Искреннее сожаление о нем быстро сменялось пылким гневом и досадой. Полинька вдруг приходила в такое состояние, что, как женщины иногда выражаются, «вот просто взяла бы да побила его». И в эти-то минуты гнева она шла торопливыми шагами, точно она не гуляла, а спешила на трепетное роковое свидание, на котором ей нужно обличить и осыпать укорами человека, играющего какую-то серьёзную роль в её жизни. Да Полинька и сама не думала теперь, что она просто гуляет: она сердилась и спешила. На дворе начинался вечер.
В одиноком номерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего дома весело и тепло смотрел между двух занавесок и освещал спокойно сидящего на диване Розанова. Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В номере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевлённо и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного хлеба, солонка и рюмка. В комнате была совершенная тишина. Розанов вздохнул, приподнялся от стенки дивана, налил себе рюмку водки, проглотил её и принял снова своё спокойное положение.
В это время дверь из коридора отворилась, и вошёл коридорный лакей, а за ним высокая дама в длинном клетчатом плюшевом бурнусе, с густым вуалем на лице.
– Выйди отсюда, – сказала дама лакею, спокойно входя в номер, и сейчас же спросила Розанова:
– Вы это что делаете?
Розанов промолчал.
– Это что? – повторила дама, ударив рукою возле графина и рюмки. – Что это, я вас спрашиваю?
– Водка, – отвечал тихо Розанов.
– Водка! – произнесла презрительно дама и, открыв форточку, выбросила за неё графин и рюмку.
Розанов не противоречил ни словом.
– Вы узнаете меня? – спросила дама.
– Как же, узнаю: вы Калистратова.
– А я вас не узнаю.
– Я гадок: я это знаю.
– И пьянствуете? Где вы были все это время?
– Я все здесь сидел. Мне очень тяжело, Полина Петровна.
– Ещё бы вы больше пили!
– Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный… Я бы хотел поскорее… покончить все разом.
Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счёт. Розанов пропил на водке, или на него насчитали на водке, шестнадцать рублей.
Он вынул портмоне и отдал деньги.
– Дайте мне ваши деньги, – потребовала Калистратова.
Розанов отдал. В портмоне было ещё около восьмидесяти рублей. Полинька пересчитала деньги и положила их себе в карман.
– Теперь собирайтесь домой, – сказала она Розанову.
– Я не могу идти домой.
– Отчего это не можете?
– Не могу, – мне там скверно.
– Сударыня! они не спали совсем, вы им позвольте уснуть покрепче, – вмешался лакей, внёсший таз и кувшин с свежей водой.
– Умывайтесь, – сказала Полинька, ничего не отвечая лакею.
Розанов стал подниматься, но тотчас же сел и начал отталкивать от себя что-то ногою.
– Пожалуйте, сударь, – позвал его лакей.
– Ты прежде выкинь это, – отвечал Розанов, указывая пальцем левой руки на пол.
– Что такое выкинуть? – с несколько нетерпеливою гримаскою спросила Калистратова, хорошо понимая, что у Розанова начинаются галлюцинации.
– Змейка, вон, на полу змейка зелёненькая, – говорил Розанов, указывая лакею на пустое место.
– Не сочиняйте вздоров, – сказала Полинька, наморщив строго брови.
Розанов встал и пошёл за занавеску. Полинька стала у окна и, глядя на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал её за её участие; гнев Полинькин исчез при виде этого смирного, покорного Розанова.
Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного. Розанов вздрогнул от холода и робко посмотрел на Полиньку. Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и в это время больной не раз ловил и жадно целовал её руки. Полинька смотрела теперь добро и снисходительно.
– Вам пора домой, – сказал Розанов, стуча зубами от лихорадки.
– Старайтесь заснуть, – отвечала Полинька.
– Поздно будет, – настаивал доктор.
– Спите, вам говорят, – тем же спокойным, но настойчивым тоном отвечала Калистратова.
Розанов даже и на этот раз оказался весьма послушным, и Калистратова, видя, что он забывается, перестала его беспокоить компрессами.
Розанов спал целые сутки и, проснувшись, ничего не мог вспомнить. Он не забыл только того, что произошло у него дома, но все последующее для него исчезало в каком-то диком чаду. Глядя в тёмный потолок комнаты, он старался припомнить хоть что-нибудь, хоть то, где он и как сюда попал? Но ничего этого Розанов припомнить не мог. Наконец, ему как-то мелькнула Полинька, будто как он её недавно видел, вот тут где-то, близко, будто разговаривал с нею. Розанов вздохнул и, подумав: «Какой хороший сон», начал тихо одеваться в лежавшее возле него платье.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протёр глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это было не во сне? Неужто в самом деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!» – припомнил он, взглянув на номерную обстановку.
Спящая пошевелилась и приподнялась на одну руку.
– Это вы, Дмитрий Петрович? – спросила она чуть слышно.
– Я, – отвечал шёпотом Розанов.
– Зажгите свечу, – здесь у зеркала спички.
Розанов очень долго зажигал свечу: ему было совестно взглянуть на Полиньку.
Но не такова была Полинька, чтобы человек не нашёлся сказать слова в её присутствии.
Через полчаса Розанов сидел против неё за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал с нею о своём положении.
– Дмитрий Петрович, – говорила ему Полинька, – советовать в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешно: Лиза Бахарева присоветовала вам бежать из одного города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте её в покое, оставьте ей ребёнка…
– Ни за что! – воскликнул Розанов.
– Позвольте. Оставьте ей ребёнка: девочка ещё мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с ногами. А так что же будет: дойдёт ведь до того, что очень может быть худо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
В одиноком номерке тоже вечерело. Румяный свет заката через крышу соседнего дома весело и тепло смотрел между двух занавесок и освещал спокойно сидящего на диване Розанова. Доктор сидел в вицмундире, как возвратился четыре дня тому назад из больницы, и завивал в руках длинную полоску бумажки. В номере все было в порядке, и сам Розанов тоже казался в совершенном порядке: во всей его фигуре не было заметно ни следа четырехдневного пьянства, и лицо его смотрело одушевлённо и опрятно. Даже оно было теперь свежее и счастливее, чем обыкновенно. Это бывает у некоторых людей, страдающих запоем, в первые дни их болезни.
Перед Розановым стоял графинчик с водкой, ломоть ржаного хлеба, солонка и рюмка. В комнате была совершенная тишина. Розанов вздохнул, приподнялся от стенки дивана, налил себе рюмку водки, проглотил её и принял снова своё спокойное положение.
В это время дверь из коридора отворилась, и вошёл коридорный лакей, а за ним высокая дама в длинном клетчатом плюшевом бурнусе, с густым вуалем на лице.
– Выйди отсюда, – сказала дама лакею, спокойно входя в номер, и сейчас же спросила Розанова:
– Вы это что делаете?
Розанов промолчал.
– Это что? – повторила дама, ударив рукою возле графина и рюмки. – Что это, я вас спрашиваю?
– Водка, – отвечал тихо Розанов.
– Водка! – произнесла презрительно дама и, открыв форточку, выбросила за неё графин и рюмку.
Розанов не противоречил ни словом.
– Вы узнаете меня? – спросила дама.
– Как же, узнаю: вы Калистратова.
– А я вас не узнаю.
– Я гадок: я это знаю.
– И пьянствуете? Где вы были все это время?
– Я все здесь сидел. Мне очень тяжело, Полина Петровна.
– Ещё бы вы больше пили!
– Тяжело мне очень. Как Каин бесприютный… Я бы хотел поскорее… покончить все разом.
Полинька, не снимая шляпы, позвонила лакея и велела подать счёт. Розанов пропил на водке, или на него насчитали на водке, шестнадцать рублей.
Он вынул портмоне и отдал деньги.
– Дайте мне ваши деньги, – потребовала Калистратова.
Розанов отдал. В портмоне было ещё около восьмидесяти рублей. Полинька пересчитала деньги и положила их себе в карман.
– Теперь собирайтесь домой, – сказала она Розанову.
– Я не могу идти домой.
– Отчего это не можете?
– Не могу, – мне там скверно.
– Сударыня! они не спали совсем, вы им позвольте уснуть покрепче, – вмешался лакей, внёсший таз и кувшин с свежей водой.
– Умывайтесь, – сказала Полинька, ничего не отвечая лакею.
Розанов стал подниматься, но тотчас же сел и начал отталкивать от себя что-то ногою.
– Пожалуйте, сударь, – позвал его лакей.
– Ты прежде выкинь это, – отвечал Розанов, указывая пальцем левой руки на пол.
– Что такое выкинуть? – с несколько нетерпеливою гримаскою спросила Калистратова, хорошо понимая, что у Розанова начинаются галлюцинации.
– Змейка, вон, на полу змейка зелёненькая, – говорил Розанов, указывая лакею на пустое место.
– Не сочиняйте вздоров, – сказала Полинька, наморщив строго брови.
Розанов встал и пошёл за занавеску. Полинька стала у окна и, глядя на бледнеющую закатную зорьку, вспомнила своего буйного пьяного мужа, вспомнила его дикие ругательства, которыми он угощал её за её участие; гнев Полинькин исчез при виде этого смирного, покорного Розанова.
Лакей раздел и уложил доктора в кровать. Полинька велела никого не пускать сюда и говорить, что Розанов уехал. Потом она сняла шляпу, бурнус и калоши, разорвала полотенце и, сделав компресс, положила его на голову больного. Розанов вздрогнул от холода и робко посмотрел на Полиньку. Часа полтора сряду она переменяла ему компрессы, и в это время больной не раз ловил и жадно целовал её руки. Полинька смотрела теперь добро и снисходительно.
– Вам пора домой, – сказал Розанов, стуча зубами от лихорадки.
– Старайтесь заснуть, – отвечала Полинька.
– Поздно будет, – настаивал доктор.
– Спите, вам говорят, – тем же спокойным, но настойчивым тоном отвечала Калистратова.
Розанов даже и на этот раз оказался весьма послушным, и Калистратова, видя, что он забывается, перестала его беспокоить компрессами.
Розанов спал целые сутки и, проснувшись, ничего не мог вспомнить. Он не забыл только того, что произошло у него дома, но все последующее для него исчезало в каком-то диком чаду. Глядя в тёмный потолок комнаты, он старался припомнить хоть что-нибудь, хоть то, где он и как сюда попал? Но ничего этого Розанов припомнить не мог. Наконец, ему как-то мелькнула Полинька, будто как он её недавно видел, вот тут где-то, близко, будто разговаривал с нею. Розанов вздохнул и, подумав: «Какой хороший сон», начал тихо одеваться в лежавшее возле него платье.
Одевшись, Розанов вышел за драпировку и остолбенел: он подумал, что у него продолжаются галлюцинации. Он протёр глаза и, несмотря на стоявший в комнате густой сумрак, ясно отличил лежащую на диване женскую фигуру. «Боже мой! неужто это было не во сне? Неужто в самом деле здесь Полинька? И она видела меня здесь!.. Это гостиница!» – припомнил он, взглянув на номерную обстановку.
Спящая пошевелилась и приподнялась на одну руку.
– Это вы, Дмитрий Петрович? – спросила она чуть слышно.
– Я, – отвечал шёпотом Розанов.
– Зажгите свечу, – здесь у зеркала спички.
Розанов очень долго зажигал свечу: ему было совестно взглянуть на Полиньку.
Но не такова была Полинька, чтобы человек не нашёлся сказать слова в её присутствии.
Через полчаса Розанов сидел против неё за столом, на котором кипел самовар, и толково рассуждал с нею о своём положении.
– Дмитрий Петрович, – говорила ему Полинька, – советовать в таких делах мудрено, но я не считаю грехом сказать вам, что вы непременно должны уехать отсюда. Это смешно: Лиза Бахарева присоветовала вам бежать из одного города, а я теперь советую бежать из другого, но уж делать нечего: при вашем несчастном характере и неуменье себя поставить вы должны отсюда бежать. Оставьте её в покое, оставьте ей ребёнка…
– Ни за что! – воскликнул Розанов.
– Позвольте. Оставьте ей ребёнка: девочка ещё мала; ей ничего очень дурного не могут сделать. Это вы уж так увлекаетесь. Подождите полгода, год, и вам отдадут дитя с руками и с ногами. А так что же будет: дойдёт ведь до того, что очень может быть худо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185