ензен>ском архиерее В<арлааме> мы кое-что знали, но по преимуществу только смешное. Он отличался независимостью в расправе с подчинёнными и вообще разнообразно чудесил. Так, например, он целую зиму клал у себя в спальной соборного протоиерея О-на для того, чтобы отучить этого старичка от нюхания табаку даже в ночное время. Впрочем, некрологисты этого архиерея говорят о нем разно, но в П<ен>зе он слыл за человека грубого, самочинного и досадительного.
Мы им, разумеется, особенно нимало не интересовались, но тут нам захотелось посмотреть, не покажет ли он при настоящем случае какое-либо чудодейство? И вот мы с дядею Шкоттом вошли вслед за процессиею в церковь, конечно никак не ожидая, что его преосвященство постарается показать себя именно насчёт одного из нас.
Когда мы вошли в церковь, недовольный путешествием архиерей жестоко шумел на кого-то в алтаре и покрикивал так интересно, что мы постарались подойти поближе и стали на левом клиросе. Царские врата были открыты, и до нас свободно долетали слова: “пёс, дурак, болван”, которые, кажется, главным образом выпадали на долю отца-настоятеля, но, может быть, по частям доставались и другим лицам освящённого сана. Но вот, наконец, епископ, все обозрев и сделав все распорядки в алтаре, вышел на солею, у которой стояли ктитор и ещё человека два-три не из духовных. Здесь же находилась и “матушка” отца-настоятеля, пришедшая просить его преосвященство на чай.
Преосвященный все супился и, раздавая всем по рукам благословение, спрашивал каждого: “чей такой?” или “чья ты?” и раздав эти благословения, на низкий поклон и привет матушки ответил:
– Ступай, готовься, – приду.
И затем он вдруг неожиданно обратился к нам, смиренно стоявшим на левом клиросе, и громко крикнул:
– А вы что? Чьи вы? Чего молчишь, старик?
Англичанин мой замотал головою, что у него обыкновенно бывало признаком неудовольствия, и неожиданно для всех ответил:
– А ты чего кричишь, старик?
Архиерей даже покачнулся и вскрикнул:
– Как? Чт? ты такое?
– А ты что такое?
Шумливый епископ как будто совсем потерялся и, ткнув по направлению к нам пальцем, крикнул священнику:
– Говори: кто этот грубец? (sic).
– Грубец, да не глупец, – отвечал Шкотт, предупредив ответ растерявшегося священника.
Архиерей покраснел, как рак, и, защёлкав по палке ногтями, уже не проговорил, а прохрипел:
– Сейчас мне доложить, что это такое?
Ему доложили, что это А. Я. Шкотт, главноуправляющий имениями графов П<еров>ских. Архиерей сразу стих и вопросил:
– А для чего он в таком уборе? – но, не дождавшись на это никакого ответа, направился прямо на дядю.
Момент был самый решительный, но окончился тем, что архиерей протянул Шкотту руку и сказал:
– Я очень уважаю английскую нацию.
– Благодарю.
– Характерная нация.
– Ничего: хороша, – отвечал Шкотт.
– А что здесь случилось, прошу покорно, пусть остаётся между нас.
– Пусть остаётся.
– Теперь же прошу к священнику: откушать вместе моего дорожного чаю.
– Отчего не так? – отвечал дядя, – я люблю чай.
– Значит, обрусели?
– Нет, – значит – чай люблю.
Преосвященный хлопнул дядю по-товарищески по плечу и ещё раз воскликнул:
– Ишь, какая характерная нация! Полно злиться!
А затем он оборотился ко всем предстоявшим и добавил:
– А вы ступайте по своим местам.
И наговорившие друг другу комплиментов англичанин и архиерей долгонько кушали чай и закусывали “из дорожных запасов” владыки, причём его преосвященство в это время не раз принимался хлопать Шкотта по плечу, а тот, не оставаясь в долгу, за каждую такую ласку в свою очередь дружески хлопал его по стомаху. Оба они остались друг другом столько довольны, что на прощанье братски расцеловались, причём Шкотт так сильно сжал поданную ему архиереем руку, что тот сморщился и ещё раз вскрикнул:
– Ох, какая здоровая нация!
Так все это мирно и приятно кончилось в мимолётном свидании этого архипастыря с англичанином, а между тем этого самого архиерея иные его современники представляли человеком и злым и жёлчным, да и позднейшие некрологисты не могут согласиться в его оценке. Я же более согласен с тем из них, который старается доказать, что преосвященный В<арлаам> имел очень доброе сердце. По крайней мере я не вижу причины, которая не позволила бы мне заключить, что этот человек владел золотою способностью делаться очень незлобивым, если чувствовал, что имеет дело с человеком, принадлежащим к “здоровой нации”. А в таком случае очень возможно, что те, которым он казался неукротимым, вероятно, только не умели себя с ним держать. Не надо забывать старого правила: “кто хочет, чтобы с ним уважительно обходились другие, тот прежде всего должен уважать себя сам”.
Мне кажется даже, что его преосвященство имел несколько высокий для русского человека идеал гражданского общества, и потому-то именно он и раздражался презренным низкопоклонством и лестью окружающих. Он хотел видеть людей более стойких и потому, встретясь с человеком “здоровой нации”, сейчас же пришёл в отрадное состояние удовлетворения. Если бы он ранее встречал подобное со стороны русских людей, то, наверно, и они могли бы привести его в такое же доброе расположение. И это, может быть, самый удачный вариант, которым, мне кажется, напрасно не воспользовался духовный апологет преосвященного В<арлаама>.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Были также не раз высказываемы жалобы, будто архиереи порою обнаруживают неодолимую упорность в невнимании к жалобам прихожан на неудовлетворяющее сих последних приходское духовенство. Было говорено именно так, что упорство этого рода бывает “неодолимо”. Мне, с моей точки зрения, и это кажется преувеличенным, и я постараюсь представить на это пример в пользу моего мнения.
На этот раз мы будем вести речь об особе очень большой, особе, ездившей “на шести животных с двумя человеками на запятках”, об особе, имевшей видную роль в истории, известной во всех родах литературы и во всех подвигах веры, не исключая строжайшего постничества.
Об этом владыке злые языки говаривали (что даже где-то было и напечатано), будто он “ел по одной просфоре, но целым попом закусывал”. Эта злобная выходка так при нем и осталась. А между тем один маленький случай, который я хочу здесь рассказать, может свидетельствовать, что владыка едва ли имел приписываемый ему странный аппетит “целым попом закусывать”. И он, как увидим, иногда стоял за своих попов, и даже очень твёрдо.
У графини В<исконти>, дочери известного партизана Дениса Давыдова, в своё время очень изящной и бойкой светской дамы, в одной её М-ской деревне завёлся не в меру деньголюбивый поп. Он притеснял крестьян графини до того, что те вышли из терпения и не раз уже на него жаловались, но или жалобы крестьян не доходили по назначению, или же у попа при владыке, как говорят, была “своя рука”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Мы им, разумеется, особенно нимало не интересовались, но тут нам захотелось посмотреть, не покажет ли он при настоящем случае какое-либо чудодейство? И вот мы с дядею Шкоттом вошли вслед за процессиею в церковь, конечно никак не ожидая, что его преосвященство постарается показать себя именно насчёт одного из нас.
Когда мы вошли в церковь, недовольный путешествием архиерей жестоко шумел на кого-то в алтаре и покрикивал так интересно, что мы постарались подойти поближе и стали на левом клиросе. Царские врата были открыты, и до нас свободно долетали слова: “пёс, дурак, болван”, которые, кажется, главным образом выпадали на долю отца-настоятеля, но, может быть, по частям доставались и другим лицам освящённого сана. Но вот, наконец, епископ, все обозрев и сделав все распорядки в алтаре, вышел на солею, у которой стояли ктитор и ещё человека два-три не из духовных. Здесь же находилась и “матушка” отца-настоятеля, пришедшая просить его преосвященство на чай.
Преосвященный все супился и, раздавая всем по рукам благословение, спрашивал каждого: “чей такой?” или “чья ты?” и раздав эти благословения, на низкий поклон и привет матушки ответил:
– Ступай, готовься, – приду.
И затем он вдруг неожиданно обратился к нам, смиренно стоявшим на левом клиросе, и громко крикнул:
– А вы что? Чьи вы? Чего молчишь, старик?
Англичанин мой замотал головою, что у него обыкновенно бывало признаком неудовольствия, и неожиданно для всех ответил:
– А ты чего кричишь, старик?
Архиерей даже покачнулся и вскрикнул:
– Как? Чт? ты такое?
– А ты что такое?
Шумливый епископ как будто совсем потерялся и, ткнув по направлению к нам пальцем, крикнул священнику:
– Говори: кто этот грубец? (sic).
– Грубец, да не глупец, – отвечал Шкотт, предупредив ответ растерявшегося священника.
Архиерей покраснел, как рак, и, защёлкав по палке ногтями, уже не проговорил, а прохрипел:
– Сейчас мне доложить, что это такое?
Ему доложили, что это А. Я. Шкотт, главноуправляющий имениями графов П<еров>ских. Архиерей сразу стих и вопросил:
– А для чего он в таком уборе? – но, не дождавшись на это никакого ответа, направился прямо на дядю.
Момент был самый решительный, но окончился тем, что архиерей протянул Шкотту руку и сказал:
– Я очень уважаю английскую нацию.
– Благодарю.
– Характерная нация.
– Ничего: хороша, – отвечал Шкотт.
– А что здесь случилось, прошу покорно, пусть остаётся между нас.
– Пусть остаётся.
– Теперь же прошу к священнику: откушать вместе моего дорожного чаю.
– Отчего не так? – отвечал дядя, – я люблю чай.
– Значит, обрусели?
– Нет, – значит – чай люблю.
Преосвященный хлопнул дядю по-товарищески по плечу и ещё раз воскликнул:
– Ишь, какая характерная нация! Полно злиться!
А затем он оборотился ко всем предстоявшим и добавил:
– А вы ступайте по своим местам.
И наговорившие друг другу комплиментов англичанин и архиерей долгонько кушали чай и закусывали “из дорожных запасов” владыки, причём его преосвященство в это время не раз принимался хлопать Шкотта по плечу, а тот, не оставаясь в долгу, за каждую такую ласку в свою очередь дружески хлопал его по стомаху. Оба они остались друг другом столько довольны, что на прощанье братски расцеловались, причём Шкотт так сильно сжал поданную ему архиереем руку, что тот сморщился и ещё раз вскрикнул:
– Ох, какая здоровая нация!
Так все это мирно и приятно кончилось в мимолётном свидании этого архипастыря с англичанином, а между тем этого самого архиерея иные его современники представляли человеком и злым и жёлчным, да и позднейшие некрологисты не могут согласиться в его оценке. Я же более согласен с тем из них, который старается доказать, что преосвященный В<арлаам> имел очень доброе сердце. По крайней мере я не вижу причины, которая не позволила бы мне заключить, что этот человек владел золотою способностью делаться очень незлобивым, если чувствовал, что имеет дело с человеком, принадлежащим к “здоровой нации”. А в таком случае очень возможно, что те, которым он казался неукротимым, вероятно, только не умели себя с ним держать. Не надо забывать старого правила: “кто хочет, чтобы с ним уважительно обходились другие, тот прежде всего должен уважать себя сам”.
Мне кажется даже, что его преосвященство имел несколько высокий для русского человека идеал гражданского общества, и потому-то именно он и раздражался презренным низкопоклонством и лестью окружающих. Он хотел видеть людей более стойких и потому, встретясь с человеком “здоровой нации”, сейчас же пришёл в отрадное состояние удовлетворения. Если бы он ранее встречал подобное со стороны русских людей, то, наверно, и они могли бы привести его в такое же доброе расположение. И это, может быть, самый удачный вариант, которым, мне кажется, напрасно не воспользовался духовный апологет преосвященного В<арлаама>.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Были также не раз высказываемы жалобы, будто архиереи порою обнаруживают неодолимую упорность в невнимании к жалобам прихожан на неудовлетворяющее сих последних приходское духовенство. Было говорено именно так, что упорство этого рода бывает “неодолимо”. Мне, с моей точки зрения, и это кажется преувеличенным, и я постараюсь представить на это пример в пользу моего мнения.
На этот раз мы будем вести речь об особе очень большой, особе, ездившей “на шести животных с двумя человеками на запятках”, об особе, имевшей видную роль в истории, известной во всех родах литературы и во всех подвигах веры, не исключая строжайшего постничества.
Об этом владыке злые языки говаривали (что даже где-то было и напечатано), будто он “ел по одной просфоре, но целым попом закусывал”. Эта злобная выходка так при нем и осталась. А между тем один маленький случай, который я хочу здесь рассказать, может свидетельствовать, что владыка едва ли имел приписываемый ему странный аппетит “целым попом закусывать”. И он, как увидим, иногда стоял за своих попов, и даже очень твёрдо.
У графини В<исконти>, дочери известного партизана Дениса Давыдова, в своё время очень изящной и бойкой светской дамы, в одной её М-ской деревне завёлся не в меру деньголюбивый поп. Он притеснял крестьян графини до того, что те вышли из терпения и не раз уже на него жаловались, но или жалобы крестьян не доходили по назначению, или же у попа при владыке, как говорят, была “своя рука”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39