Все повороты пройду и впаду в забытье,
И при паденье услышу я звезд песнопенье.
Словно колодцы, зрачков твоих темь глубока,
В них заглянул сквозь бровей триумфальную арку…
Нёбо твое – атолл, мадригал и пурпурный коралл,
В нем утону, как о скалы разбитая барка.
Шея твоя, как алмазный ошейник тугой,
Созданный демоном для моего удушенья.
Руки твои – словно флаги, вздымаясь дугой,
Пыткой и бронзы отливом мое предрекают паденье.
Разжатый кулак – это спрут пятипалый, понтон,
Лодкой рыбачьей на тело мое наплывает.
Спина – побережье, ложбина и вздыбленный стон,
Арка любви, под которой забвенье витает.
Белая кожа – оазис прохлады и света,
Летопись жизни моей, моего вдохновенья…
Бок твой – речушка и порт для стоянки корвета,
Чтобы причалить к ней в брандера ярком горенье.
Миниатюрная чаша – пупок твой открытый,
Словно волшебный сосуд для моих излияний.
Лоно твое – это тайна судеб и открытий,
Герб, под которым войду в темноту мирозданья.
Сквозь ураганы я шел взять твое Золотое Руно,
Брови любви над лобком часто мне снились вдали,
Может, в награду за это судьбой мне дано
Аистом нежным войти в рай разделенной любви.
Так пел Албен. Затем, сбросив с себя одежду, обнаженный, вскочил он, жадный, изголодавшийся, на звезду.
– Что? – смутился Антон Вуаль. – Изнасилование?! (Учтите, что ему не было тогда еще и двадцати лет; более того, он вырос в пуританской атмосфере, совершил первое причастие, затем конфирмацию и чуть не стал капуцином.)
– О нет, – усмехнулся Аугустус, – вовсе не изнасилование, ибо звезда, приоткрыв глаза, сразу же по уши втрескалась в разбойника и отдалась ему; в то время как он входил в нее ad limina apostolorum, она шептала:
– Я страсть как жаждала разбойника, бандита, преступника! Полиция все еще преследует тебя?
– Еще как, – ответил Албен.
– За твою поимку обещано хорошее вознаграждение?
– Очень хорошее.
– Сколько? – спросила Анастасия.
– Миллион гривен.
– Сколько это будет в долларах? – не унималась звезда.
Доллар равнялся двадцати восьми гривнам, Албен быстро подсчитал, сколько это приблизительно будет, затем проверил, заглянув в газету, не изменился ли курс.
– Thirty-six thousand, – сказал он, округлив.
– That is a lot, Анастасия была восхищена.
Затем, забывшись, плутовато, если не распущенно, подмигнув ему, звезда зашептала в полуобморочном состоянии:
– Будь моим Дон Жуаном, моим Казановой, моим Бальмонтом, моим Божественным Маркизом!
Можно было бы сказать, что это Вирджиния Майо отдается Ричарду Видмарку или Джоан Кроуфорд – Фрэнку Синатре, Рита Хэйворд – Керку Дугласу, Ким Новак – Кэри Гранту, Анна Маньяни – Рэндольфу Скотту, Джина Лоллобриджида – Марлону Брандо, Лиз Тэйлор – Ричарду Бартону, Ингрид Тюлен – Омару Шарифу.
Но следовала ли она некогда заученному сценарию или же в голосе Анастасии звучало настоящее чувство?
В действительности это не имело никакого значения. Погружаясь в восторг щекотания, нежась, целуясь, они начали поединок, сражение, сладострастнее которого вряд ли когда-либо разворачивалось на любовном ложе, ибо дуэт, который его вел, не знал прежде, пожалуй, равных себе по утонченности и чувственности.
Но в то время как, подобно Аполлону, берущему в плен Ириду, Адонису, задабривающему нимфу Калипсо, Антиною, обольщающему Аврору, Албен сливался с Анастасией в наслаждении, его люди, как он того и желал, устроили мощный взрыв возле домиков технического персонала. Ночь осветили ослепительные вспышки, раздался оглушительный грохот. Можно было сказать, что наступила новая Вальпургиева ночь. Кто-то из несчастных тружеников кино был поглощен работой, кто-то спал, но после прогремевших взрывов все с криками и визгом бросились куда глаза глядят. Большинство погибло почти сразу: одних убило взрывной волной, другие были раздавлены падающими горящими деревьями, третьи – обломками разлетевшеися скалы; зрелище напоминало извержение вулкана…
Однако, несмотря на самый настоящий ад, в который было ввергнуто все вокруг вследствие бесчестного злодеяния, наши любовники были всецело погружены в упоительный восторг страсти – состояние столь же жгучее, но менее убийственное.
Таким образом, когда, выполнив до конца наказ Албена, его люди с чувством глубокого удовлетворения от на совесть проделанной работы возвращались к борджу, Албен продолжал свое сверхгалантное свидание: любезничал, ворковал, ласкал, ухаживал всеми возможными способами, словом, занимался любовью во всей ее полноте.
Длилось это три дня. Затем Анастасия, вырвавшись из горячих объятий Албена, вспомнила: чтобы выполнить условия контракта – гонорар ее был баснословен, – ей нужно целиком отдаться съемкам.
Однако – увы! Она быстро смекнула, что из всех; участников незадавшегося проекта, и актеров, и технического персонала, не осталось в живых ни одного человека. Оборудование взлетело на воздух, не сохранилось ни одной, даже мало-мальски пригодной к эксплуатации тележки – все либо было покорежено, либо расплавилось.
Анастасия осталась, таким образом, без работы. Это опечалило ее так сильно, что Албен, которому не удавалось больше утешить ее, в конце концов ушел, оставив несчастную в фургоне. Но, прежде чем сделать это, он вызывающе потребовал:
– Если когда-либо у вас родится ребенок, – он обратился к ней на «вы», ибо это было мгновение судьбоносное, – плод небывалого упоения, соединившего нас на три дня, то я желаю, чтобы он носил мое имя, иначе, – добавил он, – с моей смертью прекратит свое существование род Маврокордатос, а вместе с ним перестанет действовать мое Проклятье!
17
Глава, из которой вы узнаете мнение Владимира Ильича по поводу Голливуда
Албен ушел. Позже из короткого письма, дошедшего до борджа, он узнал, что Анастасия в конце концов добралась до американского консульства в Каттаро. Но во время длительного перехода звезда простудилась. Через месяц у нее началось воспаление правого легкого.
Доктор запретил ей даже думать о Голливуде. Рыдая, Анастасия покорилась. Да и, по правде говоря, несмотря на то что выглядела она еще вполне привлекательно, можно было смело заявить, что будущего в звуковом кино, которое тогда только-только начало зарождаться, у нее нет. (Все это происходило в начале августа тысяча девятьсот двадцать восьмого года – хватило одного лишь фильма Алэна Крослэнда, чтобы на студии «Коламбия пикчерс» в Ренке приступили к коренным преобразованиям.)
Таким образом, женщина-вамп, из-за которой исхудал Фарук, растолстел Бодуэн, по которой вздыхал Тафт, а затем и Вудро Вильсон, из-за которой рыдал Дж. Рамсей Мак-Дональд, вамп, которой сэр Уинстон Черчилль лично подарил целый центнер гаванских сигар, вамп, о которой Владимир Ильич Ульянов сказал, что нет опиума более вредоносного, эта женщина-вамп подводила теперь – не поставив, однако, финальной точки – черту под своим творческим путем, столь блистательным, что трубно было представить, что он может оборваться таким вот образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62