ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЙОНА ТИХОГО: III


Человека, о котором буду рассказывать, я видел только один раз. Вы
содрогнулись бы при его виде. Горбатый ублюдок неопределенного возраста;
лицо его, казалось, было покрыто слишком просторной кожей - столько было
на ней морщин и складок; к тому же мышцы шеи у него были сведены и голову
он держал всегда набок, словно собрался рассмотреть собственный горб, но
на полпути передумал. Я не скажу ничего нового, утверждая, что разум редко
соединяется с красотой. Но он, сущее воплощение уродства, вместо жалости
вызывающий отвращение, должен был бы оказаться гением, хоть и тогда ужасал
бы одним своим появлением среди людей.
Так вот, Зазуль... Его звали Зазуль. Я много слышал о его ужасных
экспериментах. Это было даже громкое дело в свое время благодаря прессе.
Общество по борьбе с вивисекцией пыталось возбудить против него процесс
или даже возбудило, но все обошлось. Как-то ему удалось выкрутиться. Он
был профессором - чисто номинально, потому что преподавать он не мог:
заикался. А точнее сказать - запинался, когда был взволнован; это с ним
часто случалось.
Он не пришел ко мне. О, это был не такой человек. Он скорее умер бы,
чем обратился бы к кому-нибудь. Попросту во время прогулки за городом я
заблудился в лесу, и это даже доставило мне удовольствие, но вдруг хлынул
дождь. Я хотел переждать под деревом, однако дождь не утихал. Небо сильно
нахмурилось, я понял, что надо поискать какого-нибудь убежища и, перебегая
от дерева к дереву, изрядно промокший, выбрался на усыпанную гравием
тропинку, а по ней - на давно заброшенную, заросшую травой дорогу; дорога
эта привела меня к усадьбе, окруженной высоким забором. На воротах,
некогда выкрашенных в зеленый цвет, но сейчас ужасно проржавевших, висела
деревянная дощечка с еле заметной надписью: "злые собаки". Я не горел
желанием встретиться с разъяренными животными, но при таком ливне у меня
иного выхода не было; поэтому я срезал на ближайшем кусте солидный прут и,
вооружившись им, атаковал ворота. Я говорю так потому, что лишь напрягши
все силы, смог открыть ворота под аккомпанемент адского скрежета. Я
очутился в саду, настолько запущенном, что с трудом можно было догадаться,
где проходили когда-то тропинки. В глубине окруженный дрожащими под дождем
деревьями стоял высокий темный дом с крутой крышей. Три окна на втором
этаже светились, заслоненные белыми занавесями. Было еще рано, но по небу
мчались все более темные тучи, и поэтому лишь в нескольких десятках шагов
от дома я заметил два ряда деревьев, охранявших подход к веранде. Это были
туи, кладбищенские туи, - я подумал, что у владельца дома характер, по -
видимому, довольно мрачный. Никаких, однако, собак - вопреки надписи на
воротах - я не обнаружил; поднявшись по ступенькам и кое-как укрывшись от
дождя под выступающей притолокой, я нажал кнопку звонка. Он задребезжал
где-то внутри - ответом была глухая тишина; основательно помедлив, я
позвонил еще раз - с таким же результатом, так что я стал стучать, потом
колотить в дверь все сильнее и сильнее; лишь тогда в глубине дома
послышались шаркающие шаги, и неприятный, скрипучий голос спросил:
- Кто там?
Я сказал. Свою фамилию я произносил со слабой надеждой, что, может,
здесь ее слышали. За дверью будто раздумывали, наконец брякнула цепочка,
загрохотали засовы, совсем как в крепости, и при свете висящего высоко на
стене канделябра показался чуть ли не карлик. Я узнал его, хоть видел лишь
раз в жизни, не помню даже где, его фотографию; трудно было, однако, его
забыть. Он был почти совершенно лысый. По черепу, над ухом, проходил
ярко-красный шрам - как после удара саблей. На носу у него криво сидели
золотые очки. Он моргал, словно вышел из темноты. Я извинился перед ним,
прибегая к обычным в таких обстоятельствах выражениям, и замолчал, а он
по-прежнему стоял передо мной, будто не имел ни малейшего желания впустить
меня хоть на шаг дальше в этот большой темный дом, из глубины которого не
слышалось ни малейшего шороха.
- Вы Зазуль, профессор Зазуль... правда? - сказал я.
- Откуда вы меня знаете? - пробурчал он нелюбезно.
Я снова произнес что-то банальное, в том смысле, что трудно не знать
такого выдающегося ученого. Он выслушал это, презрительно скривив
лягушачьи губы.
- Гроза? - переспросил он, возвращаясь к словам, произнесенным мной
раньше. - Слышу, что гроза. Что ж из того? Вы могли пойти еще куда-нибудь.
Я этого не люблю. Не выношу, понимаете?
Я сказал, что превосходно его понимаю и совершенно не имею намерения
ему мешать. С меня хватит стула или табурета здесь, в этом темном холле; я
пережду, пока гроза хоть немного стихнет, и уйду.
А дождь действительно разошелся вовсю лишь теперь и, стоя в этом
темном высоком холле, как на дне гигантской раковины, я слышал его
протяжный, со всех сторон плывущий шум - он возрастал над нашими головами
от оглушительного грохота жестяной крыши.
- Стул?! - сказал Зазуль таким тоном, будто я потребовал золотой
трон. - Стул, действительно! У меня нет для вас никакого стула, Тихий!
Я... у меня нет свободного стула. Я не терплю... и вообще полагаю, да
полагаю, что лучше всего будет для нас обоих, если вы уйдете.
Я невольно глянул через плечо в сад - входная дверь была еще открыта.
Деревья, кусты - все смешалось в сплошную бурно колышущуюся под ветром
массу, которая блестела в потоках воды. Я перевел взгляд на горбуна. Мне
приходилось сталкиваться с невежливостью, даже с грубостью, но ничего
подобного я никогда не видел. Лило как из ведра, крыша протяжно грохотала,
словно стихии хотели таким образом утвердить меня в решимости; это было,
впрочем, лишним, ибо мой пылкий нрав начал уже восставать. Попросту
говоря, я был зол, как черт. Отбросив всякие церемонии и правила хорошего
тона, я сухо сказал:
- Я уйду лишь, если вы сможете вышвырнуть меня силой, а должен
сообщить, что не принадлежу к слабым созданиям.
- Что?! - крикнул он пискливо. - Нахал! Как вы смеете, в моем
собственном доме!
- Вы сами спровоцировали меня, - ледяным тоном отвечал я. И,
поскольку я был уже взвинчен, а его назойливо сверлящий уши визг
окончательно вывел меня из равновесия, добавил: - Есть поступки, Зазуль,
за которые рискуешь быть избитым даже в собственном доме!
- Ты мерзавец! - завизжал он еще громче.
Я схватил его за плечо, которое показалось мне словно выструганным из
трухлявого дерева, и прошипел:
- Не выношу крика. Понятно? Еще одно оскорбление, и вы запомните меня
до конца жизни, грубиян вы этакий!
1 2 3