!
- Ты научишь! - сквозь смех выкрикнул Кулу. Вытянув шею, он, как индюшка, клекотал горлом. И впрямь, сучий сын, на Гарибе тренироваться решил!..
- Ну что ж, смейтесь давайте... - не глядя ни на кого, произнес Гариб. И, чтоб не дать волю рукам, повернулся и вышел на улицу. Жена в хлеву доила корову.
- Сусанбер, ради бога, где у тебя те деньги, за шелкопряда?
- Где же им быть - дома... - сказала жена. И грустно улыбнувшись, добавила: - Никак совесть заела, решил в Ленинград везти?..
- Пшеницы куплю! - сказал Гариб. Вспомнил, как по-индюшачьи заливался смехом Кулу, и изо всей силы пнул ногой дверь хлева.
- Господи, да на что тебе пшеница?!
- Смолоть хочу и продать. Пусть попробуют, какой вкус у хлеба! Все зерно повезут!
Пшеницы было сорок мешков, по шестьдесят килограммов каждый, и, въезжая в Бузбулак на машине дарыдагского колхоза, Гариб размышлял о том, как все изменилось: такой стал дешевый хлеб. Он хоть и не пережил войны и настоящего голода не знал, но хорошо помнил время, когда с хлебом было туговато. А сейчас он за половину вырученных женой денег купил целый грузовик пшеницы. Грузовик!.. За каких-нибудь пятьсот рублей. А пшеница!.. Зерно к зерну, семенная. Если б поторговаться, и еще уступили бы - у них в Дарыдаге от позапрошлогодней амбары ломятся.
Считая, что сидеть на хлебе - грешно, Гариб пристроился на кабинке, зацепился ступнями за доски борта. Машина уже подъезжала к Бузбулаку. "Ладно, поглядим сейчас... Узнаете, кто чего стоит!" Наклонившись к шоферу, Гариб попросил его медленней ехать мимо чайханы, уселся поудобнее и запел... Но до чайханы машина не дошла. Возле правления, подняв руку, стояли два человека: один был из госконтроля, другого Гариб не знал.
Гариб бросил взгляд на чайхану: у входа толпился народ, все глядели сюда, в его сторону...
Гариба посадили в другую машину, грузовик с зерном тоже отправили в район.
Дней через пять в бузбулакском клубе состоялся открытый суд. Но суд был только так, "для галочки". Потому что все это время дядя Мирали каждый день с утра уезжал в район, а к слову его прислушивались, как-никак трое сыновей на войне погибли... В Бузбулаке известно было каждое словечко, сказанное дядей Мирали в райкоме, в суде, в госконтроле. Знали даже про завитушку, похожую на рыбью голову, которую (по причине малограмотности) поставил вместо подписи дядя Мирали, подтверждая, что берет Гариба на поруки...
При всем том клуб был полон (большинство, конечно, пришло на суд поразвлечься). Сусанбер тоже была здесь - сидела в уголке, пристроив по обе стороны ребятишек. Дядя Мирали то и дело ободряюще поглядывал на Гариба - не бойся, мол, все в порядке, сейчас выпустят. А Гариб время от времени бросал взгляд на Сусанбер и тихонько покачивал головой: он был уже в курсе дела.
После суда они с дядей Мирали вышли из клуба вместе. Погода была самая что ни на есть весенняя. За те дни, что Гариб отсутствовал, повсюду расцвели и абрикосы, и алыча.
Гариб шел, смотрел на цветущие деревья и думал: нет, не годится. Потому что, сидя в тюрьме, пришел к твердому убеждению: ничего нет на свете глупее, чем такая вот, не по времени, весна; не начнись весна этот год так рано, ничего, может, и не случилось бы.
1 2 3
- Ты научишь! - сквозь смех выкрикнул Кулу. Вытянув шею, он, как индюшка, клекотал горлом. И впрямь, сучий сын, на Гарибе тренироваться решил!..
- Ну что ж, смейтесь давайте... - не глядя ни на кого, произнес Гариб. И, чтоб не дать волю рукам, повернулся и вышел на улицу. Жена в хлеву доила корову.
- Сусанбер, ради бога, где у тебя те деньги, за шелкопряда?
- Где же им быть - дома... - сказала жена. И грустно улыбнувшись, добавила: - Никак совесть заела, решил в Ленинград везти?..
- Пшеницы куплю! - сказал Гариб. Вспомнил, как по-индюшачьи заливался смехом Кулу, и изо всей силы пнул ногой дверь хлева.
- Господи, да на что тебе пшеница?!
- Смолоть хочу и продать. Пусть попробуют, какой вкус у хлеба! Все зерно повезут!
Пшеницы было сорок мешков, по шестьдесят килограммов каждый, и, въезжая в Бузбулак на машине дарыдагского колхоза, Гариб размышлял о том, как все изменилось: такой стал дешевый хлеб. Он хоть и не пережил войны и настоящего голода не знал, но хорошо помнил время, когда с хлебом было туговато. А сейчас он за половину вырученных женой денег купил целый грузовик пшеницы. Грузовик!.. За каких-нибудь пятьсот рублей. А пшеница!.. Зерно к зерну, семенная. Если б поторговаться, и еще уступили бы - у них в Дарыдаге от позапрошлогодней амбары ломятся.
Считая, что сидеть на хлебе - грешно, Гариб пристроился на кабинке, зацепился ступнями за доски борта. Машина уже подъезжала к Бузбулаку. "Ладно, поглядим сейчас... Узнаете, кто чего стоит!" Наклонившись к шоферу, Гариб попросил его медленней ехать мимо чайханы, уселся поудобнее и запел... Но до чайханы машина не дошла. Возле правления, подняв руку, стояли два человека: один был из госконтроля, другого Гариб не знал.
Гариб бросил взгляд на чайхану: у входа толпился народ, все глядели сюда, в его сторону...
Гариба посадили в другую машину, грузовик с зерном тоже отправили в район.
Дней через пять в бузбулакском клубе состоялся открытый суд. Но суд был только так, "для галочки". Потому что все это время дядя Мирали каждый день с утра уезжал в район, а к слову его прислушивались, как-никак трое сыновей на войне погибли... В Бузбулаке известно было каждое словечко, сказанное дядей Мирали в райкоме, в суде, в госконтроле. Знали даже про завитушку, похожую на рыбью голову, которую (по причине малограмотности) поставил вместо подписи дядя Мирали, подтверждая, что берет Гариба на поруки...
При всем том клуб был полон (большинство, конечно, пришло на суд поразвлечься). Сусанбер тоже была здесь - сидела в уголке, пристроив по обе стороны ребятишек. Дядя Мирали то и дело ободряюще поглядывал на Гариба - не бойся, мол, все в порядке, сейчас выпустят. А Гариб время от времени бросал взгляд на Сусанбер и тихонько покачивал головой: он был уже в курсе дела.
После суда они с дядей Мирали вышли из клуба вместе. Погода была самая что ни на есть весенняя. За те дни, что Гариб отсутствовал, повсюду расцвели и абрикосы, и алыча.
Гариб шел, смотрел на цветущие деревья и думал: нет, не годится. Потому что, сидя в тюрьме, пришел к твердому убеждению: ничего нет на свете глупее, чем такая вот, не по времени, весна; не начнись весна этот год так рано, ничего, может, и не случилось бы.
1 2 3