Итак, для всевластия необходимо всезнание — с этого мы начали. Мефистофель от всезнания отказывается кратко и решительно: «Я не всеведущ, я лишь искушен». Рассудим — а к чему Мефистофелю, при его занятиях, всеведение? Он много лет возится с единственным «клиентом», Фаустом, а прочие земные дела текут без его участия. Функция его не глобальная, а узкая, исполнительская — заполучить душу любимого божьего раба. Глобальных интересов у него быть и не может. Вынужденный услужать Фаусту, быть при нем мастером развлечений, он бездельничает и сам не упускает случая повеселиться. Но в системе понятий «Фауста» такое легкомысленное поведение как раз и обозначает поведение вассала — а не господина. Устами Фауста великий поэт утверждает, что нельзя «в лице одном и царствовать и наслаждаться», что «властелин довольствоваться должен властью» (с. 407).
Воланду наслаждаться некогда. В немногих случаях, когда он показывается на сцене (а случаев таких, как сказал бы сам Воланд, ровно семь), он неизменно занят каким-то делом. Мефистофель развлекается на двух шабашах — немецком и «классическом» — и сам устраивает празднество; Воланд дает единственный бал, на котором практически непрерывно исполняет свои владычные обязанности и даже во время шахматной игры не отрывается от глобуса.
Поставим еще одну зарубку на память, вопрос: если Воланд-владыка всегда в трудах, то почему он сидит, по видимости, без дела: «Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя» — в позе «Мефистофеля» Антокольского? Что делает он на крыше «одного из самых красивых зданий в Москве», когда смотрит на «необъятное сборище» московских домов? (775). О чем думает — об очередной мефистофельской шутке? Ох, вряд ли… И думается, худо должно быть тому — или тем, — о ком владыка задумался…
Еще более разительны отличия в манере поведения этих двух дьяволов. Сходство заметно сразу — язвительная шутливость, правда, своя у каждого, — а вот к расхождениям надо приглядеться особо.
Мефистофель по поведению — демократ, если так можно выразиться. На той же Вальпургиевой ночи он, будучи одним «из признанных владык», старается не выделяться из общей толпы, не хочет присоединиться к адской знати, собравшейся на вершине горы, и его в толпе затирают, как самого последнего из его же гостей! Лишь тогда он вспоминает о своем нобилитете и кричит: «Дорогу! Господин Фоланд идет!» («Platz! Junker Voland kommt» (4023), то есть пускает в ход тайное имя, известное только своим, — произносит его, как заклинание, единственный раз во всей трагедии.
Имя «Фоланд» — по-старонемецки имя черта, — чуть переозвученное: первая буква вместо «фау» — «дубльвэ» — передано булгаковскому сатане, как имя явное, для всех.
Свита никогда не произносит этого имени, ограничиваясь почтительным «мессир». Все это не пустые игры. Даже собирательная кличка «черт» весома, и произносить ее опасно (в «Мастере» это не раз обыгрывается). Собственное же имя данного духа — важнейшая штука в магии; от века есть поверие, что человек, знающий тайное имя демона, имеет над ним власть. Могущественный маг Фауст первым делом осведомляется об имени Мефистофеля, и тот в ответ пускает свою первую отравленную стрелу: намекает, что Фауст сию минуту исказил первый стих Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово» перевел как «В начале было Дело», т. е. пренебрег словом о Боге, — так что ему в имени дьявола?.. Фауст резонно возражает: «У вас по имени его // Узнать возможно существо, // Что выступает ясно тут, // Коль вас Бог мух, Губитель, Лжец зовут».
(В контексте «Мастера» примечательно, что «Губитель» /Verderber/ — перевод на немецкий имени Аваддона; к этому библейскому персонажу мы скоро обратимся.)
Мефистофель, ускользая от ответа, произносит слова о некоей силе (их Булгаков и вынес в эпиграф).
Итак, секретное имя Мефистофеля, поначалу скрытое даже от Фауста, произносится на всех московских перекрестках. Один из острейших булгаковских парадоксов: настали времена, когда владыка преисподней ставит свое тайное имя на афишах и на визитной карточке — лишь бы узнали! И конечно, как обычно, здесь есть и иной смысл: вся Москва не помнит «Фауста», никто не знает имени — кроме Мастера, добровольно запершегося в доме скорбных главою…
Итак, «Место господину Фоланду!». В аналогичной сцене «Мастера», на дьявольском шабаше в Москве: «…Гости несметной толпой теснились… оставив свободной середину зала… молчание упало на толпы гостей. …Он шел в окружении Абадонны, Азазелло и еще нескольких похожих на Абадонну, черных и молодых» (688).
Разница колоссальная! Вместо визга, хохота, неистовой разнузданности — молчание, преисполненное почтения. Вместо толкотни — свободное место, на которое мессира проводит охрана, «черные и молодые». Деталь современная; владыки ХХ века нигде не появляются без таких «молодых людей, смутно чем-то напомнивших Маргарите Абадонну» (679).
Нет, «Мастер» — книга не для однократного чтения… Сцена бала, на которой только и проявляется по-настоящему владычная суть мессира Воланда, помещена в самом конце книги. А до того суть прикрыта дополнительными масками (главная — его кажущееся сходство с Мефистофелем). Он поселяется скромно — не во дворце, а в небольшой квартире в московском доме не первой руки. Вместо трона у него потертое кресло; он лично является на сцене театра (как и Мефистофель); он не брезгует беседой с театральным буфетчиком — да и свита у него самая скромная.
О свите речь будет впереди. В ней-то, в трех чертях и одной ведьме, и обнаруживается владычная суть мессира — правда, тоже для тех, кто знает имена. Пока же — о параллелях с Мефистофелем.
Этот черт дьявольски многолик. Он непрерывно общается с людьми — каждый раз в ином качестве. Среди людей он держит себя человеком: с гуляками он забулдыга, остряк, исполнитель веселых куплетов; с императором — маг и мастер развлечений; с Фаустом — сводник, слуга, чичероне, телохранитель со шпагой и ядом наготове, философ-наставник — словом, «что прикажете». В мире чертей и духов он столь же пластичен и универсален: ведьмы, демоны и герои античности — с каждым находит он общий язык. Он все делает сам, не чураясь грязной и унизительной работы, на что и обречен Богом…
Воланд всегда одинаков. Правда, он однажды притворяется профессором, а другой раз — «черным магом», но в обоих случаях притворства надолго не хватает, суть обнаруживается. Во всяком случае, он всегда остается самим собой.
Мефистофель традиционно возится с драгоценностями — это его почти что постоянное занятие: то отыскивает клады, то сулит их отыскать, то попросту грабит. (У Булгакова возня с золотом и драгоценностями в «московских главах» передана властям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67