С трудом удерживая равновесие на одной ноге, они стягивали с себя намокшие черные штаны и срывали некогда белые и накрахмаленные сорочки, ныне густо заляпанные жидкой грязью. Кое–кто уже ступил на полоску почвы у самой воды, которую — если я понятно объясняю — и почвой–то нельзя было назвать: скользкое, тягучее, липкое месиво. Я чувствовал себя зверем, заточенным в клетку человечьих ног: спутанные волосы, слипшаяся шерсть, корка грязи на босых лапах. И мне уже чертовски обрыдло то, что все пинают и топчут меня, ходят и разгуливают по мне. Мне хотелось заорать во всю глотку: «Отпустите! Обойдусь без очищения! Родился в грязи, в грязи и сдохну! Я — грязное человеческое отродье! Разойдитесь, дайте мне дорогу, отпуститеменя» Но меня волокли, меня подгоняли и толкали вперед, вперед и только вперед.
Тонкие тени, которые листья осоки отбрасывали под лучами спиртовых ламп, ложились на смолянистую поверхность воды. Златые пальцы света, словно грабли, расчесывали их колышущиеся пряди, придавая феерический вид тем подмосткам, на которых сейчас разворачивалась мистерия под водительством крестителя с безумными глазами.
— Славьте Господа! — заголосила Хильда Бакстер.
Судя по тому, как ходила ходуном ее грудь, можно было заключить, что ей удалось, невзирая на сопротивление скрипучих и увязающих в грязи колес, докатить инвалидное кресло Уильмы Элдридж от церкви до самой крестильной купели практически без посторонней помощи. В плену временного помешательства, вызванного крайним физическим истощением, она теперь, не обращая внимания на яростные протесты увечной приятельницы, предоставила утлую колесницу воле судьбы и устремилась вприпрыжку за людским потоком, бурно струившимся вслед за проповедником.
— Я семь зло! Я семь порок! Дух мой тлетворен! — орала старуха.
Упав на освободившийся за инвалидным креслом пятачок земли, я взирал сквозь колесные спицы на то, как разворачиваются события.
— Омой меня! Омой! — кричала Хильда.
И тут я заметил, что заляпанные грязью колеса медленно сползают по склизкому склону. Калека в кресле замерла в неподвижности, осознав неотвратимость погружения в водную стихию.
— Илия, окрести нас! — возопил внезапно Карп Бук, и, волоча за руку свою жену Сэйди, перепрыгнул через меня и погрузился в зловещие воды. Толпа сделала шаг вперед.
— Я хочу очиститься! Обнови мой дух, Креститель! — пискнула краснощекая Сэйди, и тут же молния озарила небосвод сполохом голубого огня.
— И мой дух очисти, Креститель! Смой мои грехи! — закричал еще кто–то из числа барахтавшихся в топи.
Я встал и попытался пробраться назад сквозь толпу, но задние ряды напирали, прокладывая себе локтями дорогу к искуплению грехов. После непродолжительной борьбы я обнаружил, что нахожусь все на том же месте — прижатым к спинке инвалидного кресла.
Уильме Элдридж в этом спектакле досталось кресло в первом ряду. Она сидела оцепеневшая и онемевшая от страха, вцепившись костлявыми руками в подлокотники, неподвижно держа мокрую седую голову. Я был зажат между старой каргой и взбаламученным людом, но от этого все толчки, пинки и удары под ребра стали только мучительнее — да, да, именно так. Тинно тая клоака, очутиться в которой жаждали верующие, все наполнялась и наполнялась кандидатами на очищение. Много о чем я передумал в эти мгновения. Ну, например, о том, что у меня нет ничего общего с этими людьми, это в первую очередь. А во вторую — о том, что, если я не предприму быстрых и решительных действий, то окажусь по уши в помоях. И я начал размышлять о чем–то вроде отвлекающего маневра — ну, например, если что–нибудь неожиданное вдруг приключится с По или с кем–нибудь из верующих. Тут кто–то снова пихнул меня локтем, и я подумал: «Дорогая Уильма Кресло–на–Колесиках, почему именно нам — немым и хромым — в первую очередь достается все дерьмо? Ну почему?» И когда я наклонился, чтобы снять кресло с ручного тормоза, мне почудилось, что калека набрала в легкие воздух и собралась ответить на мой немой вопрос. Но я уже метнулся в сторону, дабы предоставить толпе довершить начатое мной.
Кресло покатилось вперед, скрипя вулканизированной резиной по стали. Старуха костлявыми пальцами пыталась ухватиться за скользкие покрышки и остановить их бег. Потом она дернула за ручку тормоза, но и это не помогло: кресло накренилось еще сильнее и устремилось к мрачному зерцалу вод, простиравшемуся впереди, а затем подпрыгнуло и вверглось в наполненную мерзкой слякотью иордань.
И, подобно легиону бесов, которых Иисус вселил в стадо свиней, визжащее людское стадо отпрянуло, уступая дорогу адскому устройству из страха найти конец под его колесами, спицы которых, полупогруженные в воду, поднимали волны, словно лопасти речного парохода. Пока возбужденная и встревоженная толпа полуголых буйнопомешанных металась на мелководье, я, стоя на берегу в относительной безопасности, созерцал торчащие из пузырящихся вод между зловещих ободьев две старческие ступни, насаженные каждая на шесть дюймов лодыжки. Ступни эти смахивали на двух добродушных водяных гадов, созерцающих творящееся вокруг безумие, и — скажу вам по чести — зрелище этих неподвижных конечностей, опутанных синеватыми жилами, таких безмятежных перед лицом совершенного мной вопиющего злодеяния, — ну, скажем так, зрелище это тронуло меня — и — черт побери, понимаете, что я имею в виду — ну, в общем, не знаю, как сказать — ну, тронуло это меня — и все.
Минуту или две взирал я на эти ноги и не слышал вокруг почти ничего. Меня охватило удивительное спокойствие, и оно словно передалось всему окружающему. Я увидел, как левая нога дернулась раз и сразу же еще и еще раз, словно пытаясь привлечь к себе внимание. Наконец, после многократных подергиваний, ее заметили; несколько мужчин, подскочили и извлекли из мутной гнилой пучины кресло на колесиках вместе с безмолвной старухой. На голове Уильмы Элдридж был напялен смолянисто–черный колпак из свисавшей на плечи тины, а все ее тело окутывал кокон из всякой дряни, которая плавала в воде, — мертвых листьев, сгнивших стеблей и утонувших метелок тростника. Близнецы Шульц подняли Уильму, закоченевшую и синюю, и усадили в кресло, не обращая внимания на ее мужа, который суетился вокруг, повизгивая как хорек Бейкер Уигтам набросил свое тяжелое серое пальто на дрожащее тело старухи, а та обратила тем временем лицо к ярящемуся небу, чтобы позволить дождю смыть отбросы с ее головы и плеч.
Толпа, слегка отрезвленная происшествием, отложила на потом святое дело крещения и выбралась на берег. Эби По последовал примеру паствы. Он подошел к покореженному при падении креслу и взялся за его ручки. Внимательно оглядев собрание, он одним взглядом заставил смолкнуть говорунов, затем шумно втянул носом воздух и вскричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Тонкие тени, которые листья осоки отбрасывали под лучами спиртовых ламп, ложились на смолянистую поверхность воды. Златые пальцы света, словно грабли, расчесывали их колышущиеся пряди, придавая феерический вид тем подмосткам, на которых сейчас разворачивалась мистерия под водительством крестителя с безумными глазами.
— Славьте Господа! — заголосила Хильда Бакстер.
Судя по тому, как ходила ходуном ее грудь, можно было заключить, что ей удалось, невзирая на сопротивление скрипучих и увязающих в грязи колес, докатить инвалидное кресло Уильмы Элдридж от церкви до самой крестильной купели практически без посторонней помощи. В плену временного помешательства, вызванного крайним физическим истощением, она теперь, не обращая внимания на яростные протесты увечной приятельницы, предоставила утлую колесницу воле судьбы и устремилась вприпрыжку за людским потоком, бурно струившимся вслед за проповедником.
— Я семь зло! Я семь порок! Дух мой тлетворен! — орала старуха.
Упав на освободившийся за инвалидным креслом пятачок земли, я взирал сквозь колесные спицы на то, как разворачиваются события.
— Омой меня! Омой! — кричала Хильда.
И тут я заметил, что заляпанные грязью колеса медленно сползают по склизкому склону. Калека в кресле замерла в неподвижности, осознав неотвратимость погружения в водную стихию.
— Илия, окрести нас! — возопил внезапно Карп Бук, и, волоча за руку свою жену Сэйди, перепрыгнул через меня и погрузился в зловещие воды. Толпа сделала шаг вперед.
— Я хочу очиститься! Обнови мой дух, Креститель! — пискнула краснощекая Сэйди, и тут же молния озарила небосвод сполохом голубого огня.
— И мой дух очисти, Креститель! Смой мои грехи! — закричал еще кто–то из числа барахтавшихся в топи.
Я встал и попытался пробраться назад сквозь толпу, но задние ряды напирали, прокладывая себе локтями дорогу к искуплению грехов. После непродолжительной борьбы я обнаружил, что нахожусь все на том же месте — прижатым к спинке инвалидного кресла.
Уильме Элдридж в этом спектакле досталось кресло в первом ряду. Она сидела оцепеневшая и онемевшая от страха, вцепившись костлявыми руками в подлокотники, неподвижно держа мокрую седую голову. Я был зажат между старой каргой и взбаламученным людом, но от этого все толчки, пинки и удары под ребра стали только мучительнее — да, да, именно так. Тинно тая клоака, очутиться в которой жаждали верующие, все наполнялась и наполнялась кандидатами на очищение. Много о чем я передумал в эти мгновения. Ну, например, о том, что у меня нет ничего общего с этими людьми, это в первую очередь. А во вторую — о том, что, если я не предприму быстрых и решительных действий, то окажусь по уши в помоях. И я начал размышлять о чем–то вроде отвлекающего маневра — ну, например, если что–нибудь неожиданное вдруг приключится с По или с кем–нибудь из верующих. Тут кто–то снова пихнул меня локтем, и я подумал: «Дорогая Уильма Кресло–на–Колесиках, почему именно нам — немым и хромым — в первую очередь достается все дерьмо? Ну почему?» И когда я наклонился, чтобы снять кресло с ручного тормоза, мне почудилось, что калека набрала в легкие воздух и собралась ответить на мой немой вопрос. Но я уже метнулся в сторону, дабы предоставить толпе довершить начатое мной.
Кресло покатилось вперед, скрипя вулканизированной резиной по стали. Старуха костлявыми пальцами пыталась ухватиться за скользкие покрышки и остановить их бег. Потом она дернула за ручку тормоза, но и это не помогло: кресло накренилось еще сильнее и устремилось к мрачному зерцалу вод, простиравшемуся впереди, а затем подпрыгнуло и вверглось в наполненную мерзкой слякотью иордань.
И, подобно легиону бесов, которых Иисус вселил в стадо свиней, визжащее людское стадо отпрянуло, уступая дорогу адскому устройству из страха найти конец под его колесами, спицы которых, полупогруженные в воду, поднимали волны, словно лопасти речного парохода. Пока возбужденная и встревоженная толпа полуголых буйнопомешанных металась на мелководье, я, стоя на берегу в относительной безопасности, созерцал торчащие из пузырящихся вод между зловещих ободьев две старческие ступни, насаженные каждая на шесть дюймов лодыжки. Ступни эти смахивали на двух добродушных водяных гадов, созерцающих творящееся вокруг безумие, и — скажу вам по чести — зрелище этих неподвижных конечностей, опутанных синеватыми жилами, таких безмятежных перед лицом совершенного мной вопиющего злодеяния, — ну, скажем так, зрелище это тронуло меня — и — черт побери, понимаете, что я имею в виду — ну, в общем, не знаю, как сказать — ну, тронуло это меня — и все.
Минуту или две взирал я на эти ноги и не слышал вокруг почти ничего. Меня охватило удивительное спокойствие, и оно словно передалось всему окружающему. Я увидел, как левая нога дернулась раз и сразу же еще и еще раз, словно пытаясь привлечь к себе внимание. Наконец, после многократных подергиваний, ее заметили; несколько мужчин, подскочили и извлекли из мутной гнилой пучины кресло на колесиках вместе с безмолвной старухой. На голове Уильмы Элдридж был напялен смолянисто–черный колпак из свисавшей на плечи тины, а все ее тело окутывал кокон из всякой дряни, которая плавала в воде, — мертвых листьев, сгнивших стеблей и утонувших метелок тростника. Близнецы Шульц подняли Уильму, закоченевшую и синюю, и усадили в кресло, не обращая внимания на ее мужа, который суетился вокруг, повизгивая как хорек Бейкер Уигтам набросил свое тяжелое серое пальто на дрожащее тело старухи, а та обратила тем временем лицо к ярящемуся небу, чтобы позволить дождю смыть отбросы с ее головы и плеч.
Толпа, слегка отрезвленная происшествием, отложила на потом святое дело крещения и выбралась на берег. Эби По последовал примеру паствы. Он подошел к покореженному при падении креслу и взялся за его ручки. Внимательно оглядев собрание, он одним взглядом заставил смолкнуть говорунов, затем шумно втянул носом воздух и вскричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88