– Занят, видать, государь, - находит Ивашев для царя оправдание.
Кончилось лето. Осень прошла. Забелело вокруг от снега. Ефимка карету сменил на сани.
Вновь к Ивашеву сосед приехал.
– Пётр Никифорович, ты ещё тут? А я-то думал - ищи в Сибири.
Хотел разозлиться генерал Ивашев, да тут примчался курьер из Петербурга, привёз письмо от царя-государя.
Разорвал Ивашев конверт, начинает читать. Не может скрыть он счастливого вида. Письмо от царя доброе, даже нежное. Про заслуги Ивашева упоминает в письме государь, про Альпийский поход, про его награды.
Тычет генерал Ивашев царский ответ соседу:
– Ну-ка, голубчик, читай. Где же твоё пророчество? Вот видишь - про Альпийский поход. Вот видишь - про мою знаменитость. А вот тут, читай чуть пониже, - про боевые мои награды.
Далее царь писал о здоровье генерала. Торжествует генерал Ивашев:
– Нет, всё же помнит, всё же ценит меня государь, вот тут о здоровии даже пишет.
Стоит сосед, смотрит в письмо. Всё верно, всё так:
– Ефимка! Ефимка! - кричит Ивашев.
– Слушаю, барин.
– Коней запрягай, Ефимка.
Перевёл генерал дыхание, перевернул письмо Николая I, продолжает читать ответ.
Читает и вдруг бледнеет.
"А так как вы в немалых уже годах, - писал царь, - и здоровье ваше оберегать надобно, то посему, ради вашей же пользы, не могу отпустить в Сибирь".
До конца своих дней мстил Николай I декабристам. Мстил и в большом и в малом.

Глава девятая
"СИЛА В ЗЛОДЕЯХ ЕСТЬ"
СОДЕРЖАТЬ И ДОНОСИТЬ
Начальник Нерчинских рудников Бурнашев ломал себе голову. Перед ним лежала инструкция, как содержать декабристов.
"Содержать по всем строгостям", - значилось в инструкции. Но тут же была и приписка: "О состоянии их ежемесячно доносить в собственные руки его императорского величества". Это добавление и смущало Бурнашева.
Что значит "содержать по всем строгостям", начальник рудников представлял хорошо. Не первый год он ведает каторгой. Не один каторжанин здесь кончил век.
– Да если по полной строгости, - рассуждал Бурнашев, - то, пожалуй, от этих господ полгода - и ваших нет.
Бурнашев усмехнулся, стал вспоминать: князь Сергей Трубецкой харкает кровью, болеет горлом. Князь Евгений Оболенский болен цингой. У Василия Давыдова открылись раны. Александр Якубович страдает грудью.
Бурнашев презрительно сплюнул.
– Мелкота. Вот, может, Волконский побольше других протянет. Ну год, ну от силы два.
Решил Бурнашев обращаться с декабристами согласно инструкции. Назначил начальником тюрьмы сурового офицера. Стал тот всячески притеснять заключённых. Распорядился не выдавать декабристам свечей, то есть вечерами держал в темноте. Запретил им во время работы общаться и даже разговаривать друг с другом. Покрикивал. Всех называл на "ты". Суровое к ним отношение и вызвало протест декабристов.
Прибежали однажды охранники к Бурнашеву, докладывают:
– Ропчут, ваше высокородие.
– Но, но... Я их в момент... При мне тут не очень пикнут.
– Они не словесно, ваше высокородие.
– Как - не словесно?!
– Объявили голодовку, ваше высокородие.
– Бунт! - закричал Бурнашев. - И там бунтовали, - махнул он рукой на запад, - и здесь! Пороть их! Кнутами!
Потом поостыл, подумал: "А вдруг от голодовки они помрут. Не простит государь за это!" Послал он в тюрьму посыльного.
– Ну как?
– Голодают, ваше высокородие.
Через день.
– Ну как?
– Голодают.
Пришлось отступить Бурнашеву.
– Хворые, хворые, а всё же сила в злодеях есть, - пробурчал Бурнашев. Приказал он выполнить все требования декабристов. Даже начальника тюрьмы заменил.
СУХИНОВ
– Шевелись! Шевелись! - монотонно командовал офицер.
Пятеро смертников рыли себе могилу. Уходят лопаты в промёрзший грунт. Всё глубже и глубже яма.
Рядом с могилой врыли столбы.
– Ваше превосходительство, всё готово, - доложил офицер генералу.
Подвели обречённых к столбам. Генерал поднял руку, скомандовал:
– Пли!
Взвился дымок из солдатских ружей. Рухнули вниз казнённые.
Декабрист поручик Иван Сухинов был схвачен позднее других.
Невзлюбило тюремное начальство Сухинова. Погнало в Сибирь пешком. Семь тысяч вёрст прошагал в кандалах Сухинов. Шёл год шесть месяцев и одиннадцать дней.
Попал он на ту же нерчинскую каторгу, правда отдельно от всех других - на Зерентуйский рудник.
Пробыл Сухинов здесь месяц, второй. Присмотрелся. Освоился. Появился у Сухинова план. Решил он взбунтовать Зерентуйский рудник. Встать во главе восстания. Поднять всю округу. Явиться в Читинский острог. Тут в Читинском остроге в то время находилось большинство декабристов. Сухинов мечтал организовать целую армию из заключённых. Он собирался освободить не только друзей-декабристов, но и всех тех, кто томился по разным сибирским каторгам.
Заключённые в Зерентуйске поддержали Сухинова. Стали сообща готовиться.
– Пули нужны, пули, - говорил Сухинов.
Стали заговорщики в лесу тайно лить пули и делать патроны.
– Первым делом бери цейхгауз[5], - наставлял Сухинов.
Ходили каторжники вокруг цейхгауза, смотрели, с какой стороны лучше на склад напасть.
Восстание назначили на май, на весну. Всё выше и выше над лесом солнце. Всё ближе и ближе момент восстания.
И вдруг заговор Сухинова был раскрыт.
Страшная участь постигла его участников. Шесть человек, в том числе и Сухинов, были приговорены к смертной казни. Остальных нещадно били плетьми и кнутами.
Сухинова перед казнью хотели клеймить - поставить на лице раскалённым железом тюремные знаки. Для офицера такое наказание было страшнее смерти.
Узнал Сухинов.
– Не радоваться палачам!
Когда тюремщики пришли за ним в камеру, Сухинова не было уже в живых. Он сам распрощался с жизнью.
ШЕСТНАДЦАТЬ АЛЕКСАНДРОВ
Александр Бестужев, Александр Муравьёв, Александр Якубович, Александр Одоевский, Александр Поджио, брат Иосифа Поджио, моряк Александр Беляев и десять ещё Александров. Всего шестнадцать. Вот их сколько среди декабристов.
Каждый год в конце лета тюремное начальство разрешало для всех Александров устраивать общие именины. Торжественно, весело проходил этот день.
Макар Макаров - солдат из новеньких - нёс охрану, ходил вдоль тюремной стены. Знает он, что веселятся сейчас заключённые. Сквозь окна дружный несётся смех.
Ходит солдат, рассуждает. "Ишь смеются. Каторжные, а веселятся, ишь!"
Потом кто-то запел. Басом таким, что Макаров вздрогнул. "Не хуже, чем наш Гаврила", - прикинул солдат. Был у них на деревне певец Гаврила. Голос имел такой, что минуту его послушаешь - неделю в ушах звенит.
Затем кто-то читал стихи. Кто-то играл на скрипке. Снова пели. На этот раз хором:
Эй, вы, сени, мои сени,
Сени новые мои...
"Ишь веселятся..." - опять о своём Макаров.
И вдруг сквозь песню солдату послышался звон цепей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39