Наверно, Юрка в чем-то прав, а с правым человеком очень трудно бороться. Я еще раз развел руками, Лешка печально покачал головой, и я побежал за Пантюхой. Бежал мелкой рысью и боялся, что он мне не простит. Поэтому, даже когда догнал его, некоторое время шел за его спиной, затаив дыхание, чтобы он не слышал. А он вдруг остановился и с ходу повернулся ко мне. Глаза у него были какие-то бешеные, и он прошипел сквозь зубы:
– Т-ты ч-чего за мной беж-жишь? М-может, тож-же ж-жениться х-хочешь? На Лельке?
Я застыл как вкопанный, только плюнул со злости – вот осел упрямый! Юрка повернулся и уже не побежал, а пошел спокойненько своей знаменитой походочкой – ручки в брючки, кепка на носу и ногами как будто пыль подметает. «Ну и черт с тобой!» – подумал я и пошел обратно к стадиону: хоть матч досмотрю. Конечно меня не пустили обратно, и я разозлился как собака. В довершение ко всему у меня не оказалось денег на транспорт: мы с Юркой купили мороженого и у меня ничего не осталось, – он сказал, что заплатит за автобус. И вот… Проклиная Юрку на чем свет стоит, я пешком поплелся домой. Почти через весь город. Ругал я и себя. Во-первых, за то, что ввязался в это дело, а во-вторых, за то, что не умею ездить зайцем. Не боюсь, а просто не умею – всегда обязательно попадаюсь и потом выслушиваю длинные морали, а вот уж этого я совсем не люблю и даже, если говорить правду, боюсь, как огня. Родители у меня в этом отношении молодцы: нотаций мне никогда не читают, а скажут что-нибудь коротко, но так, что потом несколько дней подряд у тебя такое ощущение, что ты объелся чем-то кисло-горьким.
Тащился я, тащился пешком и от нечего делать перебирал в памяти все последние события и вот к какому выводу пришел: что мне больше всех надо, что ли? Чего это я за всех переживаю: и за Капитанскую дочку, и за Лешку, и за Пантюху?.. У меня и своих переживаний хватает, мне и в своих делах надо разобраться как следует. И решил с сегодняшнего дня переживать только за тебя, а для этого, как любит говорить дядя Юра Ливанский, когда ссорится с тетей Люкой, «надо поставить все точки над «и». Я начал ставить эти самые «точки» и решил, что мне обязательно надо поговорить с Наташкой или написать ей письмо.
Так дальше продолжаться не может, сказал я себе. Надо быть честным и решительным и, если ты ее лю… если она тебе нравится, то надо об этом сказать, а про Лельку забыть, – это «досадная ошибка молодости», как говорил, кажется, д'Артаньян, а может быть, Атос. И совсем не обязательно про эти ошибки все рассказывать. И еще я сказал себе, что надо взяться за ум, а то я порядочно подзапустил школьные дела и почти забыл про спортивную школу. Надо с этим кончать! – сказал я себе, и мне стало легче. Но потом я подумал о том, что же может ответить мне Наташка, и пришел к выводу, что ничего хорошего она мне может и не сказать, – во-первых, она строгая и серьезная, а во-вторых, что-то я не очень замечал, что она относится ко мне как-нибудь по-особенному. Ну что ж, решил я, тогда я буду вести себя, как Печорин, – гордо и загадочно, займусь основательно спортом и установлю какой-нибудь рекорд и стану учиться так, что меня наверняка возьмут в космонавты. И вот я возвращаюсь из космического полета на Марс и меня встречает правительство и награждает всеми, какие есть, орденами, и все приветствуют, а на Наташку я даже и не смотрю, и тут подходит ко мне Ольга, и мы… Тут я засмеялся – уж очень детские мысли приходят мне в голову: совсем как у Тома Сойера; не хватало мне еще помечтать о том, как я, совершив подвиг, умру и тогда Наташка поймет, кого она потеряла… и поцелует меня в холодный лоб…
Я опять засмеялся и пошел быстрее, а чтобы не было скучно, начал читать подряд все театральные и другие афиши и уже недалеко от дома увидел афишу маминого театра, в которой говорилось об открытии сезона с первого октября. Я уже изрядно соскучился по маме и очень обрадовался, что скоро она будет дома. Я уже говорил, что мы часто оставались вдвоем с батей, но тогда было как-то по-другому. А сейчас мы с батей здорово волновались, хотя и не показывали виду. Батя был не совсем такой, как обычно, что-то его мучило – это я хорошо видел; может быть, какие-нибудь неприятности на работе, а может быть, и другое, но он был не очень спокойный, и иногда, когда он приходил поздно, от него попахивало вином, а раньше это бывало очень редко.
В общем, я обрадовался и помчался скорее домой сказать эту новость папе, но его дома не было. Я подогрел себе голубцы, поел и лег отдохнуть, и не заметил, как заснул. Проснулся я уже вечером, и батя уже был дома, и опять от него пахло вином.
Я сказал ему, что видел афишу об открытии сезона в мамином театре.
– Хорошо, – не глядя на меня, сказал он и ушел к себе в комнату и уже оттуда спросил: – С какого числа?
– С первого октября! – крикнул я и запнулся. Как же так – с первого октября? Ведь сегодня уже двадцать пятое сентября, – значит, театр давно должен быть здесь, они всегда приезжают дней за пятнадцать – двадцать до открытия сезона, подумал я. Ведь им надо же подготовиться, порепетировать, не могут же они начинать сезон сразу после гастролей, с бухты-барахты – так не бывает, они уже давно приехали, но почему же тогда нет мамы? А может, не с первого октября, наверное, я ошибся.
Ни слова не говоря, я побежал на улицу, еще раз посмотрел афишу. На ней большими красными буквами было написано: «Открытие сезона 1-го октября».
«Ну и что? – подумал я. – Наверное, они там загастролировались и не успели вовремя приехать. Ничего особенного. Очень может быть…»
Я уже шел домой и повернулся посмотреть на часы на углу проспекта. Десять. Может быть, я еще застану кого-нибудь в театре, если они, конечно, приехали. Я быстро вскочил в трамвай.
В вестибюле было темно, и у меня отлегло от сердца. Но почти сразу я сообразил, что сезон-то ведь еще не открылся, – значит, и не должен гореть свет в вестибюле, и я тихонько пошел к артистическому подъезду. В проходной было светло, там сидела тетя Паша – вахтерша – и, как всегда, что-то вязала.
– Что тебе, мальчик? – спросила тетя Паша.
Я почему-то молчал. Она сердито посмотрела на меня и узнала.
– Санечка! – запела она ласково. – Здравствуй, Санечка. – И вдруг уронила свое вязанье, и вид у нее стал какой-то растерянный и такой, как будто она собиралась заплакать. Я испугался. В коридорах за проходной я слышал голоса и смех и понял, что все уже приехали, и, когда тетя Паша так посмотрела на меня, я испугался, еще сам не зная чего.
– Уже приехали? – спросил я наконец.
– Кто приехал? – спросила тетя Паша. – Ах, артисты-то… Приехали.
– А… когда? – спросил я, еще на что-то надеясь.
– Что когда, что когда? – вдруг рассердилась тетя Паша. – Приехали, и все.
Я хотел спросить, где же мама, но не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Т-ты ч-чего за мной беж-жишь? М-может, тож-же ж-жениться х-хочешь? На Лельке?
Я застыл как вкопанный, только плюнул со злости – вот осел упрямый! Юрка повернулся и уже не побежал, а пошел спокойненько своей знаменитой походочкой – ручки в брючки, кепка на носу и ногами как будто пыль подметает. «Ну и черт с тобой!» – подумал я и пошел обратно к стадиону: хоть матч досмотрю. Конечно меня не пустили обратно, и я разозлился как собака. В довершение ко всему у меня не оказалось денег на транспорт: мы с Юркой купили мороженого и у меня ничего не осталось, – он сказал, что заплатит за автобус. И вот… Проклиная Юрку на чем свет стоит, я пешком поплелся домой. Почти через весь город. Ругал я и себя. Во-первых, за то, что ввязался в это дело, а во-вторых, за то, что не умею ездить зайцем. Не боюсь, а просто не умею – всегда обязательно попадаюсь и потом выслушиваю длинные морали, а вот уж этого я совсем не люблю и даже, если говорить правду, боюсь, как огня. Родители у меня в этом отношении молодцы: нотаций мне никогда не читают, а скажут что-нибудь коротко, но так, что потом несколько дней подряд у тебя такое ощущение, что ты объелся чем-то кисло-горьким.
Тащился я, тащился пешком и от нечего делать перебирал в памяти все последние события и вот к какому выводу пришел: что мне больше всех надо, что ли? Чего это я за всех переживаю: и за Капитанскую дочку, и за Лешку, и за Пантюху?.. У меня и своих переживаний хватает, мне и в своих делах надо разобраться как следует. И решил с сегодняшнего дня переживать только за тебя, а для этого, как любит говорить дядя Юра Ливанский, когда ссорится с тетей Люкой, «надо поставить все точки над «и». Я начал ставить эти самые «точки» и решил, что мне обязательно надо поговорить с Наташкой или написать ей письмо.
Так дальше продолжаться не может, сказал я себе. Надо быть честным и решительным и, если ты ее лю… если она тебе нравится, то надо об этом сказать, а про Лельку забыть, – это «досадная ошибка молодости», как говорил, кажется, д'Артаньян, а может быть, Атос. И совсем не обязательно про эти ошибки все рассказывать. И еще я сказал себе, что надо взяться за ум, а то я порядочно подзапустил школьные дела и почти забыл про спортивную школу. Надо с этим кончать! – сказал я себе, и мне стало легче. Но потом я подумал о том, что же может ответить мне Наташка, и пришел к выводу, что ничего хорошего она мне может и не сказать, – во-первых, она строгая и серьезная, а во-вторых, что-то я не очень замечал, что она относится ко мне как-нибудь по-особенному. Ну что ж, решил я, тогда я буду вести себя, как Печорин, – гордо и загадочно, займусь основательно спортом и установлю какой-нибудь рекорд и стану учиться так, что меня наверняка возьмут в космонавты. И вот я возвращаюсь из космического полета на Марс и меня встречает правительство и награждает всеми, какие есть, орденами, и все приветствуют, а на Наташку я даже и не смотрю, и тут подходит ко мне Ольга, и мы… Тут я засмеялся – уж очень детские мысли приходят мне в голову: совсем как у Тома Сойера; не хватало мне еще помечтать о том, как я, совершив подвиг, умру и тогда Наташка поймет, кого она потеряла… и поцелует меня в холодный лоб…
Я опять засмеялся и пошел быстрее, а чтобы не было скучно, начал читать подряд все театральные и другие афиши и уже недалеко от дома увидел афишу маминого театра, в которой говорилось об открытии сезона с первого октября. Я уже изрядно соскучился по маме и очень обрадовался, что скоро она будет дома. Я уже говорил, что мы часто оставались вдвоем с батей, но тогда было как-то по-другому. А сейчас мы с батей здорово волновались, хотя и не показывали виду. Батя был не совсем такой, как обычно, что-то его мучило – это я хорошо видел; может быть, какие-нибудь неприятности на работе, а может быть, и другое, но он был не очень спокойный, и иногда, когда он приходил поздно, от него попахивало вином, а раньше это бывало очень редко.
В общем, я обрадовался и помчался скорее домой сказать эту новость папе, но его дома не было. Я подогрел себе голубцы, поел и лег отдохнуть, и не заметил, как заснул. Проснулся я уже вечером, и батя уже был дома, и опять от него пахло вином.
Я сказал ему, что видел афишу об открытии сезона в мамином театре.
– Хорошо, – не глядя на меня, сказал он и ушел к себе в комнату и уже оттуда спросил: – С какого числа?
– С первого октября! – крикнул я и запнулся. Как же так – с первого октября? Ведь сегодня уже двадцать пятое сентября, – значит, театр давно должен быть здесь, они всегда приезжают дней за пятнадцать – двадцать до открытия сезона, подумал я. Ведь им надо же подготовиться, порепетировать, не могут же они начинать сезон сразу после гастролей, с бухты-барахты – так не бывает, они уже давно приехали, но почему же тогда нет мамы? А может, не с первого октября, наверное, я ошибся.
Ни слова не говоря, я побежал на улицу, еще раз посмотрел афишу. На ней большими красными буквами было написано: «Открытие сезона 1-го октября».
«Ну и что? – подумал я. – Наверное, они там загастролировались и не успели вовремя приехать. Ничего особенного. Очень может быть…»
Я уже шел домой и повернулся посмотреть на часы на углу проспекта. Десять. Может быть, я еще застану кого-нибудь в театре, если они, конечно, приехали. Я быстро вскочил в трамвай.
В вестибюле было темно, и у меня отлегло от сердца. Но почти сразу я сообразил, что сезон-то ведь еще не открылся, – значит, и не должен гореть свет в вестибюле, и я тихонько пошел к артистическому подъезду. В проходной было светло, там сидела тетя Паша – вахтерша – и, как всегда, что-то вязала.
– Что тебе, мальчик? – спросила тетя Паша.
Я почему-то молчал. Она сердито посмотрела на меня и узнала.
– Санечка! – запела она ласково. – Здравствуй, Санечка. – И вдруг уронила свое вязанье, и вид у нее стал какой-то растерянный и такой, как будто она собиралась заплакать. Я испугался. В коридорах за проходной я слышал голоса и смех и понял, что все уже приехали, и, когда тетя Паша так посмотрела на меня, я испугался, еще сам не зная чего.
– Уже приехали? – спросил я наконец.
– Кто приехал? – спросила тетя Паша. – Ах, артисты-то… Приехали.
– А… когда? – спросил я, еще на что-то надеясь.
– Что когда, что когда? – вдруг рассердилась тетя Паша. – Приехали, и все.
Я хотел спросить, где же мама, но не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46