру в себя, панически боялся сделать что-нибудь не так и всех подвести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Вы серьезно, Джакомо?
– Так говорила Анна Мария.
– Но это же… Что это? Боже, это так по-детски.
– Вы находите? Анна Мария уверяла, что Моцарт настаивал на том, чтобы снова и снова играть в эту игру. Но, по всей видимости, они вместе пришли к этому. Это была их общая игра.
– Джакомо, я не могу понять, я не желаю ломать себе голову над этим. Лучше я выпью с вами пунша или шампанского. Не желаете? Идемте вниз и попробуем взбодрить нашего уж очень странного маэстро и уговорить его приступить наконец-то к написанию увертюры.
– С удовольствием провожу вас, Йозефа. А скажите мне, там, наверху, та беседка, о которой вы говорили?
– Это она, Джакомо, пустая и осиротевшая.
– Там открыто?
– Двери беседки?
– Да, там открыто?
– Нет, но у меня с собой ключ.
– Могли бы вы дать его мне? И оставить меня одного на некоторое время? Это доставило бы мне большое удовольствие, поверьте, после всей проделанной работы это доставило бы мне огромное удовольствие.
– Вот, возьмите ключ. Ступайте. Вы спокойно можете доверить ей свои тайны, Джакомо, я не против! Я велю принести вам наверх вина и буду очень рада, если потом вы присоединитесь к нам, чтобы продолжить наши странные игры.
– Я приду, Йозефа, скоро приду, чтобы раствориться в толпе ваших гостей. Наконец-то я отдохну от роли хозяина, который обязан следить за всем.
Йозефа протянула ключ Казанове, и он в темноте отправился вверх по узкой тропе.
Глава 5
Тишина, наконец-то воцарилась тишина. Было совершенно тихо, никакой музыки, никакой Йозефы, никаких интриг, и Прага так далеко! Казанова сел и впервые за последнее время почувствовал покой и гармонию. Больше никаких расчетов, ничего. Он честно заслужил это мгновение уединения. Оно было таким сладким!
Завтра станет ясно, не напрасны ли были его усилия, которые заняли у него столько времени. На этот раз Джакомо будет наслаждаться постановкой в качестве зрителя. На лице – безразличие, он будет изучать все тонкости как независимый эксперт. Будет спрашивать себя, что остается после просмотра – удовольствие или даже счастье? Попробует оценить, удалось ли ему взглянуть на оперу со стороны. Выдержит ли увиденное его критику?
Это интересовало его только теперь, когда ничего больше нельзя было изменить. Все целиком и полностью зависело от актеров, от оркестра и от недюжинных способностей капельмейстера, который, к счастью, дирижировал собственным творением. Когда Моцарт занимал свое место перед оркестром, он становился победителем. Музыканты боготворили маэстро, лезли из кожи вон, чтобы оправдать его ожидания. Если понадобится, они сыграют увертюру без репетиций. Такая встряска пойдет им только на пользу. Кто знает, может быть, маэстро как раз на это и рассчитывал? Может быть, он откладывал написание увертюры на последний момент, чтобы накалить обстановку до предела, чтобы, начиная с первого такта, музыканты играли так внимательно, как еще ни разу в жизни?
Моцарт был способен на это. Джакомо Казанова ожидал от него чего угодно. А вот Йозефа – наоборот. Ей и в голову не пришло бы, что Моцарт мог затеять с увертюрой такую хитрую и, возможно, даже коварную игру. Она считала его импульсивным, иногда даже по-детски несерьезным. Но душу этого человека было не так-то просто разгадать. За последние дни Казанова провел рядом с маэстро много времени. У него была возможность познакомиться с композитором получше, но синьор Джакомо до сих пор не знал Моцарта.
Импульсивность и несерьезность – да, Моцарт любил демонстрировать эти качества, забавлялся ими, чтобы насмешить всех вокруг, чтобы вызвать изумление или просто выделиться из толпы. Он вырос среди артистов, придворных актеров и музыкантов и знал, как это важно – преподнести себя так, чтобы запомниться публике. Кто же будет вспоминать о зануде? А вот человека, который бранился сразу на французском, итальянском и английском языках и при этом производил впечатление все того же шаловливого мальчишки из Зальцбурга… такого не забудешь никогда.
Но больше всего его, Джакомо Казанову, поражало то, с какой ловкостью Моцарт подхватывал его идеи. Без труда, не теряя времени даром и не произнося лишних слов. Они так идеально дополняли один другого, что это казалось даже странным. И на глазах у изумленной труппы, в вихре репетиций, изменений и открытий Моцарт и Казанова помогали друг другу достигать успеха. Будто пара умелых поваров, работающих слаженно уже долгие годы, пыталась любой ценой создать идеальное меню.
Сначала он, Казанова, занялся актрисами. Да Понте совершил ошибку, когда сделал три роли похожими. Лоренцо всегда воспринимал их как трио, трио измученных и униженных женщин, которые сообща пытались взять след своей жертвы. Казанова же не упустил из виду даже их обуви. Для донны Анны он подобрал туфли на очень высоких каблуках, чтобы она передвигалась осторожно, почти неуверенно. Грудь вперед, прямая спина – настоящая аристократка. Донне Эльвире достались туфли без каблуков, и она стала проворнее и подвижнее. А Церлина в одной из сцен вообще должна была танцевать босиком, как истинная вакханка, которой мешает все лишнее.
Женщины ничего не смыслили в этих, казалось бы, мелких штучках и уловках, которые производили на внимательного зрителя огромное впечатление. В Венеции и Париже Казанова не раз был свидетелем того, как много значат такие мелочи: кокетливо приподнятый подол платья, подвязки на чулочках, как бы случайно выглянувшие наружу, задорно танцующий веер или слегка обнаженная грудь. Но здесь, в Праге, ни одна из троих не знала, как правильно показать туфельку, как ловко ослабить бант на платье или соблазнительно провести маленькой нежной ручкой по волосам.
Церлину даже пришлось учить целоваться. «Ну так поцелуй же своего Мазетто», – говорил ей Казанова и наблюдал, как та неловко целовала его в щеку. В щеку, и так неловко. Синьор Джакомо объяснял ей, что ротик при поцелуе нужно приоткрыть, губки округлить. Поцелуй должен быть влажным, губы почти мокрыми, блестящими от влаги. И следуя его инструкциям, Катарина поцеловала своего неповоротливого, уже поднадоевшего жениха прямо в губы, медленно, не спеша. Этот поцелуй так напугал Мазетто, что он прижал руку к губам, словно хотел стереть след от ее поцелуя. Ну и мужлан! Хотя как раз это и нужно было ему, Казанове: этот испуг, это смущение, этот страх перед пламенем страсти!
И Луиджи туда же! Луиджи Басси, этот хрупкий юноша, который под натиском да Понте вообще потерял веру в себя, панически боялся сделать что-нибудь не так и всех подвести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83