Что ему нечего бояться, слушай внимательно, что я ни о чем не буду его просить, что он будет свободен, но мне необходимо его увидеть, хотя бы на четверть часа. Он не может мне в этом отказать. Это все, о чем я прошу. Ты ему скажешь, что завтра я буду на выгоне, как в прошлый раз, завтра, до полудня, и что я буду его ждать, и пусть он придет!
Со двора до нас долетел голос Ришара, который звал меня.
– Тебя зовут. Да, да, подожди, сейчас ты уйдешь. Послушай еще. Ты ему скажешь, что я хотела ему написать, что я пыталась это сделать десять раз, но не смогла, и потом мне было страшно, что его кузина увидит письмо. Нет, не говори этого.
Вновь раздался призыв Ришара, ближе к нам, в голосе его слышалось беспокойство; и девушка бросила в сторону дома гневный взгляд.
– Я ничего не забыла? Ты все понял, все запомнил? Что ты ему скажешь? Повтори, прошу тебя.
Пока я повторял ее слова, она кивала головой и помахивала рукой, как будто произносила их снова сама, как будто следовала за каждой фразой.
– Да, – приговаривала она, – да, все верно… А! – добавила она резко, – если он тебя спросит, а он может тебя спросить, как у меня дела, ты ему скажешь, что у меня все хорошо, только я хочу повидать его на минутку. Теперь иди, быстренько. Я не могу выразить, как я тебе благодарна.
Она взяла мою голову руками и приблизила к своему лицу, и я подумал, краснея от стыда, что она меня тоже поцелует. Но нет, может быть, она не решилась; я просто почувствовал, как ее слеза стекает по моей щеке – это было самым нежным вознаграждением, которое она могла мне дать. Бегом я возвратился к повозке.
Мрачная дорога назад. Даже Брюно говорил через силу. Ришар рассеянно смотрел на поля, иногда грусть пробегала по его лицу. А я, съежившись между молодыми людьми, опять видел Жанни, безразличную, подавленную, внезапно настойчивую, я снова чувствовал на своей щеке влажную нежность и не сожалел более о нашем предприятии; но до деревни мы ни разу не заговорили ни о Мороне, ни о его обитателях.
У околицы наш приезд встретили радостными криками. Пять или шесть ребят присоединились к нам, сев в повозку, и мы направились к ближайшему "маю".
Я слушал снова утреннюю серенаду; потом, пока призывники целовали девушку и торопились на порог кухни, я вернулся домой, чтобы приготовиться к мессе. Стайка девчушек, одетых в белое, перебегала от двери к двери; они украшали алтарь Мадонны и поэтому держали в руках корзинки для приношений; они со стыдливо-счастливыми лицами, смеясь и толкаясь, пели пронзительными голосками один из куплетов "Тримазо":
Я не могу удержать хвое счастливое сердце.
Вот и май на дворе, прошел апрель,
Столько ходить, столько плясать,
Вам ходить, а мне петь,
Тримазо!
Но в целом день был заполнен не только песнями. В садах и огородах все было до срока. Нет больше заморозков: стояли холодные утренники и жаркие полудни; вот уже две недели чистое небо, и каждый день нам приносил только ту неожиданность, что походил на день минувший. Какая долгая милость! Не надо больше проклинать, как в другие годы, холод или дождь! Было от чего прийти в замешательство.
В это воскресенье все дома оставались открытыми до вечера, и каждый из них по-разному готовился к празднику. Издалека доносились серенады: "Они у Луизы… Они у Берты; приближаются…" Они, наши призывники, приближались не торопясь, задерживались у столов и уже напевали вполголоса жалобные песни или завтрашние военные гимны.
В церковь в середине проповеди влетела раскрасневшаяся от бега девушка, долго ожидавшая серенады в свою честь; две другие по-прежнему отсутствовали. Я вспоминаю, что, спускаясь с кафедры, кюре простер руку: "В традициях много хорошего, братья мои; добро нужно брать, но и меру надо знать". По лицам прихожан пробежала улыбка, а охватившая нас, детей, тайная радость заставляла ерзать на скамье у аналоя.
– Ты видел Жанни сегодня утром? – прошептал Баско, сидевший сбоку от меня.
– Я даже разговаривал с ней. Или, скорее, она… Кто-то цыкнул на нас со скамьи певчих, заставив замолчать. Но мой секрет не давал мне покоя, и, как только настало время преклонить колени, приблизив голову к моему соседу и молитвенно сложив руки перед лицом, я поведал ему о просьбе девушки.
– Нет?.. Нет?.. И ты пойдешь?
– Нужно. Я попробовал бы…
– Ты обещал, ты должен туда пойти. А! Черт возьми! Отлично. Пойдем вместе, а? Сегодня вечерком с нашим шаром. Это шанс!
Нынешний вечер должен был стать и нашим праздником. Накануне звонарь в поле нашел бумажный монгольфьер. Откуда он прилетел, мы не знали, быть может, из соседнего городка или из какого-нибудь парка, где благородные детишки надули его под присмотром родителей. Мы никогда раньше такого не видели, разве только в "Тур де Франс" – нашей книге для чтения. Это было больше чем игра – это было для нас научной феерией. И мы мечтали о том, чтобы запустить его полетать в нашем деревенском небе. Звонарь за это запросил с нас такую сумму, которой наши карманы не выдержали бы; не было другой возможности, кроме как выпросить эти два франка в богатых домах. Итак, по окончании службы мы встретились на пороге церкви, откуда наш кортеж пустился в путь.
Первым шел Баско, размахивая бумажным флагом. Рядом с ним другой мальчик держал горн, который дали призывники и из которого он выдувал время от времени пронзительные звуки.
Руку вверх, руку вниз – дюжина тех, кому (увы!) нечего было нести, в две шеренги маршировали за ними. И, наконец, поддерживаемый четырьмя мальчиками на чем-то вроде носилок, расплющенный, бесформенный, но купающийся в лучах солнца позолоченный монгольфьер.
Провидение улыбнулось нам: на тротуаре остановилась старая дева, принимавшая меня иногда у себя дома и дававшая мне богоугодные книги. Стоя под кружевным зонтиком, она смотрела на странную процессию, мигая близорукими глазами. Услышав о нашем проекте, она улыбнулась, достала из ридикюля маленькую серебряную монетку.
– Держи, – сказала мне мадемуазель Эмэ. – Счастливо повеселиться, такая хорошая погода.
С этого момента, как казначей ватаги, я смог пойти во главе кортежа, между флагом и горном. Так мы пришли к замку.
В нашей деревне всегда говорили «замок». На самом деле, это было просто черноватое строение с высокой крышей, увенчанной башенками, стоящее в центре сада. Мы позвонили у решетки.
Был ли я когда-нибудь более взволнован? Щеки горели, пересохло в горле, я повторял себе: "Нужно, нужно…" И я слышал торопливый голос Жанни: "Ты ему скажешь…" Но как с ним поговорить? Будет ли у меня время?
– Спокойней, ну и видок у тебя! – сказал Баско.
– Он же, в конце концов, не съест тебя.
Но нас, приоткрыв дверь замка, уже спрашивала горничная. Потом мы пошли за ней, мой товарищ и я, по длинной аллее, обсаженной карликовым самшитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Со двора до нас долетел голос Ришара, который звал меня.
– Тебя зовут. Да, да, подожди, сейчас ты уйдешь. Послушай еще. Ты ему скажешь, что я хотела ему написать, что я пыталась это сделать десять раз, но не смогла, и потом мне было страшно, что его кузина увидит письмо. Нет, не говори этого.
Вновь раздался призыв Ришара, ближе к нам, в голосе его слышалось беспокойство; и девушка бросила в сторону дома гневный взгляд.
– Я ничего не забыла? Ты все понял, все запомнил? Что ты ему скажешь? Повтори, прошу тебя.
Пока я повторял ее слова, она кивала головой и помахивала рукой, как будто произносила их снова сама, как будто следовала за каждой фразой.
– Да, – приговаривала она, – да, все верно… А! – добавила она резко, – если он тебя спросит, а он может тебя спросить, как у меня дела, ты ему скажешь, что у меня все хорошо, только я хочу повидать его на минутку. Теперь иди, быстренько. Я не могу выразить, как я тебе благодарна.
Она взяла мою голову руками и приблизила к своему лицу, и я подумал, краснея от стыда, что она меня тоже поцелует. Но нет, может быть, она не решилась; я просто почувствовал, как ее слеза стекает по моей щеке – это было самым нежным вознаграждением, которое она могла мне дать. Бегом я возвратился к повозке.
Мрачная дорога назад. Даже Брюно говорил через силу. Ришар рассеянно смотрел на поля, иногда грусть пробегала по его лицу. А я, съежившись между молодыми людьми, опять видел Жанни, безразличную, подавленную, внезапно настойчивую, я снова чувствовал на своей щеке влажную нежность и не сожалел более о нашем предприятии; но до деревни мы ни разу не заговорили ни о Мороне, ни о его обитателях.
У околицы наш приезд встретили радостными криками. Пять или шесть ребят присоединились к нам, сев в повозку, и мы направились к ближайшему "маю".
Я слушал снова утреннюю серенаду; потом, пока призывники целовали девушку и торопились на порог кухни, я вернулся домой, чтобы приготовиться к мессе. Стайка девчушек, одетых в белое, перебегала от двери к двери; они украшали алтарь Мадонны и поэтому держали в руках корзинки для приношений; они со стыдливо-счастливыми лицами, смеясь и толкаясь, пели пронзительными голосками один из куплетов "Тримазо":
Я не могу удержать хвое счастливое сердце.
Вот и май на дворе, прошел апрель,
Столько ходить, столько плясать,
Вам ходить, а мне петь,
Тримазо!
Но в целом день был заполнен не только песнями. В садах и огородах все было до срока. Нет больше заморозков: стояли холодные утренники и жаркие полудни; вот уже две недели чистое небо, и каждый день нам приносил только ту неожиданность, что походил на день минувший. Какая долгая милость! Не надо больше проклинать, как в другие годы, холод или дождь! Было от чего прийти в замешательство.
В это воскресенье все дома оставались открытыми до вечера, и каждый из них по-разному готовился к празднику. Издалека доносились серенады: "Они у Луизы… Они у Берты; приближаются…" Они, наши призывники, приближались не торопясь, задерживались у столов и уже напевали вполголоса жалобные песни или завтрашние военные гимны.
В церковь в середине проповеди влетела раскрасневшаяся от бега девушка, долго ожидавшая серенады в свою честь; две другие по-прежнему отсутствовали. Я вспоминаю, что, спускаясь с кафедры, кюре простер руку: "В традициях много хорошего, братья мои; добро нужно брать, но и меру надо знать". По лицам прихожан пробежала улыбка, а охватившая нас, детей, тайная радость заставляла ерзать на скамье у аналоя.
– Ты видел Жанни сегодня утром? – прошептал Баско, сидевший сбоку от меня.
– Я даже разговаривал с ней. Или, скорее, она… Кто-то цыкнул на нас со скамьи певчих, заставив замолчать. Но мой секрет не давал мне покоя, и, как только настало время преклонить колени, приблизив голову к моему соседу и молитвенно сложив руки перед лицом, я поведал ему о просьбе девушки.
– Нет?.. Нет?.. И ты пойдешь?
– Нужно. Я попробовал бы…
– Ты обещал, ты должен туда пойти. А! Черт возьми! Отлично. Пойдем вместе, а? Сегодня вечерком с нашим шаром. Это шанс!
Нынешний вечер должен был стать и нашим праздником. Накануне звонарь в поле нашел бумажный монгольфьер. Откуда он прилетел, мы не знали, быть может, из соседнего городка или из какого-нибудь парка, где благородные детишки надули его под присмотром родителей. Мы никогда раньше такого не видели, разве только в "Тур де Франс" – нашей книге для чтения. Это было больше чем игра – это было для нас научной феерией. И мы мечтали о том, чтобы запустить его полетать в нашем деревенском небе. Звонарь за это запросил с нас такую сумму, которой наши карманы не выдержали бы; не было другой возможности, кроме как выпросить эти два франка в богатых домах. Итак, по окончании службы мы встретились на пороге церкви, откуда наш кортеж пустился в путь.
Первым шел Баско, размахивая бумажным флагом. Рядом с ним другой мальчик держал горн, который дали призывники и из которого он выдувал время от времени пронзительные звуки.
Руку вверх, руку вниз – дюжина тех, кому (увы!) нечего было нести, в две шеренги маршировали за ними. И, наконец, поддерживаемый четырьмя мальчиками на чем-то вроде носилок, расплющенный, бесформенный, но купающийся в лучах солнца позолоченный монгольфьер.
Провидение улыбнулось нам: на тротуаре остановилась старая дева, принимавшая меня иногда у себя дома и дававшая мне богоугодные книги. Стоя под кружевным зонтиком, она смотрела на странную процессию, мигая близорукими глазами. Услышав о нашем проекте, она улыбнулась, достала из ридикюля маленькую серебряную монетку.
– Держи, – сказала мне мадемуазель Эмэ. – Счастливо повеселиться, такая хорошая погода.
С этого момента, как казначей ватаги, я смог пойти во главе кортежа, между флагом и горном. Так мы пришли к замку.
В нашей деревне всегда говорили «замок». На самом деле, это было просто черноватое строение с высокой крышей, увенчанной башенками, стоящее в центре сада. Мы позвонили у решетки.
Был ли я когда-нибудь более взволнован? Щеки горели, пересохло в горле, я повторял себе: "Нужно, нужно…" И я слышал торопливый голос Жанни: "Ты ему скажешь…" Но как с ним поговорить? Будет ли у меня время?
– Спокойней, ну и видок у тебя! – сказал Баско.
– Он же, в конце концов, не съест тебя.
Но нас, приоткрыв дверь замка, уже спрашивала горничная. Потом мы пошли за ней, мой товарищ и я, по длинной аллее, обсаженной карликовым самшитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23