Снова по Улице чеканили шаг юноши, хотя
они не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
Великая победа летела через моря, и юноши возвращались в ореоле
триумфа. То, что, казалось, ушло в прошлое, вернулось; и опять страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома. Вернувшиеся домой
юноши не задерживались здесь надолго. Новоселы были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и кто творил ее гений. Все та же, она стала
другой, поскольку в глазах людей отражались блики неправедного жара,
странные, болезненные отблески жадности, амбициозности и мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах озлобленной горстки людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к власти
по руинам, и фанатики стекались в ту несчастную холодную страну, откуда
многие из них были родом. Улица стала сердцем заговора, и в обшарпанных
домах кишели занесенные извне вирусы междоусобицы, а в их стенах звучали
речи тех, кто вынашивал страшные планы и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице,
однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о
забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице.
Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы;
листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих
языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть
законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой
Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу,
справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые
поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не
рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой
трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и
крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с
точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою
жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела,
заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в
Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в
чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа. Тайный
телеграф передавал странные сообщения, многие из которых стали известны лишь
позднее, когда Запад был уже в безопасности. Люди в форме цвета хаки не
могли объяснить, что происходит, и не понимали, в чем состоит их долг; ведь
заговорщикам не было равных по хитрости и скрытности.
Вряд ли мужчины в форме цвета хаки забудут эту ночь, и уж наверняка
поделятся воспоминаниями о ней со своими внуками. Многие оказались здесь на
рассвете, но вовсе не с той миссией, которая была им предназначена. Было
известно, что анархисты свили гнездо в старых стенах, изъеденных червями,
пошатнувшихся под натиском времени и штормов, и то, что случилось летней
ночью, поразило всех своей неотвратимостью. Действительно, произошло нечто
хотя и невероятное, но вполне естественное. В Ранний предрассветный час, ни
с того ни с сего, стены, изъеденные червями и осевшие под натиском времени и
штормов, содрогнулись в гигантской конвульсии и рухнули, так что на Улице
остались стоять лишь два старинных камина, да часть крепкой кирпичной
кладки. Все погребли под собой руины. Один поэт и некий путешественник,
оказавшиеся в толпе, привлеченной невиданным зрелищем, рассказывали странные
вещи. Поэт говорил, что незадолго до обвала ему привиделись в луче света
неясные очертания отвратительных развалин, словно повисших над другим смутно
прорисовывавшимся пейзажем. Поэт помнил лишь, что разглядел лунную дорожку,
красивые дома и величественные вязы, дубы и клены. А путешественник заявил,
что вместо привычного зловония на него пахнуло нежным ароматом, как если бы
вдруг зацвели кусты роз. Разве всегда лгут мечты поэта и разве нельзя верить
рассказам странника?
Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом. Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто рассказал об одной
Улице.
Перевод Е. Бабаевой
1 2
они не походили на тех, прежних. Что-то сдвинулось. Юноши тех Далеких лет,
одетые в хаки, унесли в душах правду своих предков, а их сыновья, прибывшие
издалека, ничего не знали об Улице и ее Древнем гении.
Великая победа летела через моря, и юноши возвращались в ореоле
триумфа. То, что, казалось, ушло в прошлое, вернулось; и опять страх,
ненависть и невежество клубились над Улицей, ведь многие чужаки не покидали
ее пределов, а другие все прибывали, обживая старые дома. Вернувшиеся домой
юноши не задерживались здесь надолго. Новоселы были злобными и мрачными, и
среди мелькавших лиц мало было таких, которые напоминали бы о тех людях, под
чьими шагами рождалась Улица и кто творил ее гений. Все та же, она стала
другой, поскольку в глазах людей отражались блики неправедного жара,
странные, болезненные отблески жадности, амбициозности и мстительности.
Тревога и измена поселились в Европе в сердцах озлобленной горстки людей,
замышлявшей нанести смертельный удар по Западу, чтобы затем ползти к власти
по руинам, и фанатики стекались в ту несчастную холодную страну, откуда
многие из них были родом. Улица стала сердцем заговора, и в обшарпанных
домах кишели занесенные извне вирусы междоусобицы, а в их стенах звучали
речи тех, кто вынашивал страшные планы и жаждал наступления назначенного
часа дня крови, огня и смерти.
Закону было что сказать по поводу многочисленных сборищ на Улице,
однако доказательства не шли ему в руки. С превеликим усердием мужи,
облеченные властью, спрятав поглубже полицейские жетоны и напрягая слух,
проводили часы в таких тошнотворных местах, как Петрович бейкери , "Рифкин
скул оф модерн экономик , Сэркл сосиаль клаб и Кафе Либерти . Там сходились
злобные люди и с опаской обменивались отрывочными репликами, часто прибегая
к своему родному языку. А старые дома хранили память об усопшем веке, о
забытой мудрости благородных душ, о первых колонистах, о розах, искрящихся
каплями росы в лунном свете. Бывало, что поэт одинокая душа или случайный
путешественник любовались домами и пытались воспеть их ушедшую славу, только
редки были такие поэты и путешественники.
Все дальше и дальше распространялись слухи, что в старых домах засели
лидеры террористов, готовые в назначенный час начать вакханалию, грозящую
смертью Америке и тем прекрасным традициям, которые так полюбились Улице.
Листовки и прокламации, подрагивая крыльями, обсели грязные трущобы;
листовки и прокламации, пестревшие буквами разных начертаний и на многих
языках взывавшие к крови и бунту. Эти письмена подстрекали народ свергнуть
законы и добродетели, которым поклонялись отцы, растоптать душу старой
Америки душу англосаксов, на протяжении полутораста лет хранившую свободу,
справедливость и терпимость. Говорили еще, что злобные люди, которые
поселились на Улице и собирались в отвратительных заведениях, были мозговым
центром ужасного мятежа, что у них в подчинении находились миллионы не
рассуждающих одурманенных существ, разбросанных по городам, где из каждой
трущобы тянулись вонючие лапы тех, кто сгорал от желания жечь, убивать и
крушить до тех пор, пока страна предков не превратится в пепелище. Слухи
становились все назойливее, и многие с ужасом ждали четвертого июля, даты,
означенной во многих листовках; но по-прежнему ничто не указывало на место,
которое можно было бы считать колыбелью преступления. Никто не мог с
точностью вычислить людей, с арестом которых заговор утратил бы свою
жизнеспособность. Не раз и не два полицейские налетали с обыском на
обветшалые дома, но однажды они ушли, чтобы не возвращаться; отвыкнув, как и
другие, от закона и порядка, они оставили город на произвол судьбы. Их
сменили мужчины в форме цвета хаки, вооруженные мушкетами; и стало казаться,
что погрузившейся в грустное оцепенение Улице привиделся сон, навеянный
прошлым, когда мужчины с мушкетами и в шляпах-конусах возвращались с родника
в лесу к горстке выросших на берегу домиков. Катастрофа надвигалась, и
некому было стать на пути корифеев зла и коварства.
Улице было трудно сбросить оцепенение, но однажды ночью она прозрела,
заметив повсюду в Петрович бейкери , в Рифкин скул оф модерн экономик , в
Сэркл сосиаль клаб и в Кафе Либерти , да и не только там, орды мужчин, в
чьих расширенных зрачках горело ожидание разрушительного триумфа. Тайный
телеграф передавал странные сообщения, многие из которых стали известны лишь
позднее, когда Запад был уже в безопасности. Люди в форме цвета хаки не
могли объяснить, что происходит, и не понимали, в чем состоит их долг; ведь
заговорщикам не было равных по хитрости и скрытности.
Вряд ли мужчины в форме цвета хаки забудут эту ночь, и уж наверняка
поделятся воспоминаниями о ней со своими внуками. Многие оказались здесь на
рассвете, но вовсе не с той миссией, которая была им предназначена. Было
известно, что анархисты свили гнездо в старых стенах, изъеденных червями,
пошатнувшихся под натиском времени и штормов, и то, что случилось летней
ночью, поразило всех своей неотвратимостью. Действительно, произошло нечто
хотя и невероятное, но вполне естественное. В Ранний предрассветный час, ни
с того ни с сего, стены, изъеденные червями и осевшие под натиском времени и
штормов, содрогнулись в гигантской конвульсии и рухнули, так что на Улице
остались стоять лишь два старинных камина, да часть крепкой кирпичной
кладки. Все погребли под собой руины. Один поэт и некий путешественник,
оказавшиеся в толпе, привлеченной невиданным зрелищем, рассказывали странные
вещи. Поэт говорил, что незадолго до обвала ему привиделись в луче света
неясные очертания отвратительных развалин, словно повисших над другим смутно
прорисовывавшимся пейзажем. Поэт помнил лишь, что разглядел лунную дорожку,
красивые дома и величественные вязы, дубы и клены. А путешественник заявил,
что вместо привычного зловония на него пахнуло нежным ароматом, как если бы
вдруг зацвели кусты роз. Разве всегда лгут мечты поэта и разве нельзя верить
рассказам странника?
Одни полагают, что предметы, среди которых мы живем, и те места, где мы
бываем, наделены душой; другие не разделяют этого мнения, считая его пустым
домыслом. Я не берусь быть судьей в этом споре, я просто рассказал об одной
Улице.
Перевод Е. Бабаевой
1 2