Я
неловко посторонился и столь же неловко извинился, при этом глупо ухмыляясь
сам не зная чему. Он прочирикал что-то в ответ на тарасконском наречии,
обернулся ясным соколом, ударился оземь и поковылял дальше моим соседом по
подъезду с пятнадцатого этажа, старым столетним дедом Тихоном,
реабилитированным бандеровцем, не теряющим надежду увидать всё-таки родную
Украину "самостийной". Той надеждой и живёт. Видать, жить ему ещё добрую
сотню лет. Все, молчу, молчу, никакой политики... Дальнейший мой путь
прошёл без приключений, если не считать чьих-то голосов, невнятного
мычания, лязганья чего-то металлического и откровенных вздохов, которые то
и дело слышались в окружающем меня пространстве. Раза два в воздухе
возникали чьи-то руки, но тут же исчезали, а то вдруг грязное, давно
немытое ухо материализовалось в двух сантиметрах от меня, и я еле успел
увернуться, чтобы не войти с ним в тесный и явно нежелательный контакт. И
только у самой остановки, куда я, собственно, и держал путь, меня постигла
неудача: внезапно выплывшая из пустоты могучая туша грузчика по кличке
"Кувалда" из местного магазина ВВС ("вина-воды-соки") смела меня со своего
пути, и я долго пикировал над самой землей, пока не тормознулся о край
массивной каменной урны, над которой шапкой возвышались миллионы "бычков" и
которая лишь глухо охнула мне в ответ. Первопричина же моего полёта послала
мне вдогонку страстное пожелание отправить меня в далёкое эротическое
турне, гораздо более дальнее, чем то, в которое она уже спровадила меня
своим литым торсом. Я выразил надежду (мысленно), что это турне не
состоится. Потом, когда я понял, что моя надежда сбылась, я поднялся,
кряхтя и охая, и заковылял к остановке, стараясь держаться самого края
тротуара. Прохожие проносились мимо, возникая из воздуха, исчезая в нём,
видоизменяясь до неузнаваемости в короткие периоды своего видимого
существования, - и все без исключения удивлённо косились на меня, словно не
они, а я представлял из себя некое чудо-юдо лохматое, трёхглазое, да ещё с
тёмным бандеровским прошлым и грязными ушами. Не иначе, как мир
перевернулся вверх тормашками! Интересно, где у мира тормашки? И откуда они
вообще растут, эти самые тормашки? Вот у меня, к примеру, где тормашки? Я
машинально взглянул себе на ноги. Ага, ноги! Значит, тормашки - это ноги.
Наверное. Всё же непонятно, почему же именно тормашки? Меня, кстати, с
детства интересовали такие вот вопросы, касающиеся неидентифицированных
мною частей человеческого тела: что такое тормашки, загривок, взашей,
карачки, пазуха, шиворот?.. Никто не задумывался? Подумайте, пока я жду
автобуса: А автобус всё не шёл. Вместо него всё подходили и подходили танки
- разные, начиная с Т-34 и кончая немецкими "Пантерами" времён Второй
мировой войны. Танки останавливались, выплёскивали пассажиров, забирали
новых, на минуту превращались в двухэтажные конки, толкаемые лошадьми
почему-то сзади, вновь оборачивались танками и, влекомые залихватской
песней о трёх танкистах, трёх весёлых другах, лихо неслись по асфальтовой
мостовой, распугивая стаи диких гусей и разноцветных марабу. Люди мерцали
передо мной, как, впрочем, мерцало здесь всё, в том числе и старый дуб, под
кроной которого решил я ждать нужное мне транспортное средство. Помимо
характерных, резных, присущих данному виду дерева листьев на сём могучем
древе мерцали и шелестели также не менее резные листья клёна, каштана и
даже грецкого ореха. Я стоял у самого ствола, вдали от основной массы
пассажиров, когда в полуметре от себя я увидел мужскую голову, которая
прикуривала видимую сигарету от невидимой спички; прикурив, голова вдруг
узрела меня, испуганно шарахнулась в сторону, тут же на моих глазах обросла
густой рыжей шерстью, оскалилась, выставив напоказ длинные острые клыки, и
ловко укусила себя за нос. Потом повернулась и пошла, вернее, поплыла
прочь, одновременно дорастая до всего туловища, и вот наконец передо мною
возник великолепный экземпляр йетти с сигаретой в зубах, так и просящийся
на рекламный проспект какого-нибудь гималайского туристического
агентства... Но вот наконец подкатил долгожданный автобус. Осторожно, чтобы
невзначай не столкнуться с каким-нибудь йетти или, к примеру, папой
римским, я подкрался к задней его двери и, к величайшему своему удивлению
(чувствуете, я снова удивляться начал? и чему? тому, что я беспрепятственно
вошёл в автобус!) беспрепятственно вошёл в автобус. Но как только двери
захлопнулись, я обнаружил себя стоящим на мостовой, в двух шагах от
парапета, а уходящий автобус лишь вильнул мне хвостом. Ладно, не будем
отчаиваться, тем более, что следом подошёл ещё один автобус. Теперь я
проник через переднюю дверь - и снова та же история. Мне оставалось только
воскликнуть: что за чертовщина? - но я сего не сделал, ибо восклицать нечто
подобное мне должно было намного раньше, ещё глядючи на себя в зеркало и
уже не видючи себя в нём. Возможно, тогда уже мне следовало перекреститься.
Сейчас же крестным знамением мир вспять уже не повернёшь... С автобусами
мне не везло. Ни один из них не провёз меня даже трёх шагов. Не знаю,
насколько эта причина является объективной и удовлетворит ли она моё
начальство, но для меня она являлась единственной, вполне реальной,
препятствующей моему прибытию на службу. Ну и чёрт с ней, с работой, решил
я, пойду-ка я лучше в "Тридцать три коровы", пропущу пару кружек свежего
пивка - глядишь, и на душе полегчает... Но в "Коровах" пива не оказалось,
подавали один лишь кефир. Я уже хотел было покинуть сие заведение, как
некто положил руку на моё плечо. Тая в глубине души инстинктивный страх и
волнение, я оглянулся. Прямо передо мной стоял Я со стаканом кефира в руке.
- Пойдём вон в тот уголок, под пальму, - без вступления произнёс
тот, что с кефиром, - а то твой видок слишком необычен для местной публики.
Там и поговорим.
Я безропотно подчинился.
Эта уникальная пальма имела весьма глубокие корни в людской памяти.
Была она старая, ощипанная, пыльная и чрезвычайно неприхотливая. В тёмном,
затхлом углу, где она произрастала на правах полноправного члена семьи
любителей пива, не водились даже крысы, но ей всё было нипочём. Лет
двадцать назад один постоянный и весьма почтенный клиент "Тридцати трёх
коров", собравшийся в последний свой земной путь, возлежа на смертном одре,
возвестил верным друзьям и домочадцам последнюю свою волю. Сей волей
предопределил он дальнейшее пребывание китайской пальмы - своей
единственной личной собственности на этом свете (вся остальная
собственность была обобществлена семьёй умирающего на заре её, то есть
семьи, возникновения, а посему личной не являлась) - в самом почётном углу
общепитовской забегаловки.
1 2 3 4 5 6 7
неловко посторонился и столь же неловко извинился, при этом глупо ухмыляясь
сам не зная чему. Он прочирикал что-то в ответ на тарасконском наречии,
обернулся ясным соколом, ударился оземь и поковылял дальше моим соседом по
подъезду с пятнадцатого этажа, старым столетним дедом Тихоном,
реабилитированным бандеровцем, не теряющим надежду увидать всё-таки родную
Украину "самостийной". Той надеждой и живёт. Видать, жить ему ещё добрую
сотню лет. Все, молчу, молчу, никакой политики... Дальнейший мой путь
прошёл без приключений, если не считать чьих-то голосов, невнятного
мычания, лязганья чего-то металлического и откровенных вздохов, которые то
и дело слышались в окружающем меня пространстве. Раза два в воздухе
возникали чьи-то руки, но тут же исчезали, а то вдруг грязное, давно
немытое ухо материализовалось в двух сантиметрах от меня, и я еле успел
увернуться, чтобы не войти с ним в тесный и явно нежелательный контакт. И
только у самой остановки, куда я, собственно, и держал путь, меня постигла
неудача: внезапно выплывшая из пустоты могучая туша грузчика по кличке
"Кувалда" из местного магазина ВВС ("вина-воды-соки") смела меня со своего
пути, и я долго пикировал над самой землей, пока не тормознулся о край
массивной каменной урны, над которой шапкой возвышались миллионы "бычков" и
которая лишь глухо охнула мне в ответ. Первопричина же моего полёта послала
мне вдогонку страстное пожелание отправить меня в далёкое эротическое
турне, гораздо более дальнее, чем то, в которое она уже спровадила меня
своим литым торсом. Я выразил надежду (мысленно), что это турне не
состоится. Потом, когда я понял, что моя надежда сбылась, я поднялся,
кряхтя и охая, и заковылял к остановке, стараясь держаться самого края
тротуара. Прохожие проносились мимо, возникая из воздуха, исчезая в нём,
видоизменяясь до неузнаваемости в короткие периоды своего видимого
существования, - и все без исключения удивлённо косились на меня, словно не
они, а я представлял из себя некое чудо-юдо лохматое, трёхглазое, да ещё с
тёмным бандеровским прошлым и грязными ушами. Не иначе, как мир
перевернулся вверх тормашками! Интересно, где у мира тормашки? И откуда они
вообще растут, эти самые тормашки? Вот у меня, к примеру, где тормашки? Я
машинально взглянул себе на ноги. Ага, ноги! Значит, тормашки - это ноги.
Наверное. Всё же непонятно, почему же именно тормашки? Меня, кстати, с
детства интересовали такие вот вопросы, касающиеся неидентифицированных
мною частей человеческого тела: что такое тормашки, загривок, взашей,
карачки, пазуха, шиворот?.. Никто не задумывался? Подумайте, пока я жду
автобуса: А автобус всё не шёл. Вместо него всё подходили и подходили танки
- разные, начиная с Т-34 и кончая немецкими "Пантерами" времён Второй
мировой войны. Танки останавливались, выплёскивали пассажиров, забирали
новых, на минуту превращались в двухэтажные конки, толкаемые лошадьми
почему-то сзади, вновь оборачивались танками и, влекомые залихватской
песней о трёх танкистах, трёх весёлых другах, лихо неслись по асфальтовой
мостовой, распугивая стаи диких гусей и разноцветных марабу. Люди мерцали
передо мной, как, впрочем, мерцало здесь всё, в том числе и старый дуб, под
кроной которого решил я ждать нужное мне транспортное средство. Помимо
характерных, резных, присущих данному виду дерева листьев на сём могучем
древе мерцали и шелестели также не менее резные листья клёна, каштана и
даже грецкого ореха. Я стоял у самого ствола, вдали от основной массы
пассажиров, когда в полуметре от себя я увидел мужскую голову, которая
прикуривала видимую сигарету от невидимой спички; прикурив, голова вдруг
узрела меня, испуганно шарахнулась в сторону, тут же на моих глазах обросла
густой рыжей шерстью, оскалилась, выставив напоказ длинные острые клыки, и
ловко укусила себя за нос. Потом повернулась и пошла, вернее, поплыла
прочь, одновременно дорастая до всего туловища, и вот наконец передо мною
возник великолепный экземпляр йетти с сигаретой в зубах, так и просящийся
на рекламный проспект какого-нибудь гималайского туристического
агентства... Но вот наконец подкатил долгожданный автобус. Осторожно, чтобы
невзначай не столкнуться с каким-нибудь йетти или, к примеру, папой
римским, я подкрался к задней его двери и, к величайшему своему удивлению
(чувствуете, я снова удивляться начал? и чему? тому, что я беспрепятственно
вошёл в автобус!) беспрепятственно вошёл в автобус. Но как только двери
захлопнулись, я обнаружил себя стоящим на мостовой, в двух шагах от
парапета, а уходящий автобус лишь вильнул мне хвостом. Ладно, не будем
отчаиваться, тем более, что следом подошёл ещё один автобус. Теперь я
проник через переднюю дверь - и снова та же история. Мне оставалось только
воскликнуть: что за чертовщина? - но я сего не сделал, ибо восклицать нечто
подобное мне должно было намного раньше, ещё глядючи на себя в зеркало и
уже не видючи себя в нём. Возможно, тогда уже мне следовало перекреститься.
Сейчас же крестным знамением мир вспять уже не повернёшь... С автобусами
мне не везло. Ни один из них не провёз меня даже трёх шагов. Не знаю,
насколько эта причина является объективной и удовлетворит ли она моё
начальство, но для меня она являлась единственной, вполне реальной,
препятствующей моему прибытию на службу. Ну и чёрт с ней, с работой, решил
я, пойду-ка я лучше в "Тридцать три коровы", пропущу пару кружек свежего
пивка - глядишь, и на душе полегчает... Но в "Коровах" пива не оказалось,
подавали один лишь кефир. Я уже хотел было покинуть сие заведение, как
некто положил руку на моё плечо. Тая в глубине души инстинктивный страх и
волнение, я оглянулся. Прямо передо мной стоял Я со стаканом кефира в руке.
- Пойдём вон в тот уголок, под пальму, - без вступления произнёс
тот, что с кефиром, - а то твой видок слишком необычен для местной публики.
Там и поговорим.
Я безропотно подчинился.
Эта уникальная пальма имела весьма глубокие корни в людской памяти.
Была она старая, ощипанная, пыльная и чрезвычайно неприхотливая. В тёмном,
затхлом углу, где она произрастала на правах полноправного члена семьи
любителей пива, не водились даже крысы, но ей всё было нипочём. Лет
двадцать назад один постоянный и весьма почтенный клиент "Тридцати трёх
коров", собравшийся в последний свой земной путь, возлежа на смертном одре,
возвестил верным друзьям и домочадцам последнюю свою волю. Сей волей
предопределил он дальнейшее пребывание китайской пальмы - своей
единственной личной собственности на этом свете (вся остальная
собственность была обобществлена семьёй умирающего на заре её, то есть
семьи, возникновения, а посему личной не являлась) - в самом почётном углу
общепитовской забегаловки.
1 2 3 4 5 6 7