Хотелось пить, но никто не нес воды, а позвать она не могла: отнялся язык.
Потом пришел врач, подержал равнодушно руку и выпустил, не глядя, куда упадет. Пожал плечами, повернулся к стоящему рядом — лицо как в тумане, не разглядеть. Заговорил о чем-то…
Стучал дождь в окно, журчали голоса за стеной. Зима ли сейчас, лето?
Сорок лет назад, не зная ни одного слова по-русски, приехала в эту страну девочка из Штеттина, чудного города па краю Европы, где круглые башни и теплый ветер…
* * *
Павел дожевал листик салата, снял салфетку, поднялся. Медленно-медленно пошел к дверям. Грохот копыт на подъездной аллее сотрясал весь дом. Рванув на себя дверь, в побелевшее лицо, не разберешь чье, бросил одно слово:
— Кто?
— Зубовы.
— Все? — поднял бровь Павел.
— Один.
— Ну, это не страшно, — без улыбки кивнул он через плечо и пошел сквозь распахнутую дверь, отстранив плавным, плывущим движением человека, заслонившего дорогу.
Комната, снова дверь. В запахе лошадиного пота, прерывистом дыхании, брызгах с плаща — Николай Зубов.
— Ваше величество…
Стемнело, едва выехали из Гатчины. В первых санях, рядом с Павлом и Марией Федоровной, — в расстегнутой шубе, не чувствуя холода, приник у облучка успевший вслед за Зубовым приехать и выложить наследнику россыпь дворцовых секретов Федор Ростопчин. Глухо шуршал под полозьями ноздреватый, таявший в полдень снег; тучи разво??»окло, и огромная голубоватая луна повисла над лесом. Трех верст не проехав, едва не столкнулись с вывернувшимися из-за леска санями. В последний миг сидящий в них пхнул в спину кучера, и тот свернул прямо в глубокий снег. На ходу сбрасывая шубу, ехавший — гвардейский офицер — выпрыгнул, подступил к остановившимся саням Павла:
— Государь…
Павел смотрел на него молча, пристально. Кашляющим шепотком, оборотясь, бросил Ростопчин:
— Что стоишь? Знаем, что во дворце. Поворачивай за нами! — И пхнул кучера локтем: — Трогай!
К городской заставе за ними подомчал целый поезд. Звенели не подвязанные бубенчики, где-то позади весело переругивались, плясало пламя фонарей. Не обращаясь ни к кому, Павел сронил негромко:
— А ведь ее не любили.
С крошечной своей свитой — приставшие в дороге, посланные и добровольные, гонцы поотстали — прошел он комнатами Зимнего, полными склоняющихся перед ним людей, помедлил мгновение у закрытой двери, за которой на простой кушетке — доктора запретили переносить — умирала Екатерина. Бросил через плечо:
— Цесаревичей — в угловой кабинет! — и открыл дверь.
…Грузное тело казалось слишком большим для кушетки. Императрица семь часов, с того момента как упала здесь, не открывала глаз, не говорила ни слова. Став на колено, Павел нагнулся к ее руке, бессильно вывернутой, коснулся щекой оплывшего запястья. Поднимаясь, выхватил взглядом из стоящих вокруг камер-пажа Аркадия Нелидова, жестом позвал за собой.
Несколькими минутами спустя, выйдя из углового кабинета, Нелидов так же молча указал на дверь Ростопчину. Тот стремительной, пружинистой походкой, полой едва не задев кушетку, устремился вперед.
Павел стоял у стола, вполоборота к окну; лунный свет высеребрил небритую щеку.
— Вели подать свечей. Архив весь здесь?
— Весь. Государь… в разборе бумаг очень помог бы статс-секретарь Безбородко.
Император остро, исподлобья поглядел на Ростопчина, кивнул медленно.
…Шестой раз поменяли свечи. Павел все чаще распрямлялся от стола, вдыхал жадно воздух с привкусом гари — сложенные как попало дрова в камине дымили. Лихорадочно перебирал бумаги Ростопчин, проглядывая каждый листок; Безбородко глянул пару раз искоса ему под руку, приподнял бровь. Сам он работал спокойно, методично, быстро раскидывая по стопкам знакомые дела. Все ящики бюро были открыты, блестел у самой двери, на ковре, большой фигурно вырезанный ключ, отброшенный сапогом Ростопчина. Стопки на столе кренились; две самые высокие Безбородко осторожно придвинул друг к другу, подровнял, мягко проведя ладонями снизу вверх, — и, уголком глаза приметив, как нагнулся Павел к нижнему ящику, подался в его сторону. Медленно распрямляясь, Павел отстранил от себя перевязанный черной лентой пакет, поднял взгляд на статс-секретаря матери. Тот опустил ресницы и тут же, увидев, как натянулась под дрожащими пальцами лента, мотнул быстро головой в сторону камина.
Император смотрел в огонь, опершись о стол левой рукой. Его тошнило слегка — от сладкой горечи дыма, наверное; плясали над углями саламандры. Шелест за спиной кончился. Безбородко сказал негромко:
— Государь, цесаревичи… — И, выждав чуть, не дожидаясь ответа, пошел к дверям.
Александр и Константин, в гатчинских мундирах темно-зеленого сукна, неловко вытянулись перед стоящим у камина отцом.
— Вам придется принять на себя серьезные обязанности. Я намерен не быть шефом всей гвардии, но поручить вам по полку. Приказ о том завтра последует, но до того, с утра, вам надлежит расставить караулы.
Он помедлил, поймав недоуменные взгляды, заложил руки за спину:
— Многое надлежит переменить. Многое! Гвардия стала посмешищем армии, офицеры пренебрегают службой… идите!
Дверь из кабинета в комнату, где умирала Екатерина, была распахнута. Стоя у порога, Ростопчин жестом подзывал кого-то, приподнявшись на носках, чтобы видеть поверх голов; протиснувшись мимо него, Александр не столкнулся едва с Аракчеевым — тяжело дышавшим, в забрызганном грязью мундире.
— Постойте, Алексей Андреевич!
Аракчеев оборотил к цесаревичу землистое, осунувшееся лицо, облизнул пересохшие губы.
— Вам же надо переодеться! Весь воротник в грязи.
— Дорога разбита от самой Гатчины. Как армейский обоз прошел. Пустое. Да и не во что.
— Я дам вам, пойдемте!
По дороге Александр то и дело оборачивался, боясь, что кряжистый, сутулый полковник отстанет. У себя, оглядевшись торопливо, указал гостю на кресло и пошел в гардеробную. Без камердинера рубашки не сразу сыскались, но, выдвинув пятый или шестой ящик, он скользнул ладонью по прохладному батисту. Достал, встряхнул, проверяя; свету из комнаты, через раскрытую дверь, было довольно. Не задвигая ящиков, подошел стремительно к Аракчееву, так и не присевшему.
— Вот, Алексей Андреевич.
Тот сглотнул, прокашлялся, но, видно, так и не сумел прочистить горло, только кивнул благодарно. Отойдя чуть в сторону, повернулся спиной, стал расстегивать мундир.
…Когда начало блекнуть в рассветной дымке пламя свечей, императрица жила еще. Она не узнавала проходивших мимо кушетки в угловой кабинет людей, полуприкрытыми глазами уставясь на неплотно задвинутые драпри, В восьмом часу утра вышел из кабинета Безбородко с небольшим бюваром, остановился на мгновение у кушетки, наклонив голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Потом пришел врач, подержал равнодушно руку и выпустил, не глядя, куда упадет. Пожал плечами, повернулся к стоящему рядом — лицо как в тумане, не разглядеть. Заговорил о чем-то…
Стучал дождь в окно, журчали голоса за стеной. Зима ли сейчас, лето?
Сорок лет назад, не зная ни одного слова по-русски, приехала в эту страну девочка из Штеттина, чудного города па краю Европы, где круглые башни и теплый ветер…
* * *
Павел дожевал листик салата, снял салфетку, поднялся. Медленно-медленно пошел к дверям. Грохот копыт на подъездной аллее сотрясал весь дом. Рванув на себя дверь, в побелевшее лицо, не разберешь чье, бросил одно слово:
— Кто?
— Зубовы.
— Все? — поднял бровь Павел.
— Один.
— Ну, это не страшно, — без улыбки кивнул он через плечо и пошел сквозь распахнутую дверь, отстранив плавным, плывущим движением человека, заслонившего дорогу.
Комната, снова дверь. В запахе лошадиного пота, прерывистом дыхании, брызгах с плаща — Николай Зубов.
— Ваше величество…
Стемнело, едва выехали из Гатчины. В первых санях, рядом с Павлом и Марией Федоровной, — в расстегнутой шубе, не чувствуя холода, приник у облучка успевший вслед за Зубовым приехать и выложить наследнику россыпь дворцовых секретов Федор Ростопчин. Глухо шуршал под полозьями ноздреватый, таявший в полдень снег; тучи разво??»окло, и огромная голубоватая луна повисла над лесом. Трех верст не проехав, едва не столкнулись с вывернувшимися из-за леска санями. В последний миг сидящий в них пхнул в спину кучера, и тот свернул прямо в глубокий снег. На ходу сбрасывая шубу, ехавший — гвардейский офицер — выпрыгнул, подступил к остановившимся саням Павла:
— Государь…
Павел смотрел на него молча, пристально. Кашляющим шепотком, оборотясь, бросил Ростопчин:
— Что стоишь? Знаем, что во дворце. Поворачивай за нами! — И пхнул кучера локтем: — Трогай!
К городской заставе за ними подомчал целый поезд. Звенели не подвязанные бубенчики, где-то позади весело переругивались, плясало пламя фонарей. Не обращаясь ни к кому, Павел сронил негромко:
— А ведь ее не любили.
С крошечной своей свитой — приставшие в дороге, посланные и добровольные, гонцы поотстали — прошел он комнатами Зимнего, полными склоняющихся перед ним людей, помедлил мгновение у закрытой двери, за которой на простой кушетке — доктора запретили переносить — умирала Екатерина. Бросил через плечо:
— Цесаревичей — в угловой кабинет! — и открыл дверь.
…Грузное тело казалось слишком большим для кушетки. Императрица семь часов, с того момента как упала здесь, не открывала глаз, не говорила ни слова. Став на колено, Павел нагнулся к ее руке, бессильно вывернутой, коснулся щекой оплывшего запястья. Поднимаясь, выхватил взглядом из стоящих вокруг камер-пажа Аркадия Нелидова, жестом позвал за собой.
Несколькими минутами спустя, выйдя из углового кабинета, Нелидов так же молча указал на дверь Ростопчину. Тот стремительной, пружинистой походкой, полой едва не задев кушетку, устремился вперед.
Павел стоял у стола, вполоборота к окну; лунный свет высеребрил небритую щеку.
— Вели подать свечей. Архив весь здесь?
— Весь. Государь… в разборе бумаг очень помог бы статс-секретарь Безбородко.
Император остро, исподлобья поглядел на Ростопчина, кивнул медленно.
…Шестой раз поменяли свечи. Павел все чаще распрямлялся от стола, вдыхал жадно воздух с привкусом гари — сложенные как попало дрова в камине дымили. Лихорадочно перебирал бумаги Ростопчин, проглядывая каждый листок; Безбородко глянул пару раз искоса ему под руку, приподнял бровь. Сам он работал спокойно, методично, быстро раскидывая по стопкам знакомые дела. Все ящики бюро были открыты, блестел у самой двери, на ковре, большой фигурно вырезанный ключ, отброшенный сапогом Ростопчина. Стопки на столе кренились; две самые высокие Безбородко осторожно придвинул друг к другу, подровнял, мягко проведя ладонями снизу вверх, — и, уголком глаза приметив, как нагнулся Павел к нижнему ящику, подался в его сторону. Медленно распрямляясь, Павел отстранил от себя перевязанный черной лентой пакет, поднял взгляд на статс-секретаря матери. Тот опустил ресницы и тут же, увидев, как натянулась под дрожащими пальцами лента, мотнул быстро головой в сторону камина.
Император смотрел в огонь, опершись о стол левой рукой. Его тошнило слегка — от сладкой горечи дыма, наверное; плясали над углями саламандры. Шелест за спиной кончился. Безбородко сказал негромко:
— Государь, цесаревичи… — И, выждав чуть, не дожидаясь ответа, пошел к дверям.
Александр и Константин, в гатчинских мундирах темно-зеленого сукна, неловко вытянулись перед стоящим у камина отцом.
— Вам придется принять на себя серьезные обязанности. Я намерен не быть шефом всей гвардии, но поручить вам по полку. Приказ о том завтра последует, но до того, с утра, вам надлежит расставить караулы.
Он помедлил, поймав недоуменные взгляды, заложил руки за спину:
— Многое надлежит переменить. Многое! Гвардия стала посмешищем армии, офицеры пренебрегают службой… идите!
Дверь из кабинета в комнату, где умирала Екатерина, была распахнута. Стоя у порога, Ростопчин жестом подзывал кого-то, приподнявшись на носках, чтобы видеть поверх голов; протиснувшись мимо него, Александр не столкнулся едва с Аракчеевым — тяжело дышавшим, в забрызганном грязью мундире.
— Постойте, Алексей Андреевич!
Аракчеев оборотил к цесаревичу землистое, осунувшееся лицо, облизнул пересохшие губы.
— Вам же надо переодеться! Весь воротник в грязи.
— Дорога разбита от самой Гатчины. Как армейский обоз прошел. Пустое. Да и не во что.
— Я дам вам, пойдемте!
По дороге Александр то и дело оборачивался, боясь, что кряжистый, сутулый полковник отстанет. У себя, оглядевшись торопливо, указал гостю на кресло и пошел в гардеробную. Без камердинера рубашки не сразу сыскались, но, выдвинув пятый или шестой ящик, он скользнул ладонью по прохладному батисту. Достал, встряхнул, проверяя; свету из комнаты, через раскрытую дверь, было довольно. Не задвигая ящиков, подошел стремительно к Аракчееву, так и не присевшему.
— Вот, Алексей Андреевич.
Тот сглотнул, прокашлялся, но, видно, так и не сумел прочистить горло, только кивнул благодарно. Отойдя чуть в сторону, повернулся спиной, стал расстегивать мундир.
…Когда начало блекнуть в рассветной дымке пламя свечей, императрица жила еще. Она не узнавала проходивших мимо кушетки в угловой кабинет людей, полуприкрытыми глазами уставясь на неплотно задвинутые драпри, В восьмом часу утра вышел из кабинета Безбородко с небольшим бюваром, остановился на мгновение у кушетки, наклонив голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67