Кто-то из них получил степень сюцая [Сюцай - первое из ученых званий, обычно присваивалось после экзаменов в уезде] и даже занял чиновный пост, а вот у Старца чистого инея этого не получилось, хотя он своими блистательными талантами выделялся среди всех своих знакомых, ибо в совершенстве овладел науками, равно гражданскими и военными. Дин Лу, к примеру, мог пропеть оперу "Продажа коня" - всю от начала до конца. Любил он также каллиграфическое искусство. В минуты душевного просветления он заставлял маленького слугу растирать в громадной тушечнице тушь, дабы он смог начертать огромные иероглифы величиной по меньшей мере в три чи каждый надписи "Счастье" и "Долголетие", которые он потом дарил своим коллегам по учению. Однако на Дин Лу порой находила хандра, и тогда он не прикасался к кисти, иногда даже не брал ее в руки несколько месяцев кряду. Не поэтому ли в написанных им знаках чувствовалась поразительная мощь? Правда, иногда в отдельных иероглифах не хватало нескольких черточек или, наоборот, появлялась лишняя точка. Но это уже другой разговор.
А еще господин Дин Лу любил слагать стихи. В минуты творческого подъема он придумывал фразу, а кто-то из друзей - его ученых коллег должен был придумать продолжение. Дин Лу толком не научился ни маньчжурскому, ни китайскому языку, но считал (и даже твердо верил) что, стоит ему хоть чуть-чуть постараться, он преодолеет все препятствия. Но вот надо ли стараться? Он помнил - по чистой случайности - одну или две броские фразы из классических текстов и старался по любому поводу их прочитать наизусть. Вот, скажем, такая строка:
Одинокая утка вместе с вечерней зарею парит.
Осенние воды слились с красками неба.
"Разомкнул уста - появилось на свет целое сочинение!" - так говорили в подобных случаях. Находясь в добром расположении духа, Дин Лу проявлял интерес к разным наукам и учениям. С воодушевлением он бросался знакомиться с самыми различными людьми, среди которых могли оказаться и даосы, и поклонники буддизма, и последователи других школ. Дин Лу считал себя знаменным мужем нового типа, обладающим большой культурой и широтой мышления. Он даже немного симпатизировал взглядам реформаторов Кан Ювэя и Лян Цичао [Кан Ювэй (1858-1927) и Лян Цичао (1873-1929) - руководителя реформистского движения в конце XIX - начале XX в., вынужденные эмигрировать из Китая после разгрома движения властями].
Человек по своей природе довольно добрый, он дарил свое серебро только за то, что кто-то назвал его "почтенным господином". Он никогда не задумывался над тем, кто из его предков был богат больше, а кто меньше, и не интересовался, сколько оставили ему денег дед и отец. Его управляющий докладывал ему о месячном бюджете всего в одной фразе. Дин Лу никогда не опускался до того, чтобы узнать цену какой-то вещи. Если она ему приглянулась, он ее тут же покупал, сколько бы она ни стоила, потому что готов был заплатить любую сумму. С детства он привык играть золотыми и серебряными брусочками или ценными безделушками из агата и нефрита, поэтому никогда не задумывался о действительной стоимости вещей. Наверное, поэтому некоторые даосы и буддийские монахи утверждали, что у молодого барина задатки настоящего небожителя. Его натура, мол, объемлет всю природу, а душа широкая и свободная. И действительно, видя кою-то в печали или тревоге, господин Дин Лу полагал, что все несчастия этого человека идут от узости его мышления и оттого, что бедняга не может вырваться из круга своих забот.
Вряд ли Дин Лу когда-нибудь серьезно думал о том, как пришли к нему богатства. По всей видимости, не вспоминал он и своих предков со всеми их достоинствами и недостатками. С детства он одевался в шелка и привык, что за него все делают слуги. Ему казалось это вполне естественным. Он был уверен, что его блага объясняются счастливой судьбой и особым его предназначением. Понятно, он не скрывал, что он маньчжур, но своим происхождением особенно не кичился. Иногда он даже позволял легонько съязвить и высмеять некоторые недостатки знаменных. Дин Лу смутно ощущал: он принадлежит к какой-то очень редкой в истории, особой породе людей. Немного зная грамоту и умея сочинить две-три строки стихов, он считал, что в любой момент (надо только сделать над собой небольшое усилие) он может приобщиться к сонму небожителей и святых бодисатв. Ученое звание ему добыть так и не удалось, так как платить деньги за чиновную должность он считал недостойным и глупым. Он хотел оставаться свободным, жить без забот и хлопот, вольной жизнью, как облака в небе или бегущая волна.
С нашей семьей у Дин Лу сложились довольно интересные отношения. Мы вовсе не входили в круг его челяди, хотя наша прабабушка в свое время и прислуживала в его доме. Между его дедом, отцом и нашей родней давно существовали какие-то связи, но сказать, чтобы они были тесные, нельзя, так как связи то возникали, то внезапно прерывались. Такие отношения продолжались и при Дин Лу, после того как он сделался главою семьи. Иногда мы ходили к нему с визитом, он мог принять нас, а мог не принять - все зависело от его настроения. Случалось, что в минуты душевного подъема он неожиданно возникал в нашем доме, как это случилось в тот день, когда он вдруг пришел с поздравлениями. Потом мы узнали, что его визит объяснялся тем, что у него только что родилась дочь. Как и я, она появилась на свет в последнем месяце года, только на день раньше. Вот почему Дин Лу находился в состоянии радостного возбуждения. Ему казалось, что на такой подвиг - рождение дочери - во всем мире способен лишь один человек - он сам. Наверное, кок раз в это время в его имении оказался старый лавочник Ван, принесший долговые счета. Он-то и проговорился о том, что в день подношений богу очага в таком-то часу над бедным домом одного знаменного солдата засияла звезда или промчалась комета.
Лавочник Ван дружил с управляющим дома. Всякий раз, когда хозяин хотел полакомиться жареной курочкой или копченой утятиной, управляющий обращался за помощью к Вану, и тот притаскивал сразу две-три птицы, однако в счете появлялась цифра пять или шесть. Когда в конце года приходила пора оплачивать счет, Ван получал деньги за три-четыре птицы. Таким образом, оба приятеля, лавочник и управляющий, в накладе не оставались. Правда, Вана из-за такого мошенничества немного грызла совесть, но управляющий его успокаивал:
- Представь, что я за какой-то срок недодал тебе лян серебра. Как я буду отчитываться перед своим хозяином? Он сразу мне скажет: "Как ты смел при моем положении недодать ему деньги? Не бывать такому никогда!" Соображаешь? Поэтому оставь деньги при себе!.. Если бы дело касалось десяти лянов, тогда другой разговор!
После такого нравоучения угрызения совести мигом исчезали, и лавочник выписывал счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49