Помещик Смирнов всю землю у крестьян отпил в барщину, заставляет плотины ставить, камень дробить. Три бабы умерли от тяжкой работы, десять мертвых детей родилось. В селе Логинове Московской губернии у крестьян свой хлеб пропадает, все дни — на барщине…
— Довольно! — оборвал император, поднимаясь. Как смел Плещеев читать ему все это в канун коронации? Закрыв глаза, замотал он головой, не в силах прогнать видение: разошедшаяся в болоте гать, торчащий из мелкой воды трухлявый бугристый пень, вздутые жилы на шее тужащегося сдвинуть карету мужика… И всем этим — править?!
— Сергей Иванович, полагаете ли вы за недовольством этим смысл больший, чем каприз?
— Государь, то же неустройство, что устранено вами в армии, повсюду царит. Государство не может помещикам предоставить делать с крестьянами, что заблагорассудится, если не хочет лишиться вовсе рекрутов, податей… и ведь они присягают теперь.
— Хорошо. Так вы читали, что там главное?
— Крестьяне отягощены барщиной, недостает времени работать для содержания своих семей.
— Так умерим барщину. Трех дней довольно; подготовьте указ… впрочем, пусть будет манифест.
— Но, государь, многие помещики окажутся недовольны.
— Что? Недовольны? Сергей Иванович, человек, недовольный государственными установлениями, зовется бунтовщиком. Я принимаю это решение не потому, что мужики недовольны, а потому, что от неразумия некоторых помещиков государство терпит ущерб. Пишите манифест.
Вглядевшись в обеспокоенное лицо Плещеева, Павел вздохнул негромко:
— Что еще, Сергей Иванович?
Слова об обстоятельствах, к которым и власть не может быть равнодушна, обманчивости легких решений, опасности мер, слишком многих делающих недовольными, были готовы, но — не сказаны. Плещеев только посмотрел долго, вопрошающе в глаза человеку, часто спрашивавшему у него совета, впервые ощущая, разуму вопреки, что тот, быть может, знает иную истину — иначе что дало бы смелость решать?
— Ничего, государь. Манифест будет готов завтра. Оставить ли вам бумаги?
— Какие? А, жалобы… К чему? Впрочем, погодите, вот эту дайте.
Перелистнув затертые, исписанные аккуратно листочки, Павел взял жалобу крестьян села Логинова и, обмакнув перо, черкнул резолюцию московскому генерал-губернатору князю Долгорукову.
— Теперь берите. Все остальные — Куракину.
* * *
Зима выдалась затяжной. Вился снег над сугробами по обе стороны тракта, когда Павел выехал в Москву на коронацию. Едва размели снег и вокруг Петровского дворца, где он остановился, пожелав отложить въезд в город. Чего ждал — не знал никто, только петербургский полицмейстер Архаров, когда заходил о том разговор, делал многозначительную мину да то и дело ездил в Москву. Дамы сетовали на тесноту и неуютность дома, в котором давно никто не жил; Александр и Константин радовались короткому отдыху от бесконечных, не нужных никому хлопот, на которые они, как шефы гвардейских полков, были обречены. Наконец приехала Нелидова с девятью коронационными знаменами, вышитыми смолянками, и назначен был торжественный въезд в древнюю столицу.
Так повелось, что не Париж, а Реймс вручал скипетр королям Франции; не петербургские — московские святыни делали своими прикосновениями нерушимой власть российских императоров. Павел ждал не знамен — повели он, в любой назначенный день и привезли бы, но ни один курьер не был отправлен поторопить Нелидову. Время нужно было самому государю, чтобы решиться. С орловского бунта не проходила тревога, не разрешенная и согласием на настояния братьев Литта принять под покровительство Мальтийский орден. Павел знал, плоды достанутся не ему. Может быть, лишь сыновья его сыновей окружены будут надежной броней рыцарского строя. Пока же предстоит править той страной, что оставлена позорно-блистательным предыдущим царствованием. Успокаивали лица взятых в эскорт лейб-казаков, обращенные всегда к государю с восхищением и надеждой. Он несколько раз порывался поговорить с Евграфом Грузиновым, но сдерживал себя.
Вербной субботой выпал снег. На этот день назначен был переезд в город; с утра начали собираться, но лишь к одиннадцати кавалькада, проехав заставу, разделилась: государь со свитой отправился к Кремлю, обоз — в Слободской дворец.
Покой снизошел на душу Павла в Успенском соборе. Золотисто-дымное, возвышалось пламя многих свечей, окна тускнели в лад то ли плывущим над Кремлем тучам, то ли разливу хора. Сотни людей, многажды усилив, повторяли движение своего государя, склонявшегося к поклоне, воздевавшего очи горе. Шесть дней спустя, в светлое воскресенье, здесь же, в Успенском соборе, дрожа слегка от утреннего холода, Павел, ступая медленно во главе свиты, приблизился к алтарю и склонил голову под благословение митрополита. Не ощутив прикосновения, выждал, поднял глаза в недоумении.
— Отыми меч от бедра, — произнес негромко Платон, глядя отстраненно, словно стоял перед ним не царь, а безвестный мужик, что сгинет без следа, едва на два шага отдалится от алтаря, к которому случайно приблизился. Павел послушно снял шпагу, отдал ее, не глядя, назад.
Красное сукно, которым сплошь обтянуты были стены обеденной залу Кремля, сгущало краски. Золото казалось темнее, старше; лица — иконописно-пергаментными. Ступенькой ниже государева трона на постаменте, в невысоком кресле старой работы, кривил губы Александр, исподлобья то и дело поглядывая на едва сдерживающую слезы жену. Перед самым выходом Мария Федоровна, оглядев невестку, сорвала у нее с платья свежие розы, приколотые бриллиантовой пряжкой:
— Это не пойдет.
— Но почему же?
— Потому что у вас нет вкуса.
Елизавета покусывала губы, кивая в свой черед подходящим с поздравлениями к трону. Хмуро стыло лицо императрицы, недовольно откидывавшейся к спинке, когда одна группа приветствующих проходила, а другая только показывалась на пороге залы. Павел почувствовал беспокойство, приметив смущение на обратившихся к нему лицах, и, улыбнувшись благосклонно графу Салтыкову, повернулся вполоборота, несколько мгновений пристально разглядывал лицо жены, потом скосил глаза на Елизавету. Снова этим женщинам недостало величия, такта, знания этикета, наконец, чтобы достойно провести на троне часы, каких больше не выпадет. Он раздраженно перевел взгляд на подходящих., склонившись почтительно, людей. Женщина с вышедшей из моды прической, лет сорока, похожая на портреты императрицы Елизаветы Петровны, круглила локти, сторонясь мужа, светски-любезного, с вальяжной походкой, по которой сразу отличишь строптивых московских вельмож. Но следом за ними — Павел и заметил-то ее, лишь когда наклонилась к руке, — девушка с открытой чрезмерно ярко-желтым платьем грудью, иссиня-черными волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Довольно! — оборвал император, поднимаясь. Как смел Плещеев читать ему все это в канун коронации? Закрыв глаза, замотал он головой, не в силах прогнать видение: разошедшаяся в болоте гать, торчащий из мелкой воды трухлявый бугристый пень, вздутые жилы на шее тужащегося сдвинуть карету мужика… И всем этим — править?!
— Сергей Иванович, полагаете ли вы за недовольством этим смысл больший, чем каприз?
— Государь, то же неустройство, что устранено вами в армии, повсюду царит. Государство не может помещикам предоставить делать с крестьянами, что заблагорассудится, если не хочет лишиться вовсе рекрутов, податей… и ведь они присягают теперь.
— Хорошо. Так вы читали, что там главное?
— Крестьяне отягощены барщиной, недостает времени работать для содержания своих семей.
— Так умерим барщину. Трех дней довольно; подготовьте указ… впрочем, пусть будет манифест.
— Но, государь, многие помещики окажутся недовольны.
— Что? Недовольны? Сергей Иванович, человек, недовольный государственными установлениями, зовется бунтовщиком. Я принимаю это решение не потому, что мужики недовольны, а потому, что от неразумия некоторых помещиков государство терпит ущерб. Пишите манифест.
Вглядевшись в обеспокоенное лицо Плещеева, Павел вздохнул негромко:
— Что еще, Сергей Иванович?
Слова об обстоятельствах, к которым и власть не может быть равнодушна, обманчивости легких решений, опасности мер, слишком многих делающих недовольными, были готовы, но — не сказаны. Плещеев только посмотрел долго, вопрошающе в глаза человеку, часто спрашивавшему у него совета, впервые ощущая, разуму вопреки, что тот, быть может, знает иную истину — иначе что дало бы смелость решать?
— Ничего, государь. Манифест будет готов завтра. Оставить ли вам бумаги?
— Какие? А, жалобы… К чему? Впрочем, погодите, вот эту дайте.
Перелистнув затертые, исписанные аккуратно листочки, Павел взял жалобу крестьян села Логинова и, обмакнув перо, черкнул резолюцию московскому генерал-губернатору князю Долгорукову.
— Теперь берите. Все остальные — Куракину.
* * *
Зима выдалась затяжной. Вился снег над сугробами по обе стороны тракта, когда Павел выехал в Москву на коронацию. Едва размели снег и вокруг Петровского дворца, где он остановился, пожелав отложить въезд в город. Чего ждал — не знал никто, только петербургский полицмейстер Архаров, когда заходил о том разговор, делал многозначительную мину да то и дело ездил в Москву. Дамы сетовали на тесноту и неуютность дома, в котором давно никто не жил; Александр и Константин радовались короткому отдыху от бесконечных, не нужных никому хлопот, на которые они, как шефы гвардейских полков, были обречены. Наконец приехала Нелидова с девятью коронационными знаменами, вышитыми смолянками, и назначен был торжественный въезд в древнюю столицу.
Так повелось, что не Париж, а Реймс вручал скипетр королям Франции; не петербургские — московские святыни делали своими прикосновениями нерушимой власть российских императоров. Павел ждал не знамен — повели он, в любой назначенный день и привезли бы, но ни один курьер не был отправлен поторопить Нелидову. Время нужно было самому государю, чтобы решиться. С орловского бунта не проходила тревога, не разрешенная и согласием на настояния братьев Литта принять под покровительство Мальтийский орден. Павел знал, плоды достанутся не ему. Может быть, лишь сыновья его сыновей окружены будут надежной броней рыцарского строя. Пока же предстоит править той страной, что оставлена позорно-блистательным предыдущим царствованием. Успокаивали лица взятых в эскорт лейб-казаков, обращенные всегда к государю с восхищением и надеждой. Он несколько раз порывался поговорить с Евграфом Грузиновым, но сдерживал себя.
Вербной субботой выпал снег. На этот день назначен был переезд в город; с утра начали собираться, но лишь к одиннадцати кавалькада, проехав заставу, разделилась: государь со свитой отправился к Кремлю, обоз — в Слободской дворец.
Покой снизошел на душу Павла в Успенском соборе. Золотисто-дымное, возвышалось пламя многих свечей, окна тускнели в лад то ли плывущим над Кремлем тучам, то ли разливу хора. Сотни людей, многажды усилив, повторяли движение своего государя, склонявшегося к поклоне, воздевавшего очи горе. Шесть дней спустя, в светлое воскресенье, здесь же, в Успенском соборе, дрожа слегка от утреннего холода, Павел, ступая медленно во главе свиты, приблизился к алтарю и склонил голову под благословение митрополита. Не ощутив прикосновения, выждал, поднял глаза в недоумении.
— Отыми меч от бедра, — произнес негромко Платон, глядя отстраненно, словно стоял перед ним не царь, а безвестный мужик, что сгинет без следа, едва на два шага отдалится от алтаря, к которому случайно приблизился. Павел послушно снял шпагу, отдал ее, не глядя, назад.
Красное сукно, которым сплошь обтянуты были стены обеденной залу Кремля, сгущало краски. Золото казалось темнее, старше; лица — иконописно-пергаментными. Ступенькой ниже государева трона на постаменте, в невысоком кресле старой работы, кривил губы Александр, исподлобья то и дело поглядывая на едва сдерживающую слезы жену. Перед самым выходом Мария Федоровна, оглядев невестку, сорвала у нее с платья свежие розы, приколотые бриллиантовой пряжкой:
— Это не пойдет.
— Но почему же?
— Потому что у вас нет вкуса.
Елизавета покусывала губы, кивая в свой черед подходящим с поздравлениями к трону. Хмуро стыло лицо императрицы, недовольно откидывавшейся к спинке, когда одна группа приветствующих проходила, а другая только показывалась на пороге залы. Павел почувствовал беспокойство, приметив смущение на обратившихся к нему лицах, и, улыбнувшись благосклонно графу Салтыкову, повернулся вполоборота, несколько мгновений пристально разглядывал лицо жены, потом скосил глаза на Елизавету. Снова этим женщинам недостало величия, такта, знания этикета, наконец, чтобы достойно провести на троне часы, каких больше не выпадет. Он раздраженно перевел взгляд на подходящих., склонившись почтительно, людей. Женщина с вышедшей из моды прической, лет сорока, похожая на портреты императрицы Елизаветы Петровны, круглила локти, сторонясь мужа, светски-любезного, с вальяжной походкой, по которой сразу отличишь строптивых московских вельмож. Но следом за ними — Павел и заметил-то ее, лишь когда наклонилась к руке, — девушка с открытой чрезмерно ярко-желтым платьем грудью, иссиня-черными волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67