И, проделывая все это, она едва ли сознавала, что готовит, возможно, самое прекрасное жертвоприношение из всех, когда-либо положенных к ногам мужчины. Ралей, вращаясь среди великих мира сего, друг Эффингема, собутыльник Эссекса, «милый Уолтер» королевы, вряд ли нуждался в преданности двух упоенных, взъерошенных созданий, дурачившихся на просторах шерборнских лугов, умиротворенных и веселых, старавшихся поймать резвого, маленького пони, который отказывался признавать время уроков.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ДВОР В ХЭМПТОНЕ. НОЯБРЬ 1599 ГОДА
Пробежало лето. Ралей успел побывать с Эссексом в его неудачной экспедиции к Азорским островам, но для себя сумел извлечь все возможные почести из этого обреченного на провал похода.
Кончалась осень, а Елизавета все еще оставалась в Хэмптоне. Обычно она уезжала из Хэмптона ко времени созревания винограда, но в этом году королева замешкалась, явно не решаясь пуститься в путь. Ее раздражал Эссекс. И хотя у Елизаветы не хватало желания, чтобы напуститься на него и излить весь свой гнев, постоянное недовольство подтачивало ее здоровье. Она горько сетовала на холод. Порошки Топиавари помогали ей от изнуряющей головной боли и болей в ревматических суставах, но они не могли согреть ее. Елизавета избегала больших помещений, где тяжелые портьеры раскачивались на сквозняке, и присмотрела себе две небольшие комнаты, в которых постоянно поддерживался большой огонь в каминах. Поверх шуршащих шелков и тяжелого шелестящего бархатного одеяния она носила горностаевый плащ с высоким, жестким воротником, плотно прилегавшим к ее шее, в результате чего походила на снежную бабу с карнавальной маской вместо лица.
Такой увидел ее Ралей как-то ноябрьским утром и впервые был потрясен сознанием того, что и она в конце концов всего лишь смертная женщина и что приближается время, когда Елизавета, как сказал однажды старый, грязный индейский король в своей замызганной глиняной хижине, будет «каждый день слышать зов смерти». Сам же Ралей чувствовал себя прекрасно и не вспоминал о своем возрасте. Он ехал в Хэмптон холодным утром, и белый пар лошадиного дыхания смешивался с облачком пара из его собственного рта. Красное солнце поднялось над горизонтом и заблистало на покрытых инеем, мерзлых лугах, а он ехал по дороге по берегу реки и пел песню о чести, которая приходит и уходит незнамо откуда, и не сознавал, какое жало таится в ней. Кому какое дело до того, как честь приходит и как уходит, если вот она, при нем сегодня? Он держит ее в своих руках, она — его. Мысли Уолтера вернулись в недавнее прошлое.
Ралей высадился на острове Файял , вопреки всем приказам, прежде чем туда прибыл Эссекс, и когда его солдаты отказались идти в атаку против вооруженных до зубов и беспрестанно паливших огнем из пушек испанцев, Уолтер сам, размахивая своим белым шарфом, с криком бросился в атаку. Сначала два, потом десять, двадцать человек присоединились К нему, и за ними, словно овцы, последовали все остальные. Ради одного такого мига стоило жить, и мысленно возвращаться к нему, и снова и снова слышать треск ружейной стрельбы и звуки расплющивающихся о скалы пуль вокруг. И стоило посмотреть на Эссекса, исходившего злобой, когда он прибыл слишком поздно, и грозил военным судом, и, наконец, сдался. Обоюдные извинения и состоявшийся потом обед тоже скрасили ему жизнь. А теперь, после того как он отсутствовал по делам и королева была предоставлена самой себе, она срочно послала за ним, потому что нуждалась в его совете И вот он, разгоряченный быстрой скачкой, стоит перед ней, а она, протянув одну руку к огню, взмахом другой отсылает своих фрейлин и предлагает ему сесть.
— Я ждала тебя, — брюзгливо начала она.
— Ваше величество, я получил ваше послание вчера в полночь и, как только забрезжил свет, выехал к вам.
— Я обо всей этой неделе говорю. Тебя не было дома всю эту неделю. Где тебя носило?
Если бы она просто спросила его: «Ты был в Шерборне?», смысл вопроса был бы так же ясен.
— Я был на острове Сент-Ив.
— Какого черта?
— Поговаривали об испанской угрозе. Шериф послал за мной, чтобы я ободрил народ, что я и сделал довольно легко.
Королева вглядывалась в него, выставив вперед подбородок, с мрачным видом, тем самым скрывая истинные свои мысли о нем. А он действительно был тем человеком, который способен взбодрить и стадо баранов. Да, он прихрамывал после ранения в Кадисе, да, его мучили приступы лихорадки, да, на висках у него появилась седина, но эти горящие, будто у веселого жеребенка, глаза, в которых почти отсутствовали белки, этот звонкий голос — нет ничего удивительного в том, что на Файяле солдаты последовали за ним. Если бы она сама была из тех женщин, которыми можно руководить, в предводители себе она выбрала бы только его.
— Меня опять выбили из колеи, Уолтер, — пожаловалась Елизавета. — И это святая правда.
— Что случилось?
— За три дня до того, как Роберт прибыл из похода, я пожаловала Хоуарду Эффингему титул графа Ноттингема. Он этого достоин. Адмирал уже старик, и все эти годы верой и правдой служил мне. Теперь в парламенте он занимает более высокое положение, чем Эссекс, и Роберт скулит, как маленький ребенок. Лишить Хоуарда предоставленной ему чести я не могу… но мне нужен покой. Подумай, Уолтер, что тут можно сделать.
Ралей провел рукой по лицу и подпер ею подбородок. Он думал, но совсем не о решении этой ничтожной проблемы. Какой же этот Эссекс глупец! Вечно эти его дурацкие выкрутасы; он ведет себя как капризная юная девица с без ума влюбленным в нее старым сластолюбцем. Поменять их полами — и будет та самая ситуация. Но капризуле ничего не стоит просчитаться, тем более что королева — дочь Генриха Тюдора. Существует некая грань, за которую в отношениях с ней нельзя заходить. Дай волю этому Эссексу, позволь ему думать, что все его самые дикие требования будут удовлетворены, и он, как домашний пес, сам себя и загубит. И в то время как внешне Ралей, казалось, был занят решением проблемы королевы и тем самым укреплением своего положения как фаворита, глубоко внутри шевелилась непрошеная мысль, которая разозлила бы Елизавету сверх всякой меры, выскажи он ее в открытую. Это была мысль о том, что как жаль, что ей, такой старенькой, такой хрупкой, приходится возиться с проблемами приоритета этого молокососа, который по возрасту своему мог бы быть ей внуком. Это была самая правильная, самая человечная из всех занимавших его мыслей, но она не заслуживала его внимания. Она появилась и растаяла, как призрак чуткого созерцателя жизни, каким, вероятно, Ралей был в более нежном возрасте. И как только она испарилась, решение королевской проблемы вырвалось на первый этаж этого забитого обитателями дома, а именно мозга Уолтера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ДВОР В ХЭМПТОНЕ. НОЯБРЬ 1599 ГОДА
Пробежало лето. Ралей успел побывать с Эссексом в его неудачной экспедиции к Азорским островам, но для себя сумел извлечь все возможные почести из этого обреченного на провал похода.
Кончалась осень, а Елизавета все еще оставалась в Хэмптоне. Обычно она уезжала из Хэмптона ко времени созревания винограда, но в этом году королева замешкалась, явно не решаясь пуститься в путь. Ее раздражал Эссекс. И хотя у Елизаветы не хватало желания, чтобы напуститься на него и излить весь свой гнев, постоянное недовольство подтачивало ее здоровье. Она горько сетовала на холод. Порошки Топиавари помогали ей от изнуряющей головной боли и болей в ревматических суставах, но они не могли согреть ее. Елизавета избегала больших помещений, где тяжелые портьеры раскачивались на сквозняке, и присмотрела себе две небольшие комнаты, в которых постоянно поддерживался большой огонь в каминах. Поверх шуршащих шелков и тяжелого шелестящего бархатного одеяния она носила горностаевый плащ с высоким, жестким воротником, плотно прилегавшим к ее шее, в результате чего походила на снежную бабу с карнавальной маской вместо лица.
Такой увидел ее Ралей как-то ноябрьским утром и впервые был потрясен сознанием того, что и она в конце концов всего лишь смертная женщина и что приближается время, когда Елизавета, как сказал однажды старый, грязный индейский король в своей замызганной глиняной хижине, будет «каждый день слышать зов смерти». Сам же Ралей чувствовал себя прекрасно и не вспоминал о своем возрасте. Он ехал в Хэмптон холодным утром, и белый пар лошадиного дыхания смешивался с облачком пара из его собственного рта. Красное солнце поднялось над горизонтом и заблистало на покрытых инеем, мерзлых лугах, а он ехал по дороге по берегу реки и пел песню о чести, которая приходит и уходит незнамо откуда, и не сознавал, какое жало таится в ней. Кому какое дело до того, как честь приходит и как уходит, если вот она, при нем сегодня? Он держит ее в своих руках, она — его. Мысли Уолтера вернулись в недавнее прошлое.
Ралей высадился на острове Файял , вопреки всем приказам, прежде чем туда прибыл Эссекс, и когда его солдаты отказались идти в атаку против вооруженных до зубов и беспрестанно паливших огнем из пушек испанцев, Уолтер сам, размахивая своим белым шарфом, с криком бросился в атаку. Сначала два, потом десять, двадцать человек присоединились К нему, и за ними, словно овцы, последовали все остальные. Ради одного такого мига стоило жить, и мысленно возвращаться к нему, и снова и снова слышать треск ружейной стрельбы и звуки расплющивающихся о скалы пуль вокруг. И стоило посмотреть на Эссекса, исходившего злобой, когда он прибыл слишком поздно, и грозил военным судом, и, наконец, сдался. Обоюдные извинения и состоявшийся потом обед тоже скрасили ему жизнь. А теперь, после того как он отсутствовал по делам и королева была предоставлена самой себе, она срочно послала за ним, потому что нуждалась в его совете И вот он, разгоряченный быстрой скачкой, стоит перед ней, а она, протянув одну руку к огню, взмахом другой отсылает своих фрейлин и предлагает ему сесть.
— Я ждала тебя, — брюзгливо начала она.
— Ваше величество, я получил ваше послание вчера в полночь и, как только забрезжил свет, выехал к вам.
— Я обо всей этой неделе говорю. Тебя не было дома всю эту неделю. Где тебя носило?
Если бы она просто спросила его: «Ты был в Шерборне?», смысл вопроса был бы так же ясен.
— Я был на острове Сент-Ив.
— Какого черта?
— Поговаривали об испанской угрозе. Шериф послал за мной, чтобы я ободрил народ, что я и сделал довольно легко.
Королева вглядывалась в него, выставив вперед подбородок, с мрачным видом, тем самым скрывая истинные свои мысли о нем. А он действительно был тем человеком, который способен взбодрить и стадо баранов. Да, он прихрамывал после ранения в Кадисе, да, его мучили приступы лихорадки, да, на висках у него появилась седина, но эти горящие, будто у веселого жеребенка, глаза, в которых почти отсутствовали белки, этот звонкий голос — нет ничего удивительного в том, что на Файяле солдаты последовали за ним. Если бы она сама была из тех женщин, которыми можно руководить, в предводители себе она выбрала бы только его.
— Меня опять выбили из колеи, Уолтер, — пожаловалась Елизавета. — И это святая правда.
— Что случилось?
— За три дня до того, как Роберт прибыл из похода, я пожаловала Хоуарду Эффингему титул графа Ноттингема. Он этого достоин. Адмирал уже старик, и все эти годы верой и правдой служил мне. Теперь в парламенте он занимает более высокое положение, чем Эссекс, и Роберт скулит, как маленький ребенок. Лишить Хоуарда предоставленной ему чести я не могу… но мне нужен покой. Подумай, Уолтер, что тут можно сделать.
Ралей провел рукой по лицу и подпер ею подбородок. Он думал, но совсем не о решении этой ничтожной проблемы. Какой же этот Эссекс глупец! Вечно эти его дурацкие выкрутасы; он ведет себя как капризная юная девица с без ума влюбленным в нее старым сластолюбцем. Поменять их полами — и будет та самая ситуация. Но капризуле ничего не стоит просчитаться, тем более что королева — дочь Генриха Тюдора. Существует некая грань, за которую в отношениях с ней нельзя заходить. Дай волю этому Эссексу, позволь ему думать, что все его самые дикие требования будут удовлетворены, и он, как домашний пес, сам себя и загубит. И в то время как внешне Ралей, казалось, был занят решением проблемы королевы и тем самым укреплением своего положения как фаворита, глубоко внутри шевелилась непрошеная мысль, которая разозлила бы Елизавету сверх всякой меры, выскажи он ее в открытую. Это была мысль о том, что как жаль, что ей, такой старенькой, такой хрупкой, приходится возиться с проблемами приоритета этого молокососа, который по возрасту своему мог бы быть ей внуком. Это была самая правильная, самая человечная из всех занимавших его мыслей, но она не заслуживала его внимания. Она появилась и растаяла, как призрак чуткого созерцателя жизни, каким, вероятно, Ралей был в более нежном возрасте. И как только она испарилась, решение королевской проблемы вырвалось на первый этаж этого забитого обитателями дома, а именно мозга Уолтера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75