В другой раз такого не будет.
Караулы, что ни день, меняются.
Фонвизин покачал головой.
– Бегите, - повторил Измайлов, - о нас не тревожьтесь. Комар не подточит носа. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.
– Спасибо, братцы, - сказал Фонвизин. - Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышлял о спасении. Об отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не мне выходить одному отсюда. Прощайте!
– Кончай прогулку. Кончай прогулку! - раздался голос дежурного офицера.
– Прощайте, - ещё раз повторил Фонвизин.
ОЛЕНЬКА
Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.
Поручик был молод. Отличался весёлым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился.
Стал грустен, задумчив. Что-то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. "Эх, бежать бы из крепости!"
И вдруг однажды тюремный сторож сказал Басаргину:
– Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.
"Чем же он может помочь? - подумал поручик. - Разве что притащит лишнюю порцию каши".
Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и опять зашептал:
– Ваше благородие, хотите бежать из крепости?
Всего, что угодно, ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
– Как же ты через все караулы - в кармане, что ли, меня пронесёшь?
– Хотя б и в кармане, - загадкой ответил сторож.
Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. В небе висело солнце. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.
"Убегу. Ради неё убегу", - решил, засыпая, поручик.
Заснул он и снова увидел Оленьку. Только девочке вовсе не три года, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задаёт вопрос:
"Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?"
"Верно".
"А верно, что остальные пошли на каторгу?"
Запнулся с ответом поручик и тут же открыл глаза. Чувствует - пробил его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.
– Всё договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.
Посмотрел Басаргин на унтер-офицера и говорит:
– Братец, прости, не могу: Оленька.
– Что - Оленька? - не понял сторож.
– Не велит.
Унтер-офицер удивлённо посмотрел на Басаргина.
– Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой, ступай.
Сторож хотел что-то сказать.
– Ступай, - повторил Басаргин.
"Э-эх, рехнулся, видать, поручик", - подумал унтер-офицер, выходя из камеры.
"ОХ, ОХ..."
– Ох, ох, - вздыхала княгиня Ордын-Нащокина, - от чего уберёг господь! Они-то, батюшка мой (княгиня имела в виду декабристов), все, как один, грабители.
– Да что ты, матушка Глафира Стократовна, - возражал княгине её сосед граф Пирогов-Пищаев, - не грабить вовсе они собирались, а подняли смуту по убеждениям, так сказать, политическим.
– Грабить, грабить хотели, - твердила княгиня, - награбить, и всё бы себе. Вот, к слову, хотя бы Бестужевы. Бедный же род у Бестужевых. Вот к чужому богатству они и рвались.
– А Муравьёвы? - вставлял Пирогов-Пищаев. - Да нам с тобой, матушка, такие богатства, как у Муравьёвых, даже во сне не виделись.
Не убедил Пирогов-Пищаев княгиню Ордын-Нащокину.
Стоит старая барыня на своём:
– Грабить злодеи хотели, грабить. Не дворяне они, а разбойники. С ножами их и схватили. Точно тебе говорю...
– Ты уж того, - насупился граф Пирогов-Пищаев. - Меру, матушка, знай. Зачем же с ножами. Чай же, шпаги у них имелись.
Разные слухи о декабристах по дворянским усадьбам тогда ходили. Решил Пирогов-Пищаев обо всём разузнать из надёжных мест. Собрался. Поехал в Москву, в Петербург. Повстречался с друзьями, с министрами, с генералами. Вернулся снова к себе в имение.
– Ну, матушка Глафира Стократовна, - сказал Пирогов-Пищаев, - всё-то ты на старости лет напутала. Тоже скажешь - разбойники! Да не о себе они вовсе думали. Хотели освободить от неволи крестьян - вот отчего бунтовали.
Посмотрела княгиня Ордын-Нащокина на графа Пирогова-Пищаева:
– Освободить крестьян! Так что я тебе говорила? Вот видишь, грабить они хотели, грабить. И Дуньку, и Прошку, и Маньку, и Фёклу, и Соньку моих отнять. Эка ж разбойники. Страшно подумать. Вот от чего уберёг господь.
СЛУХ НА СЛУХЕ СИДИТ ВЕРХОМ
Нифонт Пряхин примчал из большого села Зосимова. Был Пряхин на торжище. Возил на продажу соленья разные. Как раз в это время в самой они цене. И тут от местных мужиков, а народ там знающий, услышал такое!.. Бросил Пряхин свои соленья. Ветром летел назад.
– Мужики! - закричал он от самой околицы. - Сам царь на господ поднялся. Барам, считай, конец.
Весть, конечно, была потрясающей. Набежали и стар и мал.
– Сам царь-государь, - продолжает Пряхин, - слава ему великая, о нас, горемычных, вспомнил. Бар хватают по всем уездам. Дождались они, мучители. Попили нашей кровушки. За то и призвал государь к ответу. В крепость Петра и Павла - вот их куда сажают, в Алексеевский равелин.
Смотрят крестьяне на Пряхина: "Неужто и в самом деле?!"
– Слава отцу-государю! - крикнул Нифонт.
Радость в селе небывалая. Да только в любой деревеньке русской поперечный всегда найдётся. Оказался такой и тут. Вышел вперёд Лучезар Рассветов.
– Чтобы царь - да за нас, сермяжных? Не может такого быть. Что-то подпутал Пряхин.
– Подпутал! - возмущается Пряхин. - Да я своими ушами слышал. Я в Зосимове, чай, бывал.
– Не может такого быть, - стоит на своём Рассветов.
Был мужиком он дотошным. Сам поехать решил в Зосимов.
Слухов в Зосимове - пруд пруди. Пересуда идёт к пересуде. Каждый мелет, что в ум взбредёт. Доподлинно только одно известно: в Петербурге на Сенатской площади из пушек была пальба.
Покрутился Рассветов в Зосимове, в уездный поехал город.
Слухов в городе - пруд пруди. Каждый несёт, что с языка сорвётся. Одни говорят, что в царя стреляли, другие - что царь стрелял. Доподлинно только одно известно - в Петербурге из пушек была пальба.
Упорный мужик Рассветов - в губернский едет город.
И тут не лучше - слух на слухе сидит верхом. Рассветов и дальше бы, в сам Петербург, поехал. Да только тут попался ему человек - встречный, как раз из Питера. Толком всё и узнал Рассветов. Так и есть, всё подпутал упрямый Пряхин. Чтобы царь за крестьян, за униженных - да разве может такое быть!
Вернулся Рассветов к себе в село. Торопится рассказать обо всём мужикам и Пряхину. Только где же сам Пряхин? Пряхина нет в селе.
Что же случилось?
Взбаламутил всё же Нифонт Пряхин тогда крестьян.
– Жги утеснителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Караулы, что ни день, меняются.
Фонвизин покачал головой.
– Бегите, - повторил Измайлов, - о нас не тревожьтесь. Комар не подточит носа. Не видели, не знаем, не ведаем. А ежели и палок дадут, спина у солдат привычная.
– Спасибо, братцы, - сказал Фонвизин. - Спасибо. Ценю. До гроба ценить буду. Не помышлял о спасении. Об отечестве думал. Не получилось. Не один я тут. Не мне выходить одному отсюда. Прощайте!
– Кончай прогулку. Кончай прогулку! - раздался голос дежурного офицера.
– Прощайте, - ещё раз повторил Фонвизин.
ОЛЕНЬКА
Представился случай бежать из Петропавловской крепости и поручику Николаю Басаргину.
Поручик был молод. Отличался весёлым нравом. Однако в крепости Басаргин изменился.
Стал грустен, задумчив. Что-то мучило Басаргина. Нет, не суда он страшился, не суровой расправы. Человеком он был отважным. Осталась на воле у поручика дочка. Безумно любил Басаргин свою Оленьку. Думал теперь об Оленьке. "Эх, бежать бы из крепости!"
И вдруг однажды тюремный сторож сказал Басаргину:
– Жалко мне вас, ваше благородие. И я готов вам помочь.
"Чем же он может помочь? - подумал поручик. - Разве что притащит лишнюю порцию каши".
Через день унтер-офицер (тюремный сторож был в унтер-офицерском звании) снова появился в камере Басаргина и опять зашептал:
– Ваше благородие, хотите бежать из крепости?
Всего, что угодно, ожидал Басаргин, только не этого. Даже не поверил тюремному сторожу.
– Как же ты через все караулы - в кармане, что ли, меня пронесёшь?
– Хотя б и в кармане, - загадкой ответил сторож.
Долго не мог заснуть в ту ночь Басаргин. Лежал он на нарах, смотрел в сырой потолок. И представлялась поручику Оленька. Шли они вместе по лугу. Носились стрижи над обрывом. В небе висело солнце. Тихо шептались травы. Заливалась Оленька смехом.
"Убегу. Ради неё убегу", - решил, засыпая, поручик.
Заснул он и снова увидел Оленьку. Только девочке вовсе не три года, а взрослая Оленька. Красивая, стройная. Смотрит Оленька на отца и вдруг задаёт вопрос:
"Скажи, а это верно, что ты убежал из крепости?"
"Верно".
"А верно, что остальные пошли на каторгу?"
Запнулся с ответом поручик и тут же открыл глаза. Чувствует - пробил его пот холодный. Утром в камере вновь появился тюремный сторож.
– Всё договорено, ваше благородие. Готовьтесь. Нынче ночью.
Посмотрел Басаргин на унтер-офицера и говорит:
– Братец, прости, не могу: Оленька.
– Что - Оленька? - не понял сторож.
– Не велит.
Унтер-офицер удивлённо посмотрел на Басаргина.
– Не простит, понимаешь, Оленька. Ступай, дорогой, ступай.
Сторож хотел что-то сказать.
– Ступай, - повторил Басаргин.
"Э-эх, рехнулся, видать, поручик", - подумал унтер-офицер, выходя из камеры.
"ОХ, ОХ..."
– Ох, ох, - вздыхала княгиня Ордын-Нащокина, - от чего уберёг господь! Они-то, батюшка мой (княгиня имела в виду декабристов), все, как один, грабители.
– Да что ты, матушка Глафира Стократовна, - возражал княгине её сосед граф Пирогов-Пищаев, - не грабить вовсе они собирались, а подняли смуту по убеждениям, так сказать, политическим.
– Грабить, грабить хотели, - твердила княгиня, - награбить, и всё бы себе. Вот, к слову, хотя бы Бестужевы. Бедный же род у Бестужевых. Вот к чужому богатству они и рвались.
– А Муравьёвы? - вставлял Пирогов-Пищаев. - Да нам с тобой, матушка, такие богатства, как у Муравьёвых, даже во сне не виделись.
Не убедил Пирогов-Пищаев княгиню Ордын-Нащокину.
Стоит старая барыня на своём:
– Грабить злодеи хотели, грабить. Не дворяне они, а разбойники. С ножами их и схватили. Точно тебе говорю...
– Ты уж того, - насупился граф Пирогов-Пищаев. - Меру, матушка, знай. Зачем же с ножами. Чай же, шпаги у них имелись.
Разные слухи о декабристах по дворянским усадьбам тогда ходили. Решил Пирогов-Пищаев обо всём разузнать из надёжных мест. Собрался. Поехал в Москву, в Петербург. Повстречался с друзьями, с министрами, с генералами. Вернулся снова к себе в имение.
– Ну, матушка Глафира Стократовна, - сказал Пирогов-Пищаев, - всё-то ты на старости лет напутала. Тоже скажешь - разбойники! Да не о себе они вовсе думали. Хотели освободить от неволи крестьян - вот отчего бунтовали.
Посмотрела княгиня Ордын-Нащокина на графа Пирогова-Пищаева:
– Освободить крестьян! Так что я тебе говорила? Вот видишь, грабить они хотели, грабить. И Дуньку, и Прошку, и Маньку, и Фёклу, и Соньку моих отнять. Эка ж разбойники. Страшно подумать. Вот от чего уберёг господь.
СЛУХ НА СЛУХЕ СИДИТ ВЕРХОМ
Нифонт Пряхин примчал из большого села Зосимова. Был Пряхин на торжище. Возил на продажу соленья разные. Как раз в это время в самой они цене. И тут от местных мужиков, а народ там знающий, услышал такое!.. Бросил Пряхин свои соленья. Ветром летел назад.
– Мужики! - закричал он от самой околицы. - Сам царь на господ поднялся. Барам, считай, конец.
Весть, конечно, была потрясающей. Набежали и стар и мал.
– Сам царь-государь, - продолжает Пряхин, - слава ему великая, о нас, горемычных, вспомнил. Бар хватают по всем уездам. Дождались они, мучители. Попили нашей кровушки. За то и призвал государь к ответу. В крепость Петра и Павла - вот их куда сажают, в Алексеевский равелин.
Смотрят крестьяне на Пряхина: "Неужто и в самом деле?!"
– Слава отцу-государю! - крикнул Нифонт.
Радость в селе небывалая. Да только в любой деревеньке русской поперечный всегда найдётся. Оказался такой и тут. Вышел вперёд Лучезар Рассветов.
– Чтобы царь - да за нас, сермяжных? Не может такого быть. Что-то подпутал Пряхин.
– Подпутал! - возмущается Пряхин. - Да я своими ушами слышал. Я в Зосимове, чай, бывал.
– Не может такого быть, - стоит на своём Рассветов.
Был мужиком он дотошным. Сам поехать решил в Зосимов.
Слухов в Зосимове - пруд пруди. Пересуда идёт к пересуде. Каждый мелет, что в ум взбредёт. Доподлинно только одно известно: в Петербурге на Сенатской площади из пушек была пальба.
Покрутился Рассветов в Зосимове, в уездный поехал город.
Слухов в городе - пруд пруди. Каждый несёт, что с языка сорвётся. Одни говорят, что в царя стреляли, другие - что царь стрелял. Доподлинно только одно известно - в Петербурге из пушек была пальба.
Упорный мужик Рассветов - в губернский едет город.
И тут не лучше - слух на слухе сидит верхом. Рассветов и дальше бы, в сам Петербург, поехал. Да только тут попался ему человек - встречный, как раз из Питера. Толком всё и узнал Рассветов. Так и есть, всё подпутал упрямый Пряхин. Чтобы царь за крестьян, за униженных - да разве может такое быть!
Вернулся Рассветов к себе в село. Торопится рассказать обо всём мужикам и Пряхину. Только где же сам Пряхин? Пряхина нет в селе.
Что же случилось?
Взбаламутил всё же Нифонт Пряхин тогда крестьян.
– Жги утеснителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39