где же моя merry Jannette? Часы на лестнице пробили уже и четверть двенадцатого, и половину, и три четверти... Раздосадованный: я уже привык к ее пунктуальным вторжениям по утрам (не хочу лукавить: словно свет разливался в моей темноватой комнате от блеска ее глаз и сияния улыбки), я быстро снарядился на свой дежурный полуденный моцион и выскочил в коридор. (Завтрак я таки пропустил.) Меня разбирала непонятная нервная дрожь, сродни лихорадке. Навстречу мне по коридору катила коляску со знакомой шваброй и шампунями откормленная мулатка в розовой униформе; огромные бесформенные горы грудей громоздились на коротконогом тельце, а мясистые иссиня-сливовые губы на толстой физиономии улыбались и что-то насвистывали.
– А мисс Джонс?! - с разгона вонзил я в пространство вокруг нее свой вопрос.
– Мисс Джонс уволилась, сэр... - пролепетала испуганно мулатка, смигнувшая от моего наскока. - Я вместо нее.
От неожиданности я с неуместной фамильярностью посулил мулатке "Бог в помощь!" ("God-speed!"). Видимо, моя оксфордская идиома не употреблялась в Сомерсетшире, потому что мулатка посмотрела на меня своими прекрасными воловьими глазами абсолютно непонимающе.
Пустынная Бэрфорд-стрит пребывала во власти ледяного ветра с Океана. Сыпал плотный мелкий дождь. Редкий прохожий мелькал на мокрых тротуарах. Холод пробирал... Где же, к черту, хваленая мягкость атлантических осеней?
Я раскрыл зонт и, закрываясь им от ветра, как щитом, решительно двинулся к бару Микки.
Рыжий Микки, занятый протиранием стаканов белоснежным полотенцем, встретил меня как старого знакомого.
– Как всегда, кофе, сэр? Может быть, стаканчик грога?
– Подогрей мне портвейну, Микки, - приказал я неожиданно для самого себя.
Еще секунду назад я не намеревался пить. Я вообще пью мало и редко - в отличие от Саввы Арбутова. Тем более портвейн. Тем более подогретый. Я даже не знал, подогревают ли вообще портвейн порядочные люди.
– И двойной "Джек Дэниэлс". Я замерз, Микки, как пес бездомный...
Микки принес заказанное. Видимо, и порядочные люди, знающие, как надо пить портвейн, иногда его подогревали, потому что мой заказ не вызвал у Микки удивления.
Кроме нас, в баре никого не было. Это поднимало мне настроение. Словно дорогу расчищало (куда? к чему? к кому?)... Я заявил:
– Чужой город уже не такой чужой, если в нем есть человек, к которому всегда можно заглянуть на огонек и в тепле с ним выпить. Спасибо, Микки!
Он кивнул: лучезарно, как его сестра, глядя на меня своими блестящими зелеными глазами.
Вообще-то я скорее отношусь к подвиду молчунов; но меня вдруг понесло, и я принялся вдохновенно втолковывать Микки, почему я не люблю - просто терпеть не могу! - "Гринпис" с его долбаной философией и его всемирной возней (хотя мне глубоко наплевать на "Гринпис", и я ничего ни о его философии, ни о нем самом не знаю и знать не хочу). Микки внимал, улыбался и кивал; и между тем принес мне еще один двойной "Джек Дэниэлс", и еще один... Я рассказывал Микки, как в одном далеком море, на берегах которого он никогда не побывает, потому что ему там нечерта делать, лежала во времена оные (а может быть, и теперь еще лежит) подбитая в последнюю мировую войну баржа с огромной круглой дырой в борту, и какие у нее в трюме росли страшные, черные, липкие водоросли, в которых запутаться легче, чем... И в этот момент в кармане его клетчатой фланелевой рубашки затиликал мелодично, нежно, как пение пеночки (я никогда не слыхал, как поет пеночка), "Эрикссон".
Микки заговорил по телефону, а я пришел в себя и обнаружил, что просто-напросто вульгарно пьян.
Я моментально признался себе, что сижу пью и рассусоливаю с рыжим Микки оттого только, что, как мальчик, никак не соберусь с духом спросить, где Дженнет и что с ней случилось. Черт их знает, этих англичан с их-домом-их-крепостью - вдруг насупится милейший Микки, ощетинится: "А какое ваше собачье дело, сэр, что случилось с моей сестрой? Лапы долой, сэр, от чужой частной жизни!" - и проч.
Микки протянул мне через стойку бара телефонную трубку.
– Поговорите, пожалуйста, сэр!..
С непередаваемой бережностью приняв "Эрикссон" из узкой кошачьей лапки Микки, я пробормотал:
– Не чужой город Батсуотер, не чужой...
Смарагдовые глаза...
– ...Алло...
– Мистер Тай-макоу? Здесь Дженнет Джонс. Уэй уии уэа?
– Мисс Джонс, - ответил я, тщательно артикулируя каждый звук и следя за интонацией, которой меня научили на курсах. - Мисс Джонс, умоляю: говорите со мной по-английски, пожалуйста.
Микки, взиравший на меня с веселым восторгом, прыснул в кулак. Дженнет Джонс на том конце радиоволны расхохоталась.
Смарагдовые глаза...
Она извинилась и заговорила по-человечески и очень старательно и медленно: она уже не работает в отеле и потому не нарушит его святых правил, если пригласит меня завтра в три часа дня на необременительную морскую прогулку с хорошим финалом у камина в загородном доме.
Я не смог сдержать удивления: морская прогулка при такой погоде? Ведь шторм! (Слова о "хорошем финале" даже как-то не сразу зацепили внимание.)
– На завтра предсказывают хорошую погоду; и потом, разве это шторм?возразила Дженнет. - Мистер Тай-макоу, не думаете же вы, что я намерена вас утопить? Или вы подвержены морской болезни?
Оказывается, как объяснил мне Микки, Джей-Джей владела в городе еще и небольшой фирмой по прокату катеров, лодок, морских велосипедов и прогулочных катамаранов. На берегу, в конце Ходдесдона, у Джей-Джей есть ангар для судов и собственный причал: маленький, но сертифицированный по всем правилам, гордо пояснил Микки.
– Надеюсь, мы поедем кататься не на велосипеде? - сострил я, прощаясь.
– Для таких прогулок у сестры есть отличный большой швербот, - серьезно сообщил Микки.
Вернувшись, я уничтожил объемистый обед, восполнив недостаток завтрака. После этого я, засыпая на ходу, приплелся в reception и уже открыл было рот, намереваясь пожаловаться на запах и попросить другой номер, да вспомнил, что запах преследовал меня и на прогулке; ergo, номер мой тут ни при чем. Улыбнувшись меднощекому портье, с готовностью вытянувшему мне навстречу свою лисью морду, я отправился к себе наверх. В номере меня свалил с ног сон, который очень точно принято называть "необоримым". Сейчас я проснулся; уж вечер; за окном темь. Кажется, алкоголь выветрился из меня и не будет мешать мне работать.
Чтобы не прерываться на ресторан, заказал ужин в номер: стейк на Т-образной кости и две порции двойного черного кофе.
_______________
11 января 1965 года, понедельник, 8.30 утра.
Наши взгляды скрестились, как шпаги; метафора сомнительная, даже пошлая - но... пусть она останется.
С первой же секунды твоего появления в классе ты, Литвин, внушил мне отвращение - нутряное, вряд ли объяснимое рациональными резонами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– А мисс Джонс?! - с разгона вонзил я в пространство вокруг нее свой вопрос.
– Мисс Джонс уволилась, сэр... - пролепетала испуганно мулатка, смигнувшая от моего наскока. - Я вместо нее.
От неожиданности я с неуместной фамильярностью посулил мулатке "Бог в помощь!" ("God-speed!"). Видимо, моя оксфордская идиома не употреблялась в Сомерсетшире, потому что мулатка посмотрела на меня своими прекрасными воловьими глазами абсолютно непонимающе.
Пустынная Бэрфорд-стрит пребывала во власти ледяного ветра с Океана. Сыпал плотный мелкий дождь. Редкий прохожий мелькал на мокрых тротуарах. Холод пробирал... Где же, к черту, хваленая мягкость атлантических осеней?
Я раскрыл зонт и, закрываясь им от ветра, как щитом, решительно двинулся к бару Микки.
Рыжий Микки, занятый протиранием стаканов белоснежным полотенцем, встретил меня как старого знакомого.
– Как всегда, кофе, сэр? Может быть, стаканчик грога?
– Подогрей мне портвейну, Микки, - приказал я неожиданно для самого себя.
Еще секунду назад я не намеревался пить. Я вообще пью мало и редко - в отличие от Саввы Арбутова. Тем более портвейн. Тем более подогретый. Я даже не знал, подогревают ли вообще портвейн порядочные люди.
– И двойной "Джек Дэниэлс". Я замерз, Микки, как пес бездомный...
Микки принес заказанное. Видимо, и порядочные люди, знающие, как надо пить портвейн, иногда его подогревали, потому что мой заказ не вызвал у Микки удивления.
Кроме нас, в баре никого не было. Это поднимало мне настроение. Словно дорогу расчищало (куда? к чему? к кому?)... Я заявил:
– Чужой город уже не такой чужой, если в нем есть человек, к которому всегда можно заглянуть на огонек и в тепле с ним выпить. Спасибо, Микки!
Он кивнул: лучезарно, как его сестра, глядя на меня своими блестящими зелеными глазами.
Вообще-то я скорее отношусь к подвиду молчунов; но меня вдруг понесло, и я принялся вдохновенно втолковывать Микки, почему я не люблю - просто терпеть не могу! - "Гринпис" с его долбаной философией и его всемирной возней (хотя мне глубоко наплевать на "Гринпис", и я ничего ни о его философии, ни о нем самом не знаю и знать не хочу). Микки внимал, улыбался и кивал; и между тем принес мне еще один двойной "Джек Дэниэлс", и еще один... Я рассказывал Микки, как в одном далеком море, на берегах которого он никогда не побывает, потому что ему там нечерта делать, лежала во времена оные (а может быть, и теперь еще лежит) подбитая в последнюю мировую войну баржа с огромной круглой дырой в борту, и какие у нее в трюме росли страшные, черные, липкие водоросли, в которых запутаться легче, чем... И в этот момент в кармане его клетчатой фланелевой рубашки затиликал мелодично, нежно, как пение пеночки (я никогда не слыхал, как поет пеночка), "Эрикссон".
Микки заговорил по телефону, а я пришел в себя и обнаружил, что просто-напросто вульгарно пьян.
Я моментально признался себе, что сижу пью и рассусоливаю с рыжим Микки оттого только, что, как мальчик, никак не соберусь с духом спросить, где Дженнет и что с ней случилось. Черт их знает, этих англичан с их-домом-их-крепостью - вдруг насупится милейший Микки, ощетинится: "А какое ваше собачье дело, сэр, что случилось с моей сестрой? Лапы долой, сэр, от чужой частной жизни!" - и проч.
Микки протянул мне через стойку бара телефонную трубку.
– Поговорите, пожалуйста, сэр!..
С непередаваемой бережностью приняв "Эрикссон" из узкой кошачьей лапки Микки, я пробормотал:
– Не чужой город Батсуотер, не чужой...
Смарагдовые глаза...
– ...Алло...
– Мистер Тай-макоу? Здесь Дженнет Джонс. Уэй уии уэа?
– Мисс Джонс, - ответил я, тщательно артикулируя каждый звук и следя за интонацией, которой меня научили на курсах. - Мисс Джонс, умоляю: говорите со мной по-английски, пожалуйста.
Микки, взиравший на меня с веселым восторгом, прыснул в кулак. Дженнет Джонс на том конце радиоволны расхохоталась.
Смарагдовые глаза...
Она извинилась и заговорила по-человечески и очень старательно и медленно: она уже не работает в отеле и потому не нарушит его святых правил, если пригласит меня завтра в три часа дня на необременительную морскую прогулку с хорошим финалом у камина в загородном доме.
Я не смог сдержать удивления: морская прогулка при такой погоде? Ведь шторм! (Слова о "хорошем финале" даже как-то не сразу зацепили внимание.)
– На завтра предсказывают хорошую погоду; и потом, разве это шторм?возразила Дженнет. - Мистер Тай-макоу, не думаете же вы, что я намерена вас утопить? Или вы подвержены морской болезни?
Оказывается, как объяснил мне Микки, Джей-Джей владела в городе еще и небольшой фирмой по прокату катеров, лодок, морских велосипедов и прогулочных катамаранов. На берегу, в конце Ходдесдона, у Джей-Джей есть ангар для судов и собственный причал: маленький, но сертифицированный по всем правилам, гордо пояснил Микки.
– Надеюсь, мы поедем кататься не на велосипеде? - сострил я, прощаясь.
– Для таких прогулок у сестры есть отличный большой швербот, - серьезно сообщил Микки.
Вернувшись, я уничтожил объемистый обед, восполнив недостаток завтрака. После этого я, засыпая на ходу, приплелся в reception и уже открыл было рот, намереваясь пожаловаться на запах и попросить другой номер, да вспомнил, что запах преследовал меня и на прогулке; ergo, номер мой тут ни при чем. Улыбнувшись меднощекому портье, с готовностью вытянувшему мне навстречу свою лисью морду, я отправился к себе наверх. В номере меня свалил с ног сон, который очень точно принято называть "необоримым". Сейчас я проснулся; уж вечер; за окном темь. Кажется, алкоголь выветрился из меня и не будет мешать мне работать.
Чтобы не прерываться на ресторан, заказал ужин в номер: стейк на Т-образной кости и две порции двойного черного кофе.
_______________
11 января 1965 года, понедельник, 8.30 утра.
Наши взгляды скрестились, как шпаги; метафора сомнительная, даже пошлая - но... пусть она останется.
С первой же секунды твоего появления в классе ты, Литвин, внушил мне отвращение - нутряное, вряд ли объяснимое рациональными резонами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31