Ее мясо было просто божественным и здорово нам пригодилось, потому что к тому времени у нас осталась одна солонина.
Потом стала мучить жажда. Имеющийся у нас спирт помочь не мог.
Вывод напрашивался сам собой: нужно было уходить отсюда, идти к колодцу, а затем, перейдя Ахаггар, по высохшим озерам и обледенелым горам, – причем, заметьте, ночью, потому что ночью отдыхает палящее днем солнце, – в конце концов добраться до Ин-Салаха, Тиндуфа или Томбукту, что на юге, либо до борджа Игли, колодцев Айн-Шайра, оазиса Айн-Айаши, форта Мак-Магон, казбы Аруан, что на севере.
Но, какими бы ни были Гамада, Тассили, Адрар, Игиди, Большой Атлас, Бурку, Аль Джауф или Туат, безлюдная Сахара приносит тому, кто осмелится проникнуть в нее, бесчисленные трудности, справиться с которыми Иоланде в ее тогдашнем положении было не под силу.
Тогда, даже не помолясь, положившись на милость Всемогущего, я пошел, быстро семеня, вооружившись компасом с циферблатом, магнит на оси которого каждое мгновение указывал мне звездный азимут; я шел, надеясь на случай…
Наверняка судьба моя счастливая, ибо по прошествии трех дней я встретил арабский конный патруль.
Увы! Увы! Трижды увы! Я не знал, что в ту минуту, когда аджюдан, командир патруля, предложил мне свою алюминиевую флягу, подобно гусару, которого Гюго, когда он
Верхом пересекает поле боя,
где пахнет Смертью и кочует Ночь,
любил больше всех за его солидный вес, а также совершенное хладнокровие, подобно гусару, угощавшему ромом бродячего идальго, – увы, я не знал тогда, что именно сейчас для Иоланды наступает самое худшее!..
Я утолил жажду, поел, приободрился и, что самое главное, получил снаряжение, необходимое для того, чтобы заострить циклоидальный или, точнее, циклос-пиральный винт, управляющий цепью подачи горючего (по правде говоря, мне нужны были, по крайней мере, воронья гладилка или размерный пробойник, но в моем распоряжении в качестве инструментов были лишь сносные их заменители, а именно: багор, ровильная дощечка, отмычка для сифона, сновальная машина с рейсмусом, маленький серп, мотыга, оправка буравчика без щетки и к тому же без перегородки-метчика, правда, муштабель его казался исправным). Но когда я оказался наконец возле нашего самолета, то застал Иоланду при смерти: произведя на свет шестерых ребятишек, она отходила в мир иной.
Взвыв, я подскочил к ней одним прыжком, желая хотя бы напоить ее водой – в то мгновение мне казалось, что это придаст ей силы, поможет, однако… Испустив жалобный стон, Иоланда скончалась.
Кто сможет поведать о том бесконечном горе, которое принесла мне ее смерть? Кто расскажет о моей печали? Мой никчемный экипаж? Раз двадцать я сам хотел умереть, забыв о наших детях, так удручала меня смерть любимой.
Несчастный, потерявший божественную подругу, разбитый, томящийся, подавленный, несущий свой тягостный крест, смертельно страдающий, поднимающийся на двадцать голгоф, сколько раз хотел я, забывшись, убить себя одним ударом сновальной машины с рейсмусом: такое тупое орудие могло, войдя в мою грудь, словно нож бойскаута, вонзающийся в залежалый сыр, помочь мне уйти из жизни.
Но все же я вспомнил о своих шестерых детях, шестерых невинных младенцах, обмотанных пуповиной, которые могли вот-вот умереть, задохнувшись.
И я одумался. Одного за другим я отделил новорожденных от нити, что связывала их с высохшим колодцем, в котором они выросли, обмыл их, предельно экономя воду, и укрыл в самолете.
После этого я занялся ремонтом цепи подачи горючего: как бы там ни было, свеча зажигалась слишком рано, еще до подачи топлива. Заострить винт оси было недостаточно. Следовало привести в порядок все, одно за другим: капот, шестеренки, штурвал, болты, муфты, хвостовые костыли, сальники, поршни.
На это у меня ушло три дня, но в конце концов система заработала (в это время мой друг Казимир тщетно пытался починить подвесной мотор). Поднявшись в воздух, я полетел на юг Марокко в Агадир, рассчитывая обеспечить там моим детям должный уход, в котором они так нуждались.
Тогда я вспомнил о суровом предостережении монашки. И, поразмыслив, пришел к следующему выводу: причина такого запутанного законодательства, касающегося передачи фамильного капитала, заключается в том, что в семье всегда было слишком много детей, а это могло происходить лишь в том случае, если наши женщины постоянно производили на свет двойни, тройни, а то и более богатые пополнения.
Значит, человек, который нас преследовал, наш oтец, жаждавший смерти своих детей, поклявшийся, что вначале он удовлетворит жажду мщения, уничтожив наших сыновей, должен прежде всего отслеживать все случаи появление необычного числа младенцев от одной матери.
Итак, если бы я осмелился отдать сразу всех шестерых ребятишек в одну больницу Агадира, то наверняка молва разнесла бы это по всему свету и там сразу же появился бы бородатый убийца!
Кроме того, я понимал, что, если буду добиваться совместного проживания всех шестерых, то у меня не будет ни минуты передышки. Чтобы спасти каждого из своих детей, необходимо, подобно кукушке, подбросить птенцов в гнезда других птиц, своих соседок, отдать новорожденных разным приемным отцам…
– Я понял, прошептал Амори, бледнея, я понял, что произошло: ты взял себе имя Трифиодорус, надел белый рабочий халат, как бродяга, и оставил Хэйга Аугустусу, Антона Вуаля…
– Да. Ты понял, однако, еще не все узнал. Слушай!
Хассан Ибн Аббу также был моим сыном. Его я пристроил первым – и случилось это уже в Агадире.
Поставив самолет в ангар, я, чтобы обеспечить дальнейшую безопасность детей, прижег с помощью крипто-коагулирующего троакара тот слабый, но уже вполне различимый знак, который украшал правое предплечье каждого, знак, свидетельствующий о принадлежности несчастных младенцев к проклятому клану.
Тогда, ища наугад, следуя песне:
Ам страм грам
Пик или Пик или Колиграм
Бур или Бур или Ратарам
Ам страм грам, –
я взял наугад одного из шести малышей и тайно проник вместе с ним в городской роддом. Была ночь. Мне с большим трудом удалось разглядеть в темноте женщину, младенец которой был при смерти. Ей, похоже, также становилось все хуже. Воспользовавшись тампоном, обработанным раствором хлороформа, я приблизил фатальное для матери мгновение, переложил ее ребенка в пустую кроватку, а на его месте оказался мой малыш.
Уходя, я написал ни листочке бумаги арабское имя Ибн Аббу, которое и носил с того дня мой сын. Затем я занялся пятью остальными. Ты уже понял, что Хэй-га я определил Аугустусу; Антона подбросил в Дублине в кровать леди Антрим, жене лорда Горацио Вуаля, ирландского табачного магната.
Он производил табак для сигарет «Данхилл», используя сырье из Латакии и Вирджинии в пропорции, известной лишь ему одному, поскольку вкус знаменитого сорта достигался не только качественными составляющими, но и строго определенным их количеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Потом стала мучить жажда. Имеющийся у нас спирт помочь не мог.
Вывод напрашивался сам собой: нужно было уходить отсюда, идти к колодцу, а затем, перейдя Ахаггар, по высохшим озерам и обледенелым горам, – причем, заметьте, ночью, потому что ночью отдыхает палящее днем солнце, – в конце концов добраться до Ин-Салаха, Тиндуфа или Томбукту, что на юге, либо до борджа Игли, колодцев Айн-Шайра, оазиса Айн-Айаши, форта Мак-Магон, казбы Аруан, что на севере.
Но, какими бы ни были Гамада, Тассили, Адрар, Игиди, Большой Атлас, Бурку, Аль Джауф или Туат, безлюдная Сахара приносит тому, кто осмелится проникнуть в нее, бесчисленные трудности, справиться с которыми Иоланде в ее тогдашнем положении было не под силу.
Тогда, даже не помолясь, положившись на милость Всемогущего, я пошел, быстро семеня, вооружившись компасом с циферблатом, магнит на оси которого каждое мгновение указывал мне звездный азимут; я шел, надеясь на случай…
Наверняка судьба моя счастливая, ибо по прошествии трех дней я встретил арабский конный патруль.
Увы! Увы! Трижды увы! Я не знал, что в ту минуту, когда аджюдан, командир патруля, предложил мне свою алюминиевую флягу, подобно гусару, которого Гюго, когда он
Верхом пересекает поле боя,
где пахнет Смертью и кочует Ночь,
любил больше всех за его солидный вес, а также совершенное хладнокровие, подобно гусару, угощавшему ромом бродячего идальго, – увы, я не знал тогда, что именно сейчас для Иоланды наступает самое худшее!..
Я утолил жажду, поел, приободрился и, что самое главное, получил снаряжение, необходимое для того, чтобы заострить циклоидальный или, точнее, циклос-пиральный винт, управляющий цепью подачи горючего (по правде говоря, мне нужны были, по крайней мере, воронья гладилка или размерный пробойник, но в моем распоряжении в качестве инструментов были лишь сносные их заменители, а именно: багор, ровильная дощечка, отмычка для сифона, сновальная машина с рейсмусом, маленький серп, мотыга, оправка буравчика без щетки и к тому же без перегородки-метчика, правда, муштабель его казался исправным). Но когда я оказался наконец возле нашего самолета, то застал Иоланду при смерти: произведя на свет шестерых ребятишек, она отходила в мир иной.
Взвыв, я подскочил к ней одним прыжком, желая хотя бы напоить ее водой – в то мгновение мне казалось, что это придаст ей силы, поможет, однако… Испустив жалобный стон, Иоланда скончалась.
Кто сможет поведать о том бесконечном горе, которое принесла мне ее смерть? Кто расскажет о моей печали? Мой никчемный экипаж? Раз двадцать я сам хотел умереть, забыв о наших детях, так удручала меня смерть любимой.
Несчастный, потерявший божественную подругу, разбитый, томящийся, подавленный, несущий свой тягостный крест, смертельно страдающий, поднимающийся на двадцать голгоф, сколько раз хотел я, забывшись, убить себя одним ударом сновальной машины с рейсмусом: такое тупое орудие могло, войдя в мою грудь, словно нож бойскаута, вонзающийся в залежалый сыр, помочь мне уйти из жизни.
Но все же я вспомнил о своих шестерых детях, шестерых невинных младенцах, обмотанных пуповиной, которые могли вот-вот умереть, задохнувшись.
И я одумался. Одного за другим я отделил новорожденных от нити, что связывала их с высохшим колодцем, в котором они выросли, обмыл их, предельно экономя воду, и укрыл в самолете.
После этого я занялся ремонтом цепи подачи горючего: как бы там ни было, свеча зажигалась слишком рано, еще до подачи топлива. Заострить винт оси было недостаточно. Следовало привести в порядок все, одно за другим: капот, шестеренки, штурвал, болты, муфты, хвостовые костыли, сальники, поршни.
На это у меня ушло три дня, но в конце концов система заработала (в это время мой друг Казимир тщетно пытался починить подвесной мотор). Поднявшись в воздух, я полетел на юг Марокко в Агадир, рассчитывая обеспечить там моим детям должный уход, в котором они так нуждались.
Тогда я вспомнил о суровом предостережении монашки. И, поразмыслив, пришел к следующему выводу: причина такого запутанного законодательства, касающегося передачи фамильного капитала, заключается в том, что в семье всегда было слишком много детей, а это могло происходить лишь в том случае, если наши женщины постоянно производили на свет двойни, тройни, а то и более богатые пополнения.
Значит, человек, который нас преследовал, наш oтец, жаждавший смерти своих детей, поклявшийся, что вначале он удовлетворит жажду мщения, уничтожив наших сыновей, должен прежде всего отслеживать все случаи появление необычного числа младенцев от одной матери.
Итак, если бы я осмелился отдать сразу всех шестерых ребятишек в одну больницу Агадира, то наверняка молва разнесла бы это по всему свету и там сразу же появился бы бородатый убийца!
Кроме того, я понимал, что, если буду добиваться совместного проживания всех шестерых, то у меня не будет ни минуты передышки. Чтобы спасти каждого из своих детей, необходимо, подобно кукушке, подбросить птенцов в гнезда других птиц, своих соседок, отдать новорожденных разным приемным отцам…
– Я понял, прошептал Амори, бледнея, я понял, что произошло: ты взял себе имя Трифиодорус, надел белый рабочий халат, как бродяга, и оставил Хэйга Аугустусу, Антона Вуаля…
– Да. Ты понял, однако, еще не все узнал. Слушай!
Хассан Ибн Аббу также был моим сыном. Его я пристроил первым – и случилось это уже в Агадире.
Поставив самолет в ангар, я, чтобы обеспечить дальнейшую безопасность детей, прижег с помощью крипто-коагулирующего троакара тот слабый, но уже вполне различимый знак, который украшал правое предплечье каждого, знак, свидетельствующий о принадлежности несчастных младенцев к проклятому клану.
Тогда, ища наугад, следуя песне:
Ам страм грам
Пик или Пик или Колиграм
Бур или Бур или Ратарам
Ам страм грам, –
я взял наугад одного из шести малышей и тайно проник вместе с ним в городской роддом. Была ночь. Мне с большим трудом удалось разглядеть в темноте женщину, младенец которой был при смерти. Ей, похоже, также становилось все хуже. Воспользовавшись тампоном, обработанным раствором хлороформа, я приблизил фатальное для матери мгновение, переложил ее ребенка в пустую кроватку, а на его месте оказался мой малыш.
Уходя, я написал ни листочке бумаги арабское имя Ибн Аббу, которое и носил с того дня мой сын. Затем я занялся пятью остальными. Ты уже понял, что Хэй-га я определил Аугустусу; Антона подбросил в Дублине в кровать леди Антрим, жене лорда Горацио Вуаля, ирландского табачного магната.
Он производил табак для сигарет «Данхилл», используя сырье из Латакии и Вирджинии в пропорции, известной лишь ему одному, поскольку вкус знаменитого сорта достигался не только качественными составляющими, но и строго определенным их количеством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62