Кент, молчаливый чудак Кент, всегда вежливый, мягкий, услужливый, ушел от него без объяснений. Он не сказал, что дом без светловолосой, ясноглазой девочки, скользившей так неслышно вверх и вниз по лестнице, стал ему невыносим. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что в холодные воскресные утра он теперь ходил в церковь и, стоя в углу, глядел на прихожан печальным, тяжелым взглядом, потом плелся домой один, когда багровая зимняя заря окрашивала небо.
Жуанита не возвратилась, не написала. Ни на ранчо, ни в монастыре, где она училась, – нигде не нашли ее. Она исчезла из их жизни так же странно, как вошла в нее, и следы ее затерялись во мраке.
ГЛАВА XV
Вторая служба Жуаниты была в канцелярии писчебумажного отдела большого торгового дома на Мишн-стрит в Сан-Франциско. Ее непосредственным начальником была мисс Лили Вильсон.
Жуанита получала четырнадцать долларов в неделю, Лили – двадцать семь. Естественно, Жуанита считала положение Лили верхом благополучия. Лили командовала всей канцелярией, как ей заблагорассудится, и иногда приглашалась на совещание директоров фирмы. У нее была собственная стенографистка, мисс Вэльш, и под ее началом числилось пятнадцать-шестнадцать девушек.
Лили была болезненная, нервная тридцатилетняя особа. У нее была замечательная способность представлять свои недостатки, как нечто в высшей степени похвальное. Свои опоздания, медлительность и беспорядочность она объясняла, например, тем, что она работает так много и в такой ужасной спешке, что она постоянно перегружена работой.
Жуанита работала много и очень дорожила своей службой; большинство ее сотрудниц совсем не походили на нее в этом отношении.
Она не понимала еще, что с ее красотой и утонченностью легко можно получить место, недоступное девушке попроще, и недели, прошедшие между ее уходом от миссис Чэттертон и поступлением к «Стиль и Стерн», были для нее полны тоскливой тревоги.
Она сняла убогую комнату в меблированном доме при каком-то женском клубе, старательно соблюдала все обязательные правила, застенчиво отвечала улыбкой, если кто-либо из соседок улыбался ей, но не разговаривала и не сходилась ни с кем.
Пережитая буря оставила след. Жуанита с тоской и отвращением отгоняла воспоминания; со старой жизнью было покончено.
Так как при клубе девушкам разрешалось жить лишь временно, Жуанита взяла у секретаря список пансионов и целый субботний день просматривала их, решая, где поселиться. Все они были на один манер: серовато-черные дома с деревянной лестницей прямо с улицы на второй этаж и общей столовой внизу.
Хозяйки, как казалось неопытной Жуаните, тоже все походили одна на другую. У всех у них фартуки на широкой груди были заколоты английской булавкой, все они заявляли, что у них в пансионе жильцы живут, как одна большая семья. Все они начинали с цифры в десять долларов и обращали внимание, что при масле лучшего сорта это – минимальная цена.
Жуанита, вычитая в уме десять долларов из четырнадцати, в нерешимости закусывала губу. В одном месте просили семь, но там было уж очень нехорошо: запах во всем доме, женщины, глазевшие на нее из всех дверей, настежь раскрытых, мусор и грязные газеты на грязных лестницах – все это ее отпугивало, хотя сама хозяйка, вся в мыльной пене по случаю стирки, с огромными волосатыми, как у мужчины, обнаженными руками, выглядела доброй женщиной.
Наконец, она нашла случайно маленькую спальню, внизу, у передней. В доме Чэттертонов и в старом ранчо спальни были наверху.
Жуанита с нежностью вспомнила квадратные, старые комнаты с низким потолком, выцветшими крашеными стенами, испанскими окнами, через которые легко было пробраться на узкие балкончики, где, должно быть, теперь, после зимних бурь, толстым ковром лежат ягоды перечников и листья эвкалиптов.
Но она не хотела думать о ранчо. Все это – позади. К чему бередить старые раны?
Хозяйки, мисс Дюваль и ее сестра, были очень похожи одна на другую: высокие, сухие, черные француженки. Они не допускали никакой интимности с жильцами.
Жильцы эти были большей частью пожилые мужчины и дамы: кузина хозяек, вдова с двенадцатилетним сыном, шахматист, он же – дантист, нервная пожилая библиотекарша с парализованной матерью и две француженки, служившие в консульстве, и ни с кем не разговаривавшие.
Жуанита поселилась внизу, возле передней, в комнате, мебель которой составляла железная кровать, выкрашенный белой краской сосновый стол и один стул. Окно выходило на ряд грязно-серых высоких домов улицы Франклина. Жуанита сняла эту комнату за девять долларов в неделю с тем чувством, какое испытывала по отношению к своей службе, – что в жизни, такой мрачной и тяжелой, было удачей получить хоть это!
Она выходила на работу в половине девятого.
Женщины предыдущего поколения воевали в течение пятидесяти лет за то, чтобы Жуанита выходила на работу не в половине восьмого, а в половине девятого. Но ей это не было известно.
Среди потока других служащих и рабочих она торопливо проходила улицы, где дома были низкие и бедные, мелкие книжные лотки, рынки, лавчонки с дешевым тряпьем и обувью. Потом, за Седьмой улицей, где начинался уже совсем иной район, входила в широкий подъезд дома «Стиль и Стерн».
Их отделение было наверху, в просторном помещении, где закрытые ставни защищали от солнца. Всюду были навалены тюки в серой бумаге, старые каталоги, и навести какой-нибудь порядок было невозможно.
Лили Вильсон, командир их маленькой армии, была нервна, суетлива, придирчива. Целый день она произносила полные раздражения монологи в свою защиту, и Жуанита, замечая, что девушки помоложе и покрасивее посмеиваются над ней или тихонько шепчутся, невольно сочувственно улыбалась им.
Время на работе было самым легким в ее существовании.
Опоздав, Лили часто заставала своих помощниц праздно сидящими в ожидании ее: чистили ногти, зевали, беседовали о вчерашнем танцевальном вечере или новом фильме, чинили карандаши.
– Что за безобразие! – начинала Лили. Запыхавшись, еще в шляпе, отпирала шкаф, выдавала работу и погружалась в разборку корреспонденции.
– Мисс Эспиноза, вот вам ордера. Боже, моя голова готова лопнуть! Вчера я ушла отсюда в четверть одиннадцатого!
Засадив за работу компанию, которую она называла «мои девушки», Лили считала, что теперь она имеет право ничего не делать. Она погружалась в беседу вполголоса с мисс Крэндель с нижнего этажа или, поставив чернильницу на кучу бумаг, заявляла: «Пускай никто этого не трогает, я сейчас вернусь» и исчезала на полчаса, а то и на час.
Если мистер Мэзон с руками, полными писем, запыхавшись, появлялся снизу, ему заявляли, что мисс Вильсон «у телефона». Телефона у них наверху не было, и приходилось спускаться вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Жуанита не возвратилась, не написала. Ни на ранчо, ни в монастыре, где она училась, – нигде не нашли ее. Она исчезла из их жизни так же странно, как вошла в нее, и следы ее затерялись во мраке.
ГЛАВА XV
Вторая служба Жуаниты была в канцелярии писчебумажного отдела большого торгового дома на Мишн-стрит в Сан-Франциско. Ее непосредственным начальником была мисс Лили Вильсон.
Жуанита получала четырнадцать долларов в неделю, Лили – двадцать семь. Естественно, Жуанита считала положение Лили верхом благополучия. Лили командовала всей канцелярией, как ей заблагорассудится, и иногда приглашалась на совещание директоров фирмы. У нее была собственная стенографистка, мисс Вэльш, и под ее началом числилось пятнадцать-шестнадцать девушек.
Лили была болезненная, нервная тридцатилетняя особа. У нее была замечательная способность представлять свои недостатки, как нечто в высшей степени похвальное. Свои опоздания, медлительность и беспорядочность она объясняла, например, тем, что она работает так много и в такой ужасной спешке, что она постоянно перегружена работой.
Жуанита работала много и очень дорожила своей службой; большинство ее сотрудниц совсем не походили на нее в этом отношении.
Она не понимала еще, что с ее красотой и утонченностью легко можно получить место, недоступное девушке попроще, и недели, прошедшие между ее уходом от миссис Чэттертон и поступлением к «Стиль и Стерн», были для нее полны тоскливой тревоги.
Она сняла убогую комнату в меблированном доме при каком-то женском клубе, старательно соблюдала все обязательные правила, застенчиво отвечала улыбкой, если кто-либо из соседок улыбался ей, но не разговаривала и не сходилась ни с кем.
Пережитая буря оставила след. Жуанита с тоской и отвращением отгоняла воспоминания; со старой жизнью было покончено.
Так как при клубе девушкам разрешалось жить лишь временно, Жуанита взяла у секретаря список пансионов и целый субботний день просматривала их, решая, где поселиться. Все они были на один манер: серовато-черные дома с деревянной лестницей прямо с улицы на второй этаж и общей столовой внизу.
Хозяйки, как казалось неопытной Жуаните, тоже все походили одна на другую. У всех у них фартуки на широкой груди были заколоты английской булавкой, все они заявляли, что у них в пансионе жильцы живут, как одна большая семья. Все они начинали с цифры в десять долларов и обращали внимание, что при масле лучшего сорта это – минимальная цена.
Жуанита, вычитая в уме десять долларов из четырнадцати, в нерешимости закусывала губу. В одном месте просили семь, но там было уж очень нехорошо: запах во всем доме, женщины, глазевшие на нее из всех дверей, настежь раскрытых, мусор и грязные газеты на грязных лестницах – все это ее отпугивало, хотя сама хозяйка, вся в мыльной пене по случаю стирки, с огромными волосатыми, как у мужчины, обнаженными руками, выглядела доброй женщиной.
Наконец, она нашла случайно маленькую спальню, внизу, у передней. В доме Чэттертонов и в старом ранчо спальни были наверху.
Жуанита с нежностью вспомнила квадратные, старые комнаты с низким потолком, выцветшими крашеными стенами, испанскими окнами, через которые легко было пробраться на узкие балкончики, где, должно быть, теперь, после зимних бурь, толстым ковром лежат ягоды перечников и листья эвкалиптов.
Но она не хотела думать о ранчо. Все это – позади. К чему бередить старые раны?
Хозяйки, мисс Дюваль и ее сестра, были очень похожи одна на другую: высокие, сухие, черные француженки. Они не допускали никакой интимности с жильцами.
Жильцы эти были большей частью пожилые мужчины и дамы: кузина хозяек, вдова с двенадцатилетним сыном, шахматист, он же – дантист, нервная пожилая библиотекарша с парализованной матерью и две француженки, служившие в консульстве, и ни с кем не разговаривавшие.
Жуанита поселилась внизу, возле передней, в комнате, мебель которой составляла железная кровать, выкрашенный белой краской сосновый стол и один стул. Окно выходило на ряд грязно-серых высоких домов улицы Франклина. Жуанита сняла эту комнату за девять долларов в неделю с тем чувством, какое испытывала по отношению к своей службе, – что в жизни, такой мрачной и тяжелой, было удачей получить хоть это!
Она выходила на работу в половине девятого.
Женщины предыдущего поколения воевали в течение пятидесяти лет за то, чтобы Жуанита выходила на работу не в половине восьмого, а в половине девятого. Но ей это не было известно.
Среди потока других служащих и рабочих она торопливо проходила улицы, где дома были низкие и бедные, мелкие книжные лотки, рынки, лавчонки с дешевым тряпьем и обувью. Потом, за Седьмой улицей, где начинался уже совсем иной район, входила в широкий подъезд дома «Стиль и Стерн».
Их отделение было наверху, в просторном помещении, где закрытые ставни защищали от солнца. Всюду были навалены тюки в серой бумаге, старые каталоги, и навести какой-нибудь порядок было невозможно.
Лили Вильсон, командир их маленькой армии, была нервна, суетлива, придирчива. Целый день она произносила полные раздражения монологи в свою защиту, и Жуанита, замечая, что девушки помоложе и покрасивее посмеиваются над ней или тихонько шепчутся, невольно сочувственно улыбалась им.
Время на работе было самым легким в ее существовании.
Опоздав, Лили часто заставала своих помощниц праздно сидящими в ожидании ее: чистили ногти, зевали, беседовали о вчерашнем танцевальном вечере или новом фильме, чинили карандаши.
– Что за безобразие! – начинала Лили. Запыхавшись, еще в шляпе, отпирала шкаф, выдавала работу и погружалась в разборку корреспонденции.
– Мисс Эспиноза, вот вам ордера. Боже, моя голова готова лопнуть! Вчера я ушла отсюда в четверть одиннадцатого!
Засадив за работу компанию, которую она называла «мои девушки», Лили считала, что теперь она имеет право ничего не делать. Она погружалась в беседу вполголоса с мисс Крэндель с нижнего этажа или, поставив чернильницу на кучу бумаг, заявляла: «Пускай никто этого не трогает, я сейчас вернусь» и исчезала на полчаса, а то и на час.
Если мистер Мэзон с руками, полными писем, запыхавшись, появлялся снизу, ему заявляли, что мисс Вильсон «у телефона». Телефона у них наверху не было, и приходилось спускаться вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66