Я мог бы и догадаться, что с ним что-то не то.
Он помахал рукой и побежал к ступеням.
Он решил остаться на плато. Для подъема выше ему понадобится куда более серьезная экипировка. Для начала нужны хотя бы хорошие ботинки. Снизу невозможно было оценить находившиеся выше крутые откосы. Козья тропа вывела на эту спокойную площадку, но для подъема потребовалось приложить немало сил. Последний час был труден. Ему пришлось буквально карабкаться сюда, на этот выступ, где он сейчас находился. Двигаться дальше было бы безрассудством, особенно ради вида сверху – вряд ли он был бы лучше, чем тот, который расстилался перед ним сейчас. В любом случае, облака, которые все еще плыли по небу, закрыли бы весь обзор. Он сел, болтая ногами над тысячефутовым обрывом, вновь ощутив свою незначительность. И на него снизошло смирение. Он был ничем, его чувства ничего не значили. Сейчас он знал, что если он отдастся на волю природы, если он доверится ветру, тот в целости и сохранности мягко донесет его до земли.
Подтянув колени к подбородку, Шон пошарил в своем мешке в поисках простого ланча, который он себе приготовил. Два вареных яйца, пакетики с солью и перцем, маленький кусочек пармезана и кусок хлеба с капелькой лимонного сока. Он энергично зажевал, запивая еду тепловатой водой, одновременно стараясь впитать как можно больше лежавшей перед ним красоты.
На самой дальней точке его поля зрения завис какой-то темный силуэт. Через секунду он понял, что это. Плавая в восходящих потоках, падая с высоты и скользя с гордой и грозной грацией, летела птица настолько сказочной красоты и благородства, что от одного ее вида у него на глаза навернулись слезы. Орел поднимался ввысь, на секунду закрыв солнце. Шон встал, прикрывая глаза козырьком ладони, любуясь прекрасной хищной птицей и ее фламенко из подъемов и скольжений. В какой-то момент ветер отнес орла так близко к Шону, что тот практически мог заглянуть ему в глаза, которые были не жадно-желтыми, как принято считать, но мудрыми и черными. Он задержал дыхание, пока не почувствовал, что его сердце сейчас разорвется, и когда снова вздохнул, то понял, что смеется в полный голос от радости, стоя на скале высоко в небесах.
Мэтт думал, Пастернак валяется на диване или на веранде, но его ждал сюрприз. Его друг стоял спиной к нему со спущенными шортами. Мэтт уставился на целлюлитные ягодицы, по инерции трясущиеся вместе с Пастернаком, который одной рукой терзал свой пенис, а в другой держал открытку с трехгрудой девицей. Мэтт попятился из комнаты, пока не увидал еще чего похлеще. Напряг, однозначно!
Она ходила кругами, пытаясь привести мысли в порядок. Теперь она сократила список до детского «Хорошо или плохо», и все говорило в пользу Шона. Так почему же она чувствовала себя так плохо, если он был такой хороший?
Ей хотелось быть с ним грубой. Ей хотелось продемонстрировать ему, насколько она изменилась и что при необходимости она способна на принятие взрослых, радикальных решений. Каждый раз, когда ее сознание пыталось ускользнуть в уют воспоминаний, она призывала на помощь практичность. А это означало расширение списка. В конце концов она сдалась, вспомнив, как впервые увидела его, когда он работал над фасадом гостиницы «Британия». Она обратила на него внимание из-за загорелого до черноты тела тем летом и еще потому, что он был единственным среди рабочих, у кого не было татуировок. Но когда она столкнулась с ним на станции, ее поразил его смиренный вид. Не верилось, что такой здоровенный мужик – каменщик, насколько она знала, и строитель – мог быть таким мягким. Она уезжала домой на уикенд и хорошо помнила, как Шон переступал сразу через четыре ступени, одновременно вытягивая шею и глядя на информационное табло. Он спросил, не знает ли она, когда уходит честерский поезд. Он был таким вежливым, что казался пришельцем из другой эры – такой могла бы быть встреча с сэром Уолтером Рэли. Подобная вежливость была обычной в то время. Потом объявили, что отправление всех поездов задерживается на неопределенное время – нормальное явление в пятничные часы пик. Потом они вместе пили кофе в «Корнер-хаус», а через два часа она ехала в поезде на Престон, совершенно потеряв голову от него и от приглашения на ужин в понедельник вечером.
И какими чудесными были первые недели и месяцы. Его интуиция подсказала ему, что она неопытна, а не просто крутит хвостом и набивает себе цену. Будто он все знал и понимал с самого начала. Он был благословением небес, ведь она перешла в последний класс, и пора было решать проблему с сексом. Это было непросто. У нее было много бойфрендов, и к шестнадцати годам она решила, Что позволит уговорить себя на это следующему хорошему парню, с которым пробудет вместе месяц или даже пару недель. Но этого просто не произошло. А потом, в Манчестерском университете, она боялась всего на свете. Там оказалось не так уж много восемнадцатилетних парней, которым Хилари могла бы доверить свою девственность. Если бы она выбрала не того парня, или испугалась бы, или еще что-нибудь, об этом тут же пошли бы слухи. Хилари Бест фригидная. Так что Хилари вообще ничего не делала. Она не стала рисковать. Просто вычитала все что можно из «Мари Клер» и помалкивала, когда ее подружки трепались о сексе, и уезжала на выходные домой, ссылаясь на чудесного, но ревнивого бойфренда.
В общем, он был даром Божьим, этот Шон. Он был романтичен, чувствителен и выглядел при этом как спартанский воин. Они встречались около шести недель без всякого намека на секс, хотя пару раз Хилари пыталась удовлетворить его рукой в своей машине. Она была уверена, что доведет дело до конца, но оба раза он клал свою большую руку на ее запястье, благодарил и застегивался. Позже он признался, что с рычагом переключения скоростей в машине она обращалась куда нежнее, чем с его членом.
У них был смутный разговор о совместной поездке в Париж, и она догадалась, что там и произойдет ее посвящение. Но она не учла такта и чистоты чувств своего любовника. Во время той же исповеди о ее технике мастурбации он признался ей, что боялся заниматься с ней любовью в парижском отеле. Он чувствовал, что сами приготовления, торжественный, почти ритуальный обряд лишения девственности, скорее всего, доведут ее до истерики. Именно поэтому он взял ее неожиданно, когда они обнимались в ее машине, и оттрахал до одурения. Вот так-то. Потом ей казалось, что с ее лица три дня не сходила глупая улыбка. Она стала женщиной.
И ей понравился секс! Ей хотелось заниматься сексом постоянно, везде, во всех позициях. В одну из их первых ссор Шон обвинил ее в предпочтении количества качеству. Он обвинил ее в том, что она предпочитала трахнуться в поезде, а не у него дома, в постели;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Он помахал рукой и побежал к ступеням.
Он решил остаться на плато. Для подъема выше ему понадобится куда более серьезная экипировка. Для начала нужны хотя бы хорошие ботинки. Снизу невозможно было оценить находившиеся выше крутые откосы. Козья тропа вывела на эту спокойную площадку, но для подъема потребовалось приложить немало сил. Последний час был труден. Ему пришлось буквально карабкаться сюда, на этот выступ, где он сейчас находился. Двигаться дальше было бы безрассудством, особенно ради вида сверху – вряд ли он был бы лучше, чем тот, который расстилался перед ним сейчас. В любом случае, облака, которые все еще плыли по небу, закрыли бы весь обзор. Он сел, болтая ногами над тысячефутовым обрывом, вновь ощутив свою незначительность. И на него снизошло смирение. Он был ничем, его чувства ничего не значили. Сейчас он знал, что если он отдастся на волю природы, если он доверится ветру, тот в целости и сохранности мягко донесет его до земли.
Подтянув колени к подбородку, Шон пошарил в своем мешке в поисках простого ланча, который он себе приготовил. Два вареных яйца, пакетики с солью и перцем, маленький кусочек пармезана и кусок хлеба с капелькой лимонного сока. Он энергично зажевал, запивая еду тепловатой водой, одновременно стараясь впитать как можно больше лежавшей перед ним красоты.
На самой дальней точке его поля зрения завис какой-то темный силуэт. Через секунду он понял, что это. Плавая в восходящих потоках, падая с высоты и скользя с гордой и грозной грацией, летела птица настолько сказочной красоты и благородства, что от одного ее вида у него на глаза навернулись слезы. Орел поднимался ввысь, на секунду закрыв солнце. Шон встал, прикрывая глаза козырьком ладони, любуясь прекрасной хищной птицей и ее фламенко из подъемов и скольжений. В какой-то момент ветер отнес орла так близко к Шону, что тот практически мог заглянуть ему в глаза, которые были не жадно-желтыми, как принято считать, но мудрыми и черными. Он задержал дыхание, пока не почувствовал, что его сердце сейчас разорвется, и когда снова вздохнул, то понял, что смеется в полный голос от радости, стоя на скале высоко в небесах.
Мэтт думал, Пастернак валяется на диване или на веранде, но его ждал сюрприз. Его друг стоял спиной к нему со спущенными шортами. Мэтт уставился на целлюлитные ягодицы, по инерции трясущиеся вместе с Пастернаком, который одной рукой терзал свой пенис, а в другой держал открытку с трехгрудой девицей. Мэтт попятился из комнаты, пока не увидал еще чего похлеще. Напряг, однозначно!
Она ходила кругами, пытаясь привести мысли в порядок. Теперь она сократила список до детского «Хорошо или плохо», и все говорило в пользу Шона. Так почему же она чувствовала себя так плохо, если он был такой хороший?
Ей хотелось быть с ним грубой. Ей хотелось продемонстрировать ему, насколько она изменилась и что при необходимости она способна на принятие взрослых, радикальных решений. Каждый раз, когда ее сознание пыталось ускользнуть в уют воспоминаний, она призывала на помощь практичность. А это означало расширение списка. В конце концов она сдалась, вспомнив, как впервые увидела его, когда он работал над фасадом гостиницы «Британия». Она обратила на него внимание из-за загорелого до черноты тела тем летом и еще потому, что он был единственным среди рабочих, у кого не было татуировок. Но когда она столкнулась с ним на станции, ее поразил его смиренный вид. Не верилось, что такой здоровенный мужик – каменщик, насколько она знала, и строитель – мог быть таким мягким. Она уезжала домой на уикенд и хорошо помнила, как Шон переступал сразу через четыре ступени, одновременно вытягивая шею и глядя на информационное табло. Он спросил, не знает ли она, когда уходит честерский поезд. Он был таким вежливым, что казался пришельцем из другой эры – такой могла бы быть встреча с сэром Уолтером Рэли. Подобная вежливость была обычной в то время. Потом объявили, что отправление всех поездов задерживается на неопределенное время – нормальное явление в пятничные часы пик. Потом они вместе пили кофе в «Корнер-хаус», а через два часа она ехала в поезде на Престон, совершенно потеряв голову от него и от приглашения на ужин в понедельник вечером.
И какими чудесными были первые недели и месяцы. Его интуиция подсказала ему, что она неопытна, а не просто крутит хвостом и набивает себе цену. Будто он все знал и понимал с самого начала. Он был благословением небес, ведь она перешла в последний класс, и пора было решать проблему с сексом. Это было непросто. У нее было много бойфрендов, и к шестнадцати годам она решила, Что позволит уговорить себя на это следующему хорошему парню, с которым пробудет вместе месяц или даже пару недель. Но этого просто не произошло. А потом, в Манчестерском университете, она боялась всего на свете. Там оказалось не так уж много восемнадцатилетних парней, которым Хилари могла бы доверить свою девственность. Если бы она выбрала не того парня, или испугалась бы, или еще что-нибудь, об этом тут же пошли бы слухи. Хилари Бест фригидная. Так что Хилари вообще ничего не делала. Она не стала рисковать. Просто вычитала все что можно из «Мари Клер» и помалкивала, когда ее подружки трепались о сексе, и уезжала на выходные домой, ссылаясь на чудесного, но ревнивого бойфренда.
В общем, он был даром Божьим, этот Шон. Он был романтичен, чувствителен и выглядел при этом как спартанский воин. Они встречались около шести недель без всякого намека на секс, хотя пару раз Хилари пыталась удовлетворить его рукой в своей машине. Она была уверена, что доведет дело до конца, но оба раза он клал свою большую руку на ее запястье, благодарил и застегивался. Позже он признался, что с рычагом переключения скоростей в машине она обращалась куда нежнее, чем с его членом.
У них был смутный разговор о совместной поездке в Париж, и она догадалась, что там и произойдет ее посвящение. Но она не учла такта и чистоты чувств своего любовника. Во время той же исповеди о ее технике мастурбации он признался ей, что боялся заниматься с ней любовью в парижском отеле. Он чувствовал, что сами приготовления, торжественный, почти ритуальный обряд лишения девственности, скорее всего, доведут ее до истерики. Именно поэтому он взял ее неожиданно, когда они обнимались в ее машине, и оттрахал до одурения. Вот так-то. Потом ей казалось, что с ее лица три дня не сходила глупая улыбка. Она стала женщиной.
И ей понравился секс! Ей хотелось заниматься сексом постоянно, везде, во всех позициях. В одну из их первых ссор Шон обвинил ее в предпочтении количества качеству. Он обвинил ее в том, что она предпочитала трахнуться в поезде, а не у него дома, в постели;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47