Он невольно поднял глаза. Когда он увидел Пилу, та жестом дала ему понять, чтобы он действовал незаметно, и он понимающе кивнул. Медленно поднявшись, будто собирается прилечь после обеда, он сказал несколько слов Лентулусу и удалился.
Под старым развесистым деревом они упали в объятия друг друга.
– Пила, это чудо, что ты здесь. Я думал, что никогда больше тебя не увижу.
– Я тоже не надеялась на это. Валериус едет в Помпеи, там у него летняя резиденция. Мы в дороге уже пять дней и продвигаемся медленно, потому что Ромелия тащит с собой все хозяйство.
– А мы скачем назад, в Капую, следующие бои будут в Помпеях. Может быть, Валериус посетит их и я смогу снова тебя увидеть.
Пила опустила глаза. Мысль об играх заставила ее содрогнуться от ужаса. Нет, никогда снова она не посетит игры, даже если Валериус велит выпороть ее плетью.
– Мы не увидимся снова, Клаудиус.
Он растерянно посмотрел на нее.
– Ты меня не терпишь? Я тебе совсем не нравлюсь?
Пила взяла его руку и погладила ее. Руки у него были сильные.
– Да нет же, ты мне нравишься. Нет, причина в другом, я не желаю твоего тела или твоей красоты, я желаю того, о чем не знаю точно, есть ли оно у тебя.
– О, если ты имеешь в виду деньги, то они у меня есть. К сожалению, не так много, чтобы выкупить тебя…
– Нет, нет, я не это имею в виду. Я вижу, ты меня не понимаешь. Для меня это уже ответ. Я должна снова вернуться в дом, иначе мое долгое отсутствие бросится в глаза.
Клаудиус крепко держал ее.
– Не уходи, Пила, время нашего расставания еще не настало, я чувствую это.
– Так не получится, Клаудиус. Я должна спать перед комнатой Ромелии.
– Тогда приходи ночью, когда все спят. Выскользни в полночь, мы встретимся у этого старого дерева.
Он притянул ее к себе и нашел ее губы. На этот раз Пила позволила ему поцеловать себя. Как будто горячее вино разлилось по ее телу. Однако это было опасно, слишком опасно.
– Я попытаюсь, – ответила девушка уклончиво.
Он разжал объятия, и Пила заторопилась в гостиницу, пред око хозяйки.
Задумчиво Клаудиус посмотрел ей вслед – любимая говорила загадками. Ее оракулы были темными и таинственными, как леса ее германской родины. Она была красивой, эта светловолосая девушка, от одного ее вида у него кружилась голова, но было и нечто другое, привлекавшее Клаудиуса, чему он не находил названия, чего не испытывал никогда раньше. Женщины лежали у его ног, он мог завоевать любую, какую хотел. Но так же быстро терял интерес к ним. Среди них были красивые девушки, достойные того, чтобы провести с ними более, чем одну ночь. Однако ни одной не удалось затронуть его сердце.
Клаудиус замер. Его сердце! Конечно, в этом смысл ее странных слов. Другие женщины хотели его прекрасное жесткое тело гладиатора, мускулистое, испытанное в боях, его не знавшие усталости чресла, его мужественность. Пиле нужны его сердце, его душа, его чувства! Клаудиус подавленно прислонился к корявому стволу старого дерева. Странная слабость охватила его ноги, вот то, о чем предупреждали мудрые поэты и мыслители, вот то, о чем Лентулус говорил, что это страшнее смерти. Любовь!..
Едва волоча ноги и опустив плечи, Клаудиус вернулся к костру и присел несколько в стороне. Задумчиво он ковырялся палкой в земле, начертал слово «Пила».
– Эй, Клаудиус, ты случайно не заболел? Ты выглядишь совсем плохо, – забеспокоился Лентулус.
– Нет, ничего, – ответил Клаудиус. – Наверное, устал за последние дни.
Лентулус ухмыльнулся. Он с удовольствием подумал о празднествах у Валериуса, которыми насладился в полную меру. Не часто бывало, чтобы гладиаторы, даже если они были и знамениты, приглашались на подобные празднества, особенно если их устраивал сенатор.
– Снова такого долго не повторится, – сказал Лентулус с легким огорчением.
Клаудиус приготовил себе постель и улегся на нее. Спать он, однако, не мог, совсем наоборот, сна у него не было ни в одном глазу: он чувствовал, что нечто в его жизни изменилось, причем кардинально. Он не знал только, хорошо ли это.
Пила подождала, пока все заснули. Она приготовила себе постель вместе с Друзиллой перед комнатой госпожи. Гостиница была маленькой и не очень комфортабельной, но зато чистой. Так как Валериус настоял на том, чтобы весь багаж расположили под крышей, стало совсем тесно. Рабы должны были спать на улице. Впервые Пила пожелала спать с другими рабами, хотя под открытым небом ночевать было не так удобно. Однако Ромелия приказала им спать на двух матрасах перед своей комнатой.
Друзилла сразу же испуганно пробудилась, как только Пила поднялась.
– Что случилось? – прошептала она.
– Ничего, мне нужно в уборную.
– Снова так быстро?
– Гм, думаю, что оливковое масло было слишком прогорклым.
– Я этого не заметила.
– Спи. У меня болит живот…
У Пилы действительно болел живот, когда она тихо скользила в темноте. Он болел от страха и давящего чувства, что это, возможно, ее последняя встреча с Клаудиусом.
Она осторожно продвигалась вперед, пока добралась до старого дерева. Прижавшись к стволу так, чтобы даже случайный взгляд не смог обнаружить ее в темноте, она стала ждать, затаив дыхание.
Внезапно чья-то рука схватила ее, и она испуганно вздрогнула.
– Тсс!
Клаудиус притянул ее к себе.
– О, Клаудиус, нам нельзя делать то, что мы сейчас делаем. Я боюсь, что если Ромелия узнает об этом, то пощады мне не будет.
– Она ничего не заметит. Я хотел бы еще раз сжать тебя в своих объятиях и еще раз поцеловать твои губы. О, Пила, я тосковал по тебе.
Она осторожно выскользнула из его объятий.
– Ты можешь иметь столько девушек, сколько захочешь, и даже богатые патрицианки дарят тебе свою милость. Почему ты подвергаешь себя опасности из-за рабыни?
– Ты еще спрашиваешь? Пила, я думал о твоих словах. Сначала я их и в самом деле не понял.
Он опустил глаза, жаль, что этого Пила все равно не могла увидеть в темноте.
– Ты потребовала от меня того, чего не требовала от меня еще ни одна женщина. Я… я должен был сначала переварить эту мысль. Для меня ново выказывать свои чувства.
– Ты уже выказал свои чувства. Вспомни празднество, когда для тебя было бы легче легкого овладеть мной. Так наверняка поступил бы Валериус, но ты этого не сделал. Ты даже подверг себя опасности, обратившись к нему с вызовом. Почему ты это сделал?
– Я сам не знаю. Я… я, ах, Пила, у меня в голове все смешалось.
– Неужели это действительно так плохо – выражать свои чувства?
– Для меня – да. Мне нельзя иметь никаких чувств. С тех пор, как я помню себя, мне внушали, что я должен быть суровым и мужественным, безжалостным и презирающим смерть. И боги видят, я такой и есть, иначе я не был бы одним из лучших гладиаторов в Риме.
– Да, ты такой и есть. А все же ты уже отклонился в сторону, пощадил меня, не стал принуждать меня спать с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91