Перед глазами всплыла картина - вот она краснее, краснее, пока, наконец, все полотно не затянулось влажной пеленой. Я тоже елозил, чувствуя, что сейчас брякнусь в обморок. Девчонка закачалась быстрей, вдруг стала резко покрикивать. Все истошней, все иступленней, точно дворняга, трахающая диван. Я, как мог, зажимал ей рот, но где ее удержать. Кошачий концерт и только!
– Тише, застукают, - взмолился я, и тут начала вздуваться кожа. Набухла волдырем. Нажим - прыснула кровь. Я попытался выскользнуть, но девчонка не пускает меня. Чувство растет, становится ярче. Будто щекочут ножом, пока не продырявят насквозь. Ее волосы плотной завесой обволакивают меня. Нависшая хмарь. Набухшая плотью.
И вот! Вот взрывается весь мир, и из черной тучи проливается дождь.
.
Открыв глаза, я увидел, что передо мной стоит тетка. Типичная хавронья из Сучьего болота. Глаза выпучены, крашеные волосы слиплись, с носа и подбородка капает пот. Я решил, сейчас начнет орать. Соберутся старые мымры и начнут нас линчевать. Придавят к полу стопудовыми сраками, станут выяснять, не шарим ли мы по карманам. Кто-то скажет:
– Кулли поис! - и одна из них, старая лесная лопарка, вцепится мне зубами в яйца и перемелет их в фарш, как мычащему ирвасу с глазами, побелевшими от боли.
Не на шутку испугавшись, я вытащил конец. Пока я возился, путаясь в штанах, тетка скептически сощурилась на мою обмякшую сосиску.
– Много шума из ничего, - ехидно хмыкнула она.
Потом отхлебнула воды из железного крана, громко перднула и пошла обратно в зал. Запах полусгнившего сена преследовал нас до самого выхода.
.
Девчонка села в машину и бросила "пока". Я подставил руку, мешая ей закрыть дверь.
– Завтра увидимся? - спросил я.
Она смотрела прямо перед собой - взгляд немигающий и равнодушный.
– Скажи хотя бы, как тебя зовут.
Она повозилась, завела мотор. Включила первую скорость, машина медленно тронулась с места. Я бежал рядом, цепляясь за дверь. Большущие, темные девичьи глаза смотрели на меня. И вдруг девчонка отбросила маску. Маска лопнула, развалилась, а под ней зияла огромная раскрытая рана.
– Я с тобой! - крикнул я.
Она нажала на газ, дверь выпорхнула у меня из рук. Машина, виляя и пробуксовывая, понеслась мимо фонарных столбов, из-под колес взлетали вихри снежной пыли. Шум мотора звучал все тише, потом смолк.
Долго стоял я, пока до меня, наконец, не дошло. У нее же нет ключей. Она угнала машину. Боль пронизала меня холодными щупальцами, и тем острее она становилась, чем больше я понимал, что никогда уже не увижу эту девчонку.
.
.
ГЛАВА 20
Как гуляли на именинах, как пели гимн Турнедалена, как явилась охотничья бригада и о том, как четыре подростка созерцали звезды
.
С годами мой дед все больше жил нелюдимом. Ему нравилось одиночество; с тех пор, как упокоилась бабушка, он стал тяготиться общением с людьми. Жил себе в своей избушке, вел хозяйство и мечтал только об одном - помереть в родном доме. Когда мы навещали его, он встречал приветливо, но с недоверием. В дом престарелых? Да ни за что, будь он трижды неладен, зарубите на носу, в избе вон прибрано - я и сам себе хозяин!
Но время не щадило и его, и вот уже близился тот февральский день, когда деду стукнет семьдесят. Совесть у родни была не на месте - слишком редко захаживали к старику; тогда, посовещавшись, решили закатить пир на весь мир. Надо ведь успеть пополнить семейный альбом парой торжественных снимков, а то дедуга, того и гляди, впадет в детство.
Стоило немалого труда уговорить самого виновника торжества - ну, не ради него самого, так хотя бы ради родственников. Не чуя подвоха, он наблюдал, как идут приготовления. За неделю до сбора родственники отскребли полы от застарелого пота, отквасили половицы шампунем, надраили ветхие окна техническим спиртом, проветрили дедов траурный костюм, который весь провонял нафталином, отмыли абажуры от наростов жира, поменяли вафельные полотенца, прошлись с пылесосом по всем закуткам, при этом обнаружив неимоверную кучу паучьих тенетников и дохлых мух, вынесли хлам из сарая, расставили обувь неестественными рядами и узорами, переставили шкафы и комоды - короче, перепутали все на свете, так что и отыскать ничего не возможно. Дед уже не раз пожалел, что пустил в дом саранчу, - причитал и бранился. Но это как подготовка к высадке десанта, - раз начал, надо довести до конца.
.
День рождения пришелся на пятницу. Нам с сеструхой разрешили пропустить школу, и мы всей семьей поехали к деду с утра пораньше. Денек выдался ясный, мороз минус двадцать, сухая и безветренная погода, иней посеребрил стекла машины, усеял деревья острыми колючками. На небе гасли последние утренние звезды. Над лесом парила голубая дымка. Отец поставил машину на перепаханном колесами дворе, мы прошли по хрустящей снежной крупе, на крыльце отряхнули ноги. В сенях забрехал дряхлый кобель, финская лайка. Он был подслеповат и с некоторых пор все норовил цапнуть за ногу, так что, пока дед открывал, я на всякий случай вооружился веником.
– Теккос сиелта тулетта? А, это вы пожаловали? - сказал дед по-фински, будто удивляясь. Мать протянула цветы - она несла их под шубой, отец пожал руку и поздравил, я же веником стукнул кобеля - тот кубарем скатился с крыльца, заголосил.
Мы уселись за кухонным столом, слушая, как тикает маятник. Изба казалась непривычно нарядной. Дед сидел в качалке, накрахмаленный воротничок врезался в морщинистую шею, руки беспокойно теребили галстук. Все выглядело ненатуральным и оцепеневшим, как и положено на праздниках.
К обеду стали подтягиваться дядья со своими половинами, на столы выставили большие торты со сливками. Кто-то варил кофе и заливал его в термосы, мы с сеструхой помогали мазать сливочное масло на хлебцы, а сверху клали сочные шматки запеченной лосятины. Другие помощники выкладывали на подносы свежеиспеченные пирожные - по дому разнесся душистый запах корицы, какао и ванили.
Бледное февральское солнышко с трудом выкарабкалось из-за сугроба и озарило зимний день. На выгоне паслось несколько северных оленей, они разгребали снег копытами и выхватывали пучки прошлогодней травы. Двое из них вырыли себе ложбинки да так и лежали, подогнув ноги, чтобы сэкономить тепло, только темные головы торчали над сугробами. Кобель даже не смотрел в их сторону, он нашел себе другое дело за углом избы - обнюхивал желтую ямку в снегу, где сходил до ветра дед. Стайка синичек гроздью облепила пришпиленный кусок сала. Вся природа утопала в белесом свете тундры, солнце не грело совершенно, будто было записано на кинопленку.
Во второй половине дня стали стекаться новые гости. Уже весь двор был заставлен машинами, а вскоре - и все подъезды к нему. Те из гостей, что жили по соседству, прикатили на снегокатах, двое неспешно дошли лугами на лыжах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57