вы делали выбор, зависевший ото всех, а я распоряжаюсь сама собою. Мои гости касаются меня.
– Нет, позвольте: каждый входящий в дом ассоциации касается всех.
– Я не понимаю такой зависимости, – отвечала Лиза.
– Не зависимости, а безопасности, Лизавета Егоровна. Нас могут предать.
– Кому?
– Правительству.
– А мы что делаем правительству? Разве у нас заговор, – или прокламации печатаются?
– Да, положим, что не заговор и не прокламации, а все же мы не друзья существующего порядка, и нам могут помешать, могут расстроить наше дело.
Лиза подумала и сказала:
– Ну, хорошо, это будет видно.
– Так отложим это, – отвечал Белоярцев, – и обратимся к другому не менее важному вопросу. Нас должно быть четырнадцать членов, а теперь нас здесь пока всего шестеро, если прислугу не считать нашими сочленами, так как вопрос о ней до сих пор ещё не совсем решён. Остальные наши члены должны перейти к нам на этих же днях. Большая часть этих членов должны присоединиться к нам вместе с Васильем Ивановичем Райнером, с которым они живут теперь. Обстоятельство, по поводу которого я заговорил о гостях, даёт мне мысль заявить вам: не найдёте ли нужным несколько поотложить переход Райнера и его товарищей в дом ассоциации? Конечно, нам от этого будет несколько тяжелее на один месяц, но зато мы себя оградим от больших опасностей. Райнер – человек, за которым смотрят.
– Ах! нет, возьмемте Райнера: он такой хороший человек, – вмешалась вошедшая Ступина.
– Хороший, Анна Львовна, да только все-таки лучше подождемте. Он может здесь бывать, но не жить пока… понимаете, пока мы не окрепли. А тогда всех, и его и всех, кто у него живёт, всех примем. До тех пор вот Грабилину уступим три комнаты: он один может платить за три.
– Да Грабилин что же за член нашей ассоциации?
– Да так, пока.
– Смешно, – сказала, вставая, Лиза. – Розанова принимать опасно; Райнера опасно пустить жить, а принимать можно; людей, которые живут у Райнера, тоже нельзя пустить жить с нами, тогда как на них рассчитывали при устройстве этого жилья, а какого-то Грабилина, у которого только деньги заняли, надо пускать, чтобы комнаты не гуляли! Какое же это социальное общежительство! Это выходят chambres garnis Белоярцева с компаниею – и только.
– Ах, Лизавета Егоровна, как вы странно иногда понимаете простые вещи! – воскликнул Белоярцев.
– Да-с, я их понимаю.
– Вот вы ещё и сердитесь.
– Вам неприятно видеть Розанова, потому что он напоминает вам ваше прошлое и неловко уколол вас вашим бывшим художественным направлением.
Белоярцев сделал недоумевающую мину.
– Райнер, – продолжала Лиза, – представляет нам вашу совесть.
– Лизавета Егоровна! – позвольте, однако, если я человек с плохою совестью, то я…
– Позвольте, я знаю, что вы художник, можете сыграть всякую роль, но я вам говорю, что вы хитрите и с первого же дня оттираете людей, которые могут вам мешать.
– В чем-с, смею спросить?
– Рисоваться.
– Я стараюсь не обижаться и поставлю вам на вид, что я не одного Райнера прошу повременить, а всю его компанию. Неужели же я всех боюсь?
– Конечно. Вы их знали, пока они были вам нужны, а теперь… вы братоваться с ними не хотите. Вам нравится первая роль.
– Вот и начало! – грустно произнёс Белоярцев.
– Да, скверное начало: старайтесь поправить, – произнесла Лиза и, поклонившись всем, пошла к дверям коридора.
– Ну, характерец, – сказала ей вслед Бертольди.
Белоярцев покачал головой, другие не сказали ни слова.
«Выгнать её или все бросить, – другого спасенья нет», – подумал Белоярцев и, подойдя к окну, с неудовольствием крикнул:
– Чей это образ тут на виду стоит?
– Моя, сударь, моя икона, – отозвалась вошедшая за Лизиным платком Абрамовна.
– Так уберите её, – нервно отвечал Белоярцев.
Няня молча подошла к окну, перекрестясь взяла икону и, вынося её из залы, вполголоса произнесла:
– Видно, мутит тебя лик-то Спасов, – не стерпишь.
– Ну, господа, а другие вопросы, – возгласила Бертольди и, вынув из кармана бумажку, начала читать: – «Вопрос первый: о прислуге, о её правах и обязанностях в ассоциации, как её сочленов». – Впрочем, я с ними уже говорила: они ничего не понимают и хотят платы. – «Вопрос второй: о днях отдохновения и собраний». Мнение Белоярцева, Красина, Прорвича и Ревякина – устранить христианский календарь и принять разделение на декады. Десятый день будет днём отдохновений и собраний. – К вопросу о прислуге, Белоярцев, вы говорили присоединить, где наши слуги должны обедать: особо или с нами? Вносить завтра этот вопрос?
– А? вносите что хотите, – порывисто ответил
Белоярцев и, ни с кем не простившись, пошёл в свою комнату. Женщины посидели ещё несколько минут в раздумье и тоже одна за другой тихо разошлись по своим комнатам.
Глава пятая.
Дуэнья
Ступина, проходя мимо двери Лизы, зашла к ней на одну минутку.
– Знаете, как, однако, что-то неприятно.
– Холодно в доме, – проронила Лиза.
– Нет, какая-то пустота, тоска… Право, мне, кажется, уж стало жаль своей квартирки.
– Ох, пожалеешь, матушка! ещё и не раз один пожалеешь, – отозвалась ей няня, внося тюфячок и подушки.
– Тебе же, няня, поставлена постель в особой комнате, – заметила Лиза.
– А поставлена, пусть там и стоит.
– Где же ты тут будешь спать?
– А вот где стою, тут и лягу. Пора спать, матушка, – отнеслась она к Анне Львовне, расстилая тюфячок поперёк двери.
– И охота вам, няня, здесь валяться.
– Охота, друг ты мой, охота. Боюсь одна спать в комнате. Непривычна к особым покоям.
Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперёк порога. Лиза читала в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в тру6ах.
– Разбойники, – тихо, как бы во сне, проговорила няня.
– Так их и папенька покойный, отпуская свою душеньку честную, назвал разбойниками, – прошептала она ещё через несколько минут.
– Господи! Господи, за что только я-то на старости лет гублю свою душу в этом вертепе анафемском, – начала она втретьи.
Лиза молча читала, не обращая никакого внимания на эти монологи.
– Сударыня! – воскликнула, наконец, старуха.
– Ну, – отозвалась Лиза.
– Я завтра рано уйду.
– Иди.
– Пойду к Евгении Петровне.
– Иди, иди, пожалуйста.
– Хоть посмотрю, как добрые люди на свете живут.
Лиза опять промолчала.
– А мой вот тебе сказ, – начала няня, – срам нам так жить. Что это?
– Что? – спросила Лиза.
– Это… распутные люди так живут.
Лиза вспыхнула.
– Где ты живёшь? ну где? где? Этак разве девушки добрые живут? Ты со вставанья с голой шеей пройдёшь, а на тебя двадцать человек смотреть будут.
– Оставь, няня, – серьёзно произнесла Лиза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
– Нет, позвольте: каждый входящий в дом ассоциации касается всех.
– Я не понимаю такой зависимости, – отвечала Лиза.
– Не зависимости, а безопасности, Лизавета Егоровна. Нас могут предать.
– Кому?
– Правительству.
– А мы что делаем правительству? Разве у нас заговор, – или прокламации печатаются?
– Да, положим, что не заговор и не прокламации, а все же мы не друзья существующего порядка, и нам могут помешать, могут расстроить наше дело.
Лиза подумала и сказала:
– Ну, хорошо, это будет видно.
– Так отложим это, – отвечал Белоярцев, – и обратимся к другому не менее важному вопросу. Нас должно быть четырнадцать членов, а теперь нас здесь пока всего шестеро, если прислугу не считать нашими сочленами, так как вопрос о ней до сих пор ещё не совсем решён. Остальные наши члены должны перейти к нам на этих же днях. Большая часть этих членов должны присоединиться к нам вместе с Васильем Ивановичем Райнером, с которым они живут теперь. Обстоятельство, по поводу которого я заговорил о гостях, даёт мне мысль заявить вам: не найдёте ли нужным несколько поотложить переход Райнера и его товарищей в дом ассоциации? Конечно, нам от этого будет несколько тяжелее на один месяц, но зато мы себя оградим от больших опасностей. Райнер – человек, за которым смотрят.
– Ах! нет, возьмемте Райнера: он такой хороший человек, – вмешалась вошедшая Ступина.
– Хороший, Анна Львовна, да только все-таки лучше подождемте. Он может здесь бывать, но не жить пока… понимаете, пока мы не окрепли. А тогда всех, и его и всех, кто у него живёт, всех примем. До тех пор вот Грабилину уступим три комнаты: он один может платить за три.
– Да Грабилин что же за член нашей ассоциации?
– Да так, пока.
– Смешно, – сказала, вставая, Лиза. – Розанова принимать опасно; Райнера опасно пустить жить, а принимать можно; людей, которые живут у Райнера, тоже нельзя пустить жить с нами, тогда как на них рассчитывали при устройстве этого жилья, а какого-то Грабилина, у которого только деньги заняли, надо пускать, чтобы комнаты не гуляли! Какое же это социальное общежительство! Это выходят chambres garnis Белоярцева с компаниею – и только.
– Ах, Лизавета Егоровна, как вы странно иногда понимаете простые вещи! – воскликнул Белоярцев.
– Да-с, я их понимаю.
– Вот вы ещё и сердитесь.
– Вам неприятно видеть Розанова, потому что он напоминает вам ваше прошлое и неловко уколол вас вашим бывшим художественным направлением.
Белоярцев сделал недоумевающую мину.
– Райнер, – продолжала Лиза, – представляет нам вашу совесть.
– Лизавета Егоровна! – позвольте, однако, если я человек с плохою совестью, то я…
– Позвольте, я знаю, что вы художник, можете сыграть всякую роль, но я вам говорю, что вы хитрите и с первого же дня оттираете людей, которые могут вам мешать.
– В чем-с, смею спросить?
– Рисоваться.
– Я стараюсь не обижаться и поставлю вам на вид, что я не одного Райнера прошу повременить, а всю его компанию. Неужели же я всех боюсь?
– Конечно. Вы их знали, пока они были вам нужны, а теперь… вы братоваться с ними не хотите. Вам нравится первая роль.
– Вот и начало! – грустно произнёс Белоярцев.
– Да, скверное начало: старайтесь поправить, – произнесла Лиза и, поклонившись всем, пошла к дверям коридора.
– Ну, характерец, – сказала ей вслед Бертольди.
Белоярцев покачал головой, другие не сказали ни слова.
«Выгнать её или все бросить, – другого спасенья нет», – подумал Белоярцев и, подойдя к окну, с неудовольствием крикнул:
– Чей это образ тут на виду стоит?
– Моя, сударь, моя икона, – отозвалась вошедшая за Лизиным платком Абрамовна.
– Так уберите её, – нервно отвечал Белоярцев.
Няня молча подошла к окну, перекрестясь взяла икону и, вынося её из залы, вполголоса произнесла:
– Видно, мутит тебя лик-то Спасов, – не стерпишь.
– Ну, господа, а другие вопросы, – возгласила Бертольди и, вынув из кармана бумажку, начала читать: – «Вопрос первый: о прислуге, о её правах и обязанностях в ассоциации, как её сочленов». – Впрочем, я с ними уже говорила: они ничего не понимают и хотят платы. – «Вопрос второй: о днях отдохновения и собраний». Мнение Белоярцева, Красина, Прорвича и Ревякина – устранить христианский календарь и принять разделение на декады. Десятый день будет днём отдохновений и собраний. – К вопросу о прислуге, Белоярцев, вы говорили присоединить, где наши слуги должны обедать: особо или с нами? Вносить завтра этот вопрос?
– А? вносите что хотите, – порывисто ответил
Белоярцев и, ни с кем не простившись, пошёл в свою комнату. Женщины посидели ещё несколько минут в раздумье и тоже одна за другой тихо разошлись по своим комнатам.
Глава пятая.
Дуэнья
Ступина, проходя мимо двери Лизы, зашла к ней на одну минутку.
– Знаете, как, однако, что-то неприятно.
– Холодно в доме, – проронила Лиза.
– Нет, какая-то пустота, тоска… Право, мне, кажется, уж стало жаль своей квартирки.
– Ох, пожалеешь, матушка! ещё и не раз один пожалеешь, – отозвалась ей няня, внося тюфячок и подушки.
– Тебе же, няня, поставлена постель в особой комнате, – заметила Лиза.
– А поставлена, пусть там и стоит.
– Где же ты тут будешь спать?
– А вот где стою, тут и лягу. Пора спать, матушка, – отнеслась она к Анне Львовне, расстилая тюфячок поперёк двери.
– И охота вам, няня, здесь валяться.
– Охота, друг ты мой, охота. Боюсь одна спать в комнате. Непривычна к особым покоям.
Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперёк порога. Лиза читала в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в тру6ах.
– Разбойники, – тихо, как бы во сне, проговорила няня.
– Так их и папенька покойный, отпуская свою душеньку честную, назвал разбойниками, – прошептала она ещё через несколько минут.
– Господи! Господи, за что только я-то на старости лет гублю свою душу в этом вертепе анафемском, – начала она втретьи.
Лиза молча читала, не обращая никакого внимания на эти монологи.
– Сударыня! – воскликнула, наконец, старуха.
– Ну, – отозвалась Лиза.
– Я завтра рано уйду.
– Иди.
– Пойду к Евгении Петровне.
– Иди, иди, пожалуйста.
– Хоть посмотрю, как добрые люди на свете живут.
Лиза опять промолчала.
– А мой вот тебе сказ, – начала няня, – срам нам так жить. Что это?
– Что? – спросила Лиза.
– Это… распутные люди так живут.
Лиза вспыхнула.
– Где ты живёшь? ну где? где? Этак разве девушки добрые живут? Ты со вставанья с голой шеей пройдёшь, а на тебя двадцать человек смотреть будут.
– Оставь, няня, – серьёзно произнесла Лиза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185