"Что? Говно мальчишка? Гоните его в шею, Мишенька, гоните немедленно! Боже мой, что я могу поделать: меня все просят, никому не могу отказать!"
***
Кто-то из актеров звонит Раневской справиться о здоровье. "Дорогой мой, – жалуется она, – такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, почки, желудок – все ноет! Суставы ломит, еле хожу… Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы еще предстательная железа!"
***
М. М. Новохижин рассказывал мне, что часто записывался с Раневской на радио. Репетировали у Раневской дома – с чаем, пирогами и тараканами. Да-да, тараканами, у Раневской их было множество, она их не убивала, наоборот: прикармливала и называла "мои пруссачки". Ползали везде, совершенно не стесняясь… Новохижин терпел, терпел, но когда один самый нахальный таракашка пополз прямо в тарелку с пирогом, он его ладошкой припечатал к столу. Фаина Георгиевна встала над столом в полный рост и пророкотала: "Михал Михалыч, я боюсь, что на этом кончится наша дружба!"
***
Раневская получила новую квартиру. Друзья перевезли ее, помогли устроиться, расставили мебель. Потом развесили вещи по шкафам, разложили по ящикам и собрались уходить. Вдруг Раневская заголосила: "Боже мой, где мои похоронные принадлежности! Куда вы положили мои похоронные принадлежности! Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, могут понадобиться в любую минуту!" Она так горевала, что все просто кинулись искать эти "похоронные принадлежности": выдвигали ящики, заглядывали в шкафы, толком не понимая, что, собственно, следует искать. Вдруг Раневская радостно возгласила: "Слава Богу, нашла!" И торжественно продемонстрировала всем "похоронные принадлежности" – коробочку со своими орденами и медалями.
***
Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок этот очень полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.
Война закончилась, появились продукты, и яйца тоже стали возникать на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные есть очень полезная и питательная еда. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и всем сообщала: "Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!"
***
Как-то Раневская получила путевку в Дом отдыха ВТО в Комарове. Отдыхом осталась страшно недовольна: рядом с ее корпусом беспрестанно грохотали поезда Уезжая, сказала, как отрезала: "Ноги моей больше не будет в этом Доме отдыха… имени Анны Карениной!"
***
Охлопков репетировал спектакль с Раневской. Вот она на сцене, а он в зале, за режиссерским столиком. Охлопков: "Фанечка, будьте добры, станьте чуть левее, на два шага. Так, а теперь чуть вперед, на шажок". И вдруг требовательно закричал: "Выше, выше пожалуйста!" Раневская поднялась на носки, вытянула шею, как могла. "Нет, нет, – закричал Охлопков, – мало! Еще выше надо!" "Куда выше, – возмутилась Раневская, – я же не птичка, взлететь не могу!"
"Что вы, Фанечка, – удивился Охлопков, – это я вовсе не вам: за вашей спиной монтировщики флажки вешают!"
***
Вера Петровна Марецкая загорает на южном пляже. Загорает очень своеобразно: на женском лежбище, где дамы сбросили даже легкие купальнички, знаменитая актриса лежит на топчане в платье, подставив солнцу только руки, ноги и лицо. Проходящая мимо жена поэта Дудина замечает ей: "Что это вы, Верочка, здесь все голые, а вы вон как…" "Ах, дорогая, – вздыхает Марецкая, – я загораю для моих зрителей! Они любят меня; я выйду на сцену – тысяча людей ахнет от моего загорелого лица, от моих рук, ног… А кто увидит мое загорелое тело, – кроме мужа, человек пять-шесть? Стоит ли стараться?"
***
Раневская в семьдесят лет объявила, что вступает в партию. "Зачем?" – поразились друзья. "Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка говорит обо мне на партбюро!"
***
Как-то у Раневской спросили напрямик, почему у Марецкой и премии, и "Гертруда", а у ней нету? "Голубчики мои, – вздохнула Раневская, – чтобы мне получить все, что есть у Марецкой, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!"
***
Раневская говорила: "Я жила со многими театрами и ни разу не испытала чувства удовлетворения!" И это не было преувеличением: даже большие мастера "не доставали" до гения этой актрисы. В спектакле театра им. Моссовета «Шторм» после сцены с Торговкой Дунькой (помните ее неповторимое "Шо грыте?"), зрители толпами уходили домой: больше смотреть было нечего. И в конце концов при создании второй редакции спектакля Раневской сообщили об изъятии этой сцены из спектакля, "как нарушающей его художественную целостность"! Ладно, хоть успели заснять на пленку…
Конечно Раневская очень переживала. Однажды Завадский закричал ей из зала: "Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!" "То-то у меня чувство, как будто наелась говна", – достаточно громко пробурчала Фаина. "Вон из театра!" – крикнул мэтр. Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему: "ВОН ИЗ ИСКУССТВА!!"
Она называла Завадского "Перпетуум кобеле"…
***
Раневская часто говорила, вздыхая: "Боже, какая я старая: я еще помню порядочных людей!"
***
Одной из самых замечательных работ Раневской была Бабушка в спектакле театра им. Пушкина "Деревья умирают стоя". Артист Витольд Успенский, игравший ее внука, рассказал мне, как она однажды нахулиганила. На гастролях собрались как-то молодые актеры выпить-закусить. Бегут гурьбой по гостиничной лестнице вниз, в ресторан, а навстречу тяжело поднимается Раневская. "Ах, молодые люди, – завздыхала она, – вы бежите гулять-веселиться, а я, старая старуха, буду лежать в номере одна, в тоске и грусти…" "Фаина Георгиевна, – загалдели молодые наперебой, – идемте с нами в ресторан, для нас это такая честь – посидеть с вами!.." "Нет, дорогие мои, – вздыхала та, – я старая старуха, я уж буду в номере лежать… Разве что чашечку кофе мне принесите!" "Вот вы, дружок, – обратилась она к артисту Шевцову, – не откажите в любезности…" "Момент! – крикнул Шевцов, – для вас – все!!" Вот он держит чашечку кофе, стучит в дверь Раневской, слышит ее бас: "Войдите!"… Входит – и от неожиданности роняет чашку. Положив на пол матрас, открыв настежь окна, лежит совершенно голая великая артистка и курит. Шевцов уронил чашку. Невозмутимо посмотрев на остолбеневшего Шевцова, Раневская пророкотала: "Голубчик, вас шокировало, что я курю "Беломор"?"
***
Раневская с завистью говорила Евгению Габриловичу, жившему в свои последние годы в Доме ветеранов кино:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
***
Кто-то из актеров звонит Раневской справиться о здоровье. "Дорогой мой, – жалуется она, – такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, почки, желудок – все ноет! Суставы ломит, еле хожу… Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы еще предстательная железа!"
***
М. М. Новохижин рассказывал мне, что часто записывался с Раневской на радио. Репетировали у Раневской дома – с чаем, пирогами и тараканами. Да-да, тараканами, у Раневской их было множество, она их не убивала, наоборот: прикармливала и называла "мои пруссачки". Ползали везде, совершенно не стесняясь… Новохижин терпел, терпел, но когда один самый нахальный таракашка пополз прямо в тарелку с пирогом, он его ладошкой припечатал к столу. Фаина Георгиевна встала над столом в полный рост и пророкотала: "Михал Михалыч, я боюсь, что на этом кончится наша дружба!"
***
Раневская получила новую квартиру. Друзья перевезли ее, помогли устроиться, расставили мебель. Потом развесили вещи по шкафам, разложили по ящикам и собрались уходить. Вдруг Раневская заголосила: "Боже мой, где мои похоронные принадлежности! Куда вы положили мои похоронные принадлежности! Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, могут понадобиться в любую минуту!" Она так горевала, что все просто кинулись искать эти "похоронные принадлежности": выдвигали ящики, заглядывали в шкафы, толком не понимая, что, собственно, следует искать. Вдруг Раневская радостно возгласила: "Слава Богу, нашла!" И торжественно продемонстрировала всем "похоронные принадлежности" – коробочку со своими орденами и медалями.
***
Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок этот очень полезен, натуральные яйца, наоборот же, очень вредны.
Война закончилась, появились продукты, и яйца тоже стали возникать на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные есть очень полезная и питательная еда. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и всем сообщала: "Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!"
***
Как-то Раневская получила путевку в Дом отдыха ВТО в Комарове. Отдыхом осталась страшно недовольна: рядом с ее корпусом беспрестанно грохотали поезда Уезжая, сказала, как отрезала: "Ноги моей больше не будет в этом Доме отдыха… имени Анны Карениной!"
***
Охлопков репетировал спектакль с Раневской. Вот она на сцене, а он в зале, за режиссерским столиком. Охлопков: "Фанечка, будьте добры, станьте чуть левее, на два шага. Так, а теперь чуть вперед, на шажок". И вдруг требовательно закричал: "Выше, выше пожалуйста!" Раневская поднялась на носки, вытянула шею, как могла. "Нет, нет, – закричал Охлопков, – мало! Еще выше надо!" "Куда выше, – возмутилась Раневская, – я же не птичка, взлететь не могу!"
"Что вы, Фанечка, – удивился Охлопков, – это я вовсе не вам: за вашей спиной монтировщики флажки вешают!"
***
Вера Петровна Марецкая загорает на южном пляже. Загорает очень своеобразно: на женском лежбище, где дамы сбросили даже легкие купальнички, знаменитая актриса лежит на топчане в платье, подставив солнцу только руки, ноги и лицо. Проходящая мимо жена поэта Дудина замечает ей: "Что это вы, Верочка, здесь все голые, а вы вон как…" "Ах, дорогая, – вздыхает Марецкая, – я загораю для моих зрителей! Они любят меня; я выйду на сцену – тысяча людей ахнет от моего загорелого лица, от моих рук, ног… А кто увидит мое загорелое тело, – кроме мужа, человек пять-шесть? Стоит ли стараться?"
***
Раневская в семьдесят лет объявила, что вступает в партию. "Зачем?" – поразились друзья. "Надо! – твердо сказала Раневская. – Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка говорит обо мне на партбюро!"
***
Как-то у Раневской спросили напрямик, почему у Марецкой и премии, и "Гертруда", а у ней нету? "Голубчики мои, – вздохнула Раневская, – чтобы мне получить все, что есть у Марецкой, мне нужно сыграть как минимум Чапаева!"
***
Раневская говорила: "Я жила со многими театрами и ни разу не испытала чувства удовлетворения!" И это не было преувеличением: даже большие мастера "не доставали" до гения этой актрисы. В спектакле театра им. Моссовета «Шторм» после сцены с Торговкой Дунькой (помните ее неповторимое "Шо грыте?"), зрители толпами уходили домой: больше смотреть было нечего. И в конце концов при создании второй редакции спектакля Раневской сообщили об изъятии этой сцены из спектакля, "как нарушающей его художественную целостность"! Ладно, хоть успели заснять на пленку…
Конечно Раневская очень переживала. Однажды Завадский закричал ей из зала: "Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!" "То-то у меня чувство, как будто наелась говна", – достаточно громко пробурчала Фаина. "Вон из театра!" – крикнул мэтр. Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему: "ВОН ИЗ ИСКУССТВА!!"
Она называла Завадского "Перпетуум кобеле"…
***
Раневская часто говорила, вздыхая: "Боже, какая я старая: я еще помню порядочных людей!"
***
Одной из самых замечательных работ Раневской была Бабушка в спектакле театра им. Пушкина "Деревья умирают стоя". Артист Витольд Успенский, игравший ее внука, рассказал мне, как она однажды нахулиганила. На гастролях собрались как-то молодые актеры выпить-закусить. Бегут гурьбой по гостиничной лестнице вниз, в ресторан, а навстречу тяжело поднимается Раневская. "Ах, молодые люди, – завздыхала она, – вы бежите гулять-веселиться, а я, старая старуха, буду лежать в номере одна, в тоске и грусти…" "Фаина Георгиевна, – загалдели молодые наперебой, – идемте с нами в ресторан, для нас это такая честь – посидеть с вами!.." "Нет, дорогие мои, – вздыхала та, – я старая старуха, я уж буду в номере лежать… Разве что чашечку кофе мне принесите!" "Вот вы, дружок, – обратилась она к артисту Шевцову, – не откажите в любезности…" "Момент! – крикнул Шевцов, – для вас – все!!" Вот он держит чашечку кофе, стучит в дверь Раневской, слышит ее бас: "Войдите!"… Входит – и от неожиданности роняет чашку. Положив на пол матрас, открыв настежь окна, лежит совершенно голая великая артистка и курит. Шевцов уронил чашку. Невозмутимо посмотрев на остолбеневшего Шевцова, Раневская пророкотала: "Голубчик, вас шокировало, что я курю "Беломор"?"
***
Раневская с завистью говорила Евгению Габриловичу, жившему в свои последние годы в Доме ветеранов кино:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33