«Твой род»: Советский писатель; Москва; 1986
Аннотация

Ташкент
Арьял-Тэван вернулся из большого, неописуемого, из кругосветного одного путешествия, посмеялся-посмеялся и притянул к себе и повалил — зарезал барана. И был он одновременно словно бы и гостем знатным, и прежним Арьялом, прирезывающим барана для гостя. Жена его Софи, Другой Тэван — Красавчик и его новая молодая жена стояли и смотрели, что он делает и что говорит, думали — здорово выпил, сейчас повалится, сутки проспит, но он притянул к себе и зарезал барана, из кругосветного своего путешествия вернувшись. Кругосветного, то есть, значит, мы отсюдова вдруг исчезаем, сами не знаем, где целых три дня пропадаем, где и что говорим-вякаем — и всё это время пахнет бензином и айвой, — а через три дня вдруг видим: мы снова здесь, вот жена наша Софи, вот наша новая невестка, Тэвана жена, и новый младенчик ихний — вот. Мы косу свою на кечутском покосе бросаем, бежим напролом к нав-уртским лошадям и через Кехутскую чащу, через Джархеч, Касах, через весь Воскепар три дня — на лошади, пешие, весёлым пёстрым автобусом Ереван — Тбилиси — всюду кружим, всё хорошенько обследуем, потом нам машину дают и мы — почёт тебе, трёхтонка, — подъезжаем к самому нашему дому, слезаем с машины и в руках наших обнаруживаем прут, ну, тот, что дети в руки берут, палку обычную, и тут мы говорим себе «это ещё откудова» и смеёмся, и, как старый сон, насилу вспоминаем, что три дня назад мы нашу полковничью шапку сдвинули на затылок и с кехутских наших склонов посмотрели на склоны Жернова, и прежде нашего глаза сердце наше засвидетельствовало, что у нашей новой невестки из-под носа прямо увели овец. Мы косу в траву бросили и через чащу Ачаркута прямиком к лошадям Нав-урта, а там три лошади, и наша рука, когда мы скатывались с Кехута, сама, значит, сорвала тот прут и три дня так его и не выпускала, держала — и все это время пахло айвой и пылью, — вот так — из победного одного странствия Арьял-Тэван вернулся (Арьял? Орёл? Ореол? Реал? — кто знает, но таково прозвище) — пришёл, закинул шапку на полку и перед той шапкой стал по стойке «смирно».
— Па-па-па-па, — сказал, — не шапка же, вострый кинжал, народ рассекает, как генерал сквозь строй проходит. Ей-богу, — сказал, — от самого Джархеча, от джархечского монастыря до Воскепара народ расступается и с обеих сторон честь отдаёт.
В кармане ополовиненная бутылка водки, сидел, посапывал, сейчас, подумали, как завалится спать, ляг, сказали они ему, ложись, укроем тебя, но он не стал спать, притянул между ног барана, зарезал. Условлено с кем-то, решили, гостя ждёт, но нет: хашламу всю придвинул к ним четверым, ничего гостю не оставил.
Шутка то была или правда, сыграла тут роль шапка и была ли она у него к этому времени, форменная шапка полковника милиции Владимира Меликяна, или же нет, но дело было так — кроме самого себя, целого-невредимого, кроме себя и пересчитанных поштучно двадцати пяти овец, Арьял из безвестности принёс с собой:
для Софи и новой невестки по цветастой шали, хотят — на голову пусть повяжут, хотят — на плечи накинут, и так и так хорошо, ни дать ни взять турецкие ханумы,
для тэвановского мальца около двух кило халвы, Софи попробовала и, несмотря на то, что — халва, какая она ещё бывает — сладкая, лицо её свело, как от кислого, и она спрятала халву для утреннего-вечернего чая,
складной нож для Другого Тэвана,
ополовиненную зелёную бутылку водки за 3 р. 62 коп. (потому полбутылки, что в кабине грузовика, когда ехал, отхлёбывал понемножку, чтоб не заснуть от тёплого запаха газа),
про шали, значит, сказали — для обеих жён две красивые цветастые шали, ещё три штучки неспелой мушмулы в кармане, сорвал возле джархечского монастыря, но неспелыми оказались и застряли у Софи в горле точно так же, как застряли в горле Арьяла возле джархечского монастыря, но — у него — по другой причине,
под мышкой здоровенный арбуз, шесть таких же возле Шиш-Кара лежат, ещё — шесть штук батарей для радио, полный порядок, весь Дагестан разграбил — принёс, а в карманах-то всего три рубля денег было, в руках — детский прут, на голове полковничья шапка.
Пришёл, стал, посопел-посопел носом, отвёл руку с прутом и говорит:
— Откуда у меня, у какого такого ребёнка я его взял?
Об этих рублях он тоже понятия не имел, знать не знал, что имеются таковые, думал, что совсем того, порожний, и в автобусе Ереван — Тбилиси перед всем этим пёстрым народом оскандалился: водитель ему сказал — ты не из села разве, да у вас в каждом шве по тыще рублей зашито, а Арьял ему: «Нет, парень, то есть что-то, конечно, и у нас имеется, но в дорогу неожиданно, неподготовленно отправились», — сказал так, руку в карман запустил, и на тебе конфуз — сложенный пополам этот трёшник, так толком и не поняли, то ли шофёр автобуса с этими своими тифлисскими штучками подкинул, то ли Арьял сам когда-нибудь пошёл в магазин за покупками и после того подзавалялся этот трёшник у него в кармане, а может, с пиджаком Владимира Меликяна из Еревана прибыл, хотя — нет, дочка Амбо, она карманы все вывернет, выстирает, утюжком как следует прогладит, а уж после вещь в село им отправит.
Вместе с утренней, отдающей горечью полутьмой появилось, посвистывая, его монгольское коротконогое широкоплечее обличье — поскользнулось, фыркнуло, залилось смехом — возле старого кладбища арбуз выскользнул у него из-под мышки, покатился.
— Айта, ловите его, держите, джархечец убежал, а ну! — и смеётся, и смеётся.
Другой Тэван, Красавчик, стоял в исподнем за хлевом, сонный красный кобель прыгнул наперерез катившемуся арбузу, но почуял запах побратима, взвыл и кинулся к нему. Это что за скулёж и плач были, два-три года словно друг друга не видели, распластались на земле, ползали и скулили, всё же кобель — а как последний щенок-сопляк ныл, сейчас, казалось, от тоски дух испустит, попрыгали морда к морде, повалялись, покатались по земле, вдоволь нацеловались и только тогда немного подуспокоились. Остальные псы ничего, стояли себе, смотрели.
Иней уже высыпал, то есть ещё не иней был, но холодом порядком тянуло, Другой Тэван потерял с ноги ботинок, но всё же сумел поймать касахский тёмно-зелёный, почти что чёрный, с толстой шкурой арбуз и из ничего не значащих, между прочим сказанных Арьялом двух слов сразу же раскумекал, что между Касахом и нами перевалочным пунктом стоял дом джархечского недотёпы-дурака (то есть что он недотёпа и не его ума это дело, всем известно, но вот поди ж ты, увёл из-под носа женщин и детишек целую отару, можно сказать), и словно колом ему по голове дали — во рту пересохло и горько стало, и в эту минуту Другой Тэван принял решение, то самое, над которым Арьял пыхтел-раздумывал целых три дня, — то есть что на будущий год в этот день, вернее, от этого дня три дня обратно — такого-то октября, когда школьники спустятся с гор, джархечский дурак недосчитается двадцати пяти своих отборных овец — недосчитается и потом их тоже не найдёт… Другой Тэван, Красавчик, как был в исподнем, с пиджаком на плечах, пошёл навстречу товарищу, они перекинулись несколькими словами на ихнем, им двоим понятном языке — и приговор был закреплён.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38