Петр Иванович тоже приоделся.
- Ну, ребята, за Севастополь! Желаю удачи, - Михаил Андреевич каждому пожал руку.
Партизаны ушли. Я оставил лагерь бахчисарайцев, совершенно уверенный в успехе операции.
В Ялтинском отряде тоже настала горячая пора. Были получены данные, что противник расквартировал инженерно-дорожное подразделение в санатории "Тюзлер" на четырнадцатом километре от Ялты и в четырех километрах (если считать по тропе) от домика лесника Василия Ивановича, того самого, у которого когда-то дед Кравец выманил сапоги.
Видимо, враги очень нуждались в дороге. Они спешили очистить ее от снега и, кажется, добрались уже до шестнадцатого километра. Это было очень важно для нас, так как тринадцать петель поворота, где удобнее всего было взрывать шоссе, начинались именно с шестнадцатого километра.
Мы решили привлечь к операции по взрыву весь район и прикомандировать к Ялтинскому отряду еще тридцать человек.
- Как по-твоему, сколько дней потребуется на подготовку? - спросил я у комиссара.
- Да не менее семи суток. Сейчас собирают в лесу снаряды. Требуется, их несколько тонн. Я, пожалуй, возьму людей, да еще пойду под Гурзуф, там тоже валяется много разных мин и снарядов. Как ты думаешь?
- Тебе отдохнуть надо. Ты едва на ногах держишься, - усомнился я.
Вид у комиссара действительно был неважный. На худом лице только черные, выпуклые глаза и остались.
- Эх, Илья пророк, на небе промок, весь день катался, а чем питался? Да разве сейчас отдыхать? Такое дело, когда локтем чувствуешь Севастополь, - можно ли тут думать о себе, спать, отдыхать?!
Я ничего не мог сказать, только сильно стиснул комиссара.
- Пусти, а то и вправду задавишь! - смеялся он.
...В лесу зашумели ручьи и горные речки. С каждым весенним днем темные полосы - проталины оттаявшей земли - пробирались все выше и выше к белой, еще пушистой от снега яйле.
Высоко в небе пролетали к Севастополю вражеские самолеты. Иногда ранним утром стремглав проносилась краснозвездная машина, приветствовала нас покачиванием крыльев.
Однажды ранним утром мы опять увидели желанную вестницу Севастополя "уточку", делавшую круги над лесом.
Самолет кружился над Тарьерской поляной, заранее приготовленной нами, но почему-то долго не шел на посадку, как будто ожидая сбегавшихся к заветной поляне партизан.
Я, едва переводя дыхание, очень быстро добежал до поляны из района шахт, где ночевал в Красноармейском отряде.
Самолет, снижаясь, действительно пошел на посадку. На этот раз машина уверенно остановилась в конце поляны, у опушки леса.
Летчик в легком синем комбинезоне выскочил из кабины и стал снимать шлем. Его тотчас окружили.
Обнимая и целуя пилота, партизаны передавали его из рук в руки.
На этот раз в лес прилетел уже не Герасимов, знакомый нам, а младший лейтенант Битюцкий, - но все равно наш севастополец.
- Теперь, товарищи, все в порядке, я привез радиста и две радиостанции, и они, кажется, исправны, - смеясь, докладывал летчик партизанам. Потом, встав на крыло машины, вынул из планшета пачку писем и начал громко выкрикивать фамилии:
- Золотухин!
- Коханчик!
- Иванов!
- Еременко!
Письма! Первые письма в лес!..
Счастливцы, получившие письма, читали вслух, здесь же на поляне. Каждое теплое слово родных, близких и знакомых было общим достоянием и каждое отдельное письмо - радостью всего крымского леса.
Через три часа после прилета Битюцкого штаб Северского установил радиосвязь сначала с Севастополем, а потом с Керчью. С тех пор ежедневная радиосвязь с Большой землей не прерывалась.
В конце этого, полного радостных событий дня я снова пошел к бахчисарайцам. Меня волновала судьба железнодорожной операции.
Василий Васильевич с необычайно серьезным видом встретил меня, встав по команде "смирно", что было вовсе не в его обычаях.
Поглядев на него, на других партизан, я даже испугался: что-то случилось? Наверно, провал!
- Почему все здесь? А дорога? - сдерживая себя, спросил я.
- Дорога в порядке, товарищ начальник района. Вот, - Василий Васильевич протянул мне пакет от Македонского.
Я тут же разорвал зашитый нитками конверт, пробежал донесение, глаза задержались на цифре двенадцать. Неужели двенадцать вагонов? Я не поверил, перечитал. Да, они уничтожили эшелон с двенадцатью вагонами.
- Так что же ты, чертов сын, молчишь? - схватил я за руку Василия Васильевича. - Потерял кого?
- Нет, все в порядке, живы. И Петр Иванович жив!
- Чего же хмуришься? Да ведь ты герой. Ты понимаешь ли, что значит такая удача?
- Какой там герой! Вот летчик, тот - герой; прилетел днем на "фанерке", перешел линию фронта, передал товарищу наши координаты! А мы что? Эшелон с танками упустили, а этот, плюгавенький, с разным барахлом, с фашистами, - подорвали.
- Ничего, Вася! Танки мы еще взорвем! Главное - начало. От лица службы благодарю вас, товарищ командир диверсионной группы, за выполнение почетного задания! - подчеркнуто громко произнес я последние слова.
- Служу Советскому Союзу! - чеканно ответил Василий Васильевич и тотчас заулыбался. Он не мог долго быть серьезным.
- Так-то лучше. Теперь давай, рассказывай, как все случилось?
- Особенно рассказывать нечего. Почти все сделал Петр Иванович. Как и приказал Македонский, мы пошли к Дуванкою. День отлежались под кустами, а когда стемнело, пошли к дороге. Но темнота была жуткая, сидели, как в бочке с дегтем. Искали, искали дорогу - нет ее, и все. Утром опять в кусты, держим совет. Решил я Петра Ивановича к брату на разведку послать. Когда рассвело, будка его нам стала видна, - оказывается, бродили-то рядом. Рискованно было, конечно, Петра Ивановича посылать, но, кроме всего прочего, у нас уж очень животы подвело.
Петр Иванович вернулся благополучно, буханку хлеба принес, зеленого луку. В общем стало веселее. Знаете, когда поешь, да настоящего хлеба, так и мыслить начинаешь по-другому.
И вот втемяшилось мне в голову: пойти в будку к брату Петра. Думал, думал, а потом мы взяли да и пошли.
Двое наших остались в палисадничке, а мы - в дом.
Как увидел я там дядю, так, ей-богу, испугался: здоровый, лохматый, ручищи - во! - Василий Васильевич сжал два кулака вместе.
- Чего ты шляешься, сказал тебе, уходи, - это он на Петра Ивановича набросился...
- Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не имеешь права кричать, если ты русский человек, - ответил я за Петра и приказал: "Ребята, раздевайтесь! Будем здесь базироваться, а ты, браток, никуда не имеешь права уходить", - это я ему.
- Вы кто же такие? - спрашивает он.
- Партизаны, и твой брат Петр партизан, а ты кто?
- Гражданин российский. А что Петя партизан, это чудно.
- Конечно, чудно, коль сам у немца служишь и водку пьешь, - Петро ему, значит. А он как встал, да с размаха кулаком Петра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
- Ну, ребята, за Севастополь! Желаю удачи, - Михаил Андреевич каждому пожал руку.
Партизаны ушли. Я оставил лагерь бахчисарайцев, совершенно уверенный в успехе операции.
В Ялтинском отряде тоже настала горячая пора. Были получены данные, что противник расквартировал инженерно-дорожное подразделение в санатории "Тюзлер" на четырнадцатом километре от Ялты и в четырех километрах (если считать по тропе) от домика лесника Василия Ивановича, того самого, у которого когда-то дед Кравец выманил сапоги.
Видимо, враги очень нуждались в дороге. Они спешили очистить ее от снега и, кажется, добрались уже до шестнадцатого километра. Это было очень важно для нас, так как тринадцать петель поворота, где удобнее всего было взрывать шоссе, начинались именно с шестнадцатого километра.
Мы решили привлечь к операции по взрыву весь район и прикомандировать к Ялтинскому отряду еще тридцать человек.
- Как по-твоему, сколько дней потребуется на подготовку? - спросил я у комиссара.
- Да не менее семи суток. Сейчас собирают в лесу снаряды. Требуется, их несколько тонн. Я, пожалуй, возьму людей, да еще пойду под Гурзуф, там тоже валяется много разных мин и снарядов. Как ты думаешь?
- Тебе отдохнуть надо. Ты едва на ногах держишься, - усомнился я.
Вид у комиссара действительно был неважный. На худом лице только черные, выпуклые глаза и остались.
- Эх, Илья пророк, на небе промок, весь день катался, а чем питался? Да разве сейчас отдыхать? Такое дело, когда локтем чувствуешь Севастополь, - можно ли тут думать о себе, спать, отдыхать?!
Я ничего не мог сказать, только сильно стиснул комиссара.
- Пусти, а то и вправду задавишь! - смеялся он.
...В лесу зашумели ручьи и горные речки. С каждым весенним днем темные полосы - проталины оттаявшей земли - пробирались все выше и выше к белой, еще пушистой от снега яйле.
Высоко в небе пролетали к Севастополю вражеские самолеты. Иногда ранним утром стремглав проносилась краснозвездная машина, приветствовала нас покачиванием крыльев.
Однажды ранним утром мы опять увидели желанную вестницу Севастополя "уточку", делавшую круги над лесом.
Самолет кружился над Тарьерской поляной, заранее приготовленной нами, но почему-то долго не шел на посадку, как будто ожидая сбегавшихся к заветной поляне партизан.
Я, едва переводя дыхание, очень быстро добежал до поляны из района шахт, где ночевал в Красноармейском отряде.
Самолет, снижаясь, действительно пошел на посадку. На этот раз машина уверенно остановилась в конце поляны, у опушки леса.
Летчик в легком синем комбинезоне выскочил из кабины и стал снимать шлем. Его тотчас окружили.
Обнимая и целуя пилота, партизаны передавали его из рук в руки.
На этот раз в лес прилетел уже не Герасимов, знакомый нам, а младший лейтенант Битюцкий, - но все равно наш севастополец.
- Теперь, товарищи, все в порядке, я привез радиста и две радиостанции, и они, кажется, исправны, - смеясь, докладывал летчик партизанам. Потом, встав на крыло машины, вынул из планшета пачку писем и начал громко выкрикивать фамилии:
- Золотухин!
- Коханчик!
- Иванов!
- Еременко!
Письма! Первые письма в лес!..
Счастливцы, получившие письма, читали вслух, здесь же на поляне. Каждое теплое слово родных, близких и знакомых было общим достоянием и каждое отдельное письмо - радостью всего крымского леса.
Через три часа после прилета Битюцкого штаб Северского установил радиосвязь сначала с Севастополем, а потом с Керчью. С тех пор ежедневная радиосвязь с Большой землей не прерывалась.
В конце этого, полного радостных событий дня я снова пошел к бахчисарайцам. Меня волновала судьба железнодорожной операции.
Василий Васильевич с необычайно серьезным видом встретил меня, встав по команде "смирно", что было вовсе не в его обычаях.
Поглядев на него, на других партизан, я даже испугался: что-то случилось? Наверно, провал!
- Почему все здесь? А дорога? - сдерживая себя, спросил я.
- Дорога в порядке, товарищ начальник района. Вот, - Василий Васильевич протянул мне пакет от Македонского.
Я тут же разорвал зашитый нитками конверт, пробежал донесение, глаза задержались на цифре двенадцать. Неужели двенадцать вагонов? Я не поверил, перечитал. Да, они уничтожили эшелон с двенадцатью вагонами.
- Так что же ты, чертов сын, молчишь? - схватил я за руку Василия Васильевича. - Потерял кого?
- Нет, все в порядке, живы. И Петр Иванович жив!
- Чего же хмуришься? Да ведь ты герой. Ты понимаешь ли, что значит такая удача?
- Какой там герой! Вот летчик, тот - герой; прилетел днем на "фанерке", перешел линию фронта, передал товарищу наши координаты! А мы что? Эшелон с танками упустили, а этот, плюгавенький, с разным барахлом, с фашистами, - подорвали.
- Ничего, Вася! Танки мы еще взорвем! Главное - начало. От лица службы благодарю вас, товарищ командир диверсионной группы, за выполнение почетного задания! - подчеркнуто громко произнес я последние слова.
- Служу Советскому Союзу! - чеканно ответил Василий Васильевич и тотчас заулыбался. Он не мог долго быть серьезным.
- Так-то лучше. Теперь давай, рассказывай, как все случилось?
- Особенно рассказывать нечего. Почти все сделал Петр Иванович. Как и приказал Македонский, мы пошли к Дуванкою. День отлежались под кустами, а когда стемнело, пошли к дороге. Но темнота была жуткая, сидели, как в бочке с дегтем. Искали, искали дорогу - нет ее, и все. Утром опять в кусты, держим совет. Решил я Петра Ивановича к брату на разведку послать. Когда рассвело, будка его нам стала видна, - оказывается, бродили-то рядом. Рискованно было, конечно, Петра Ивановича посылать, но, кроме всего прочего, у нас уж очень животы подвело.
Петр Иванович вернулся благополучно, буханку хлеба принес, зеленого луку. В общем стало веселее. Знаете, когда поешь, да настоящего хлеба, так и мыслить начинаешь по-другому.
И вот втемяшилось мне в голову: пойти в будку к брату Петра. Думал, думал, а потом мы взяли да и пошли.
Двое наших остались в палисадничке, а мы - в дом.
Как увидел я там дядю, так, ей-богу, испугался: здоровый, лохматый, ручищи - во! - Василий Васильевич сжал два кулака вместе.
- Чего ты шляешься, сказал тебе, уходи, - это он на Петра Ивановича набросился...
- Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не имеешь права кричать, если ты русский человек, - ответил я за Петра и приказал: "Ребята, раздевайтесь! Будем здесь базироваться, а ты, браток, никуда не имеешь права уходить", - это я ему.
- Вы кто же такие? - спрашивает он.
- Партизаны, и твой брат Петр партизан, а ты кто?
- Гражданин российский. А что Петя партизан, это чудно.
- Конечно, чудно, коль сам у немца служишь и водку пьешь, - Петро ему, значит. А он как встал, да с размаха кулаком Петра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76