По манере, в которой Слейтер намекал на их взаимоотношения, я решил,
что он и светящаяся штука были на равных и что в его сонном бытии человек
сам был таким светящимся существом той же расы, что и его враг. Это
впечатление подтверждалось его часто повторяемыми словами о полете сквозь
пространство и о прожигании всего, что помешает его движению. Однако эти
концепции формулировались по-деревенски и передавались совершенно
неадекватно, и это привело меня к заключению, что если мир сновидений в
действительности существовал, то для передачи мыслей в нем не пользовались
устной речью.
Может быть, душа сна, вселяясь в это низкопробное тело, отчаянно
пыталась рассказать о себе, о понятиях, которые простецкий и запинающийся
язык не мог выразить? Может быть, я лицом к лицу столкнулся с загадкой
интеллекта, которая объяснит мне эту тайну, если только я научусь понимать и
читать ее? Я ничего не сказал об этом старшим врачам, потому что средний
возраст склонен к скепсису и цинизму и с трудом воспринимает новые идеи.
Кроме того, глава нашего заведения позже в свойственной ему
покровительственной манере заметил, что я переутомлен и что мой мозг
нуждается в отдыхе.
Я уже давно считал, что человеческие мысли в основном представляют
собой движение молекул и атомов, которое может преобразовываться как в
волны, так и в лучистую энергию, в тепло, свет и электричество. Эта
уверенность привела меня к размышлениям о возможности телепатии или
мысленного общения при помощи соответствующей аппаратуры, и в годы учебы в
колледже я изготовил установку из приемника и передатчика беспроволочного
телеграфа, применявшихся на том незрелом этапе, до эпохи радио. Я испытывал
их вместе с коллегами-студентами, но, не получив никаких результатов, убрал
их прочь вместе с другими разрозненными приборами, чтобы при случае
воспользоваться ими в будущем.
Теперь же, загоревшись желанием проникнуть в жизнь сновидений Джо
Слейтера, я снова достал эти устройства и потратил несколько дней, чтобы
привести их в рабочее состояние.
Как только они были готовы, я не упустил случая их испытать. При каждом
припадке буйства у Слейтера я прикладывал передатчик к его лбу, а приемник к
своему, постоянно проводя тонкую настройку в гипотетическом диапазоне волн
интеллектуальной энергии. Я, правда, не имел понятия о том, как мысленные
впечатления, если они будут успешно переданы, возбудят ответные импульсы в
моем мозгу, но я был уверен, что могу выделить и истолковать их. Поэтому я
продолжал эксперименты, хотя никого не информировал об их характере.
Это случилось двадцать первого февраля 1901 года. Когда я мысленно
возвращаюсь в эти годы, я понимаю, насколько нереальным все это кажется, и
порой сомневаюсь а может быть, прав был старый доктор Фентон, отнеся это на
счет моего возбужденного воображения? Я вспоминаю, как он с большой
симпатией и терпением выслушал то, о чем я ему рассказал, а потом дал мне
успокоительный порошок и отправил в полугодичный оплачиваемый отпуск, в
который я должен был уйти на следующей неделе.
В ту решающую ночь я был страшно возбужден и взволнован, поскольку
несмотря на тщательный уход, которым его окружили, Джо Слейтер явно умирал.
Может быть, потеря горской свободы, а может быть, замешательство, овладевшее
его мозгом, оказались слишком резкими для его несколько заторможенной
соматики, но по всем признакам огонек жизненных сил едва мерцал в глубине
его пришедшего в упадок естества. Он впал в предсмертную полудрему, а с
приходом темноты погрузился в беспокойный сон.
Я не стал затягивать смирительную рубашку, как это обычно делалось во
время его сна, потому что он был слишком слаб, чтобы быть опасным, даже если
он еще раз придет в умственное расстройство, прежде чем покинуть этот мир.
Но я поместил между его головой и моей оба конца моего космического радио ,
надеясь вопреки всему в первый и последний раз получить весть из мира снов
за тот малый отрезок времени, который был мне отпущен. В палате вместе с
нами находился только один санитар, заурядный парень, который не понимал
назначения моих аппаратов и не думал вмешиваться в мои действия. Проходил
час за часом, и я заметил, что его голова неуклюже свесилась на грудь, но не
стал будить его. Я также, убаюканный ритмом дыхания двух людей, здорового и
умирающего, вероятно, чуть позже и сам начал клевать носом.
Пробудили меня звуки сверхъестественной мощной мелодии. Аккорды,
вибрато и гармонические порывы доносились со всех сторон, а моему
восхищенному взору предстала ошеломляющая картина непостижимой красоты.
Стены, колонны и архитравы из живого огня лучезарно сияли, окружая точку, в
которой я, казалось, парил в воздухе, и тянулись вверх, к бесконечно
высокому своду неописуемо великолепного грандиозного здания. С этими
картинами дворцового блеска смешивались или, скорее, вытесняли их в
калейдоскопическом вращении мелькающие виды широких прерий и уютных долин,
высоких гор и заманчивых гротов, совпадающих в малейших деталях с
ландшафтами, которые я мог представить себе, но созданных из какой-то
пылающей эфирной сущности, которая по своей плотности соответствовала скорее
духу, нежели материи. По мере того, как я наблюдал, мне становилось ясно,
что в моем мозгу содержится ключ ко всем этим метаморфозам, поскольку каждая
картина, появлявшаяся передо мной, была близка и желанна для моего
изменившегося сознания. Среди этих райских сфер я не был чужаком, каждый вид
и звук были мне знакомы, словно все это продолжалось бесчисленное множество
эпох в вечности и ожидало меня в бесконечном потоке времени впереди.
Затем ко мне приблизилась сверкающая аура моего лучезарного собрата, и
наши души беседовали, молчаливо и с безупречной точностью обмениваясь
мыслями. Это был час приближающегося торжества, потому что дружественное мне
существо выходило из угнетающих его ограничений временного рабства, выходило
навсегда и готовилось преследовать проклятого угнетателя даже в таких
высочайших слоях эфира, что пламенная космическая месть, исполненная там,
могла потрясти мировые сферы.
Мы плыли так вместе некоторое время, пока я не заметил, что контуры
окружавших нас предметов слегка расплылись и потускнели, так, словно что-то
призывало меня на Землю, куда я меньше всего хотел возвращаться. Фигура
рядом со мной, по-видимому, тоже почувствовала перемену, поскольку она стала
подводить свои рассуждения к завершению и сама приготовилась покинуть сцену,
тускнея, как нечто значительно более важное, медленное, чем остальные
предметы.
1 2 3 4 5