Но как вообразишь себе эти деревянные лица острогожских чиновников – страх берет…. Не уживусь!
– Это верно, трудненько вам придется, – согласился Кольцов.
– Глупостей наделаю, – враз как-то помрачнел Станкевич. – Меня иногда черт толкает… Я, когда маленький был, одному купцу на лысину плюнул.
– Да для чего же? – расхохотался Кольцов.
– А так. Противным показался, я и плюнул!
6
Дианка спала на диване и видела охотничьи сны – вздрагивала, рычала, перебирала лапами. За окнами не унималась метель.
Кольцов прочел новые стихи. Минуты две Станкевич сидел молча, как будто еще прислушиваясь. Кольцов исподлобья поглядывал на него. Как всегда, прочитанное показалось ему пустым, невыразительным. Часом раньше эти стихи пели, расцветали удивительно яркими картинами, а сейчас вдруг увяли, поблекли. Сделалось досадно и совестно: бог знает в какую даль перся, средь ночи взбулгачил хорошего человека… а зачем? Для чего?
– А знаете, – наконец заговорил Станкевич, – ведь вы не просто – поэт. Вы – явление.
– Как?! – Кольцов привстал даже. – Как вы сказали?
– Явление. То, что вы мне сейчас прочли – какой меркою мерить? Не знаю… Как судить о соловье? Поет – и все.
– Это меня, что ль, с соловьем равняете? – Кольцов покосился недоверчиво.
– Именно это мне пришло в голову: да, соловей! Очень прошу, милый друг, прочтите еще раз последнее…
– Извольте-с.
Ободренный словами Станкевича, он снова читал.
И снова пели стихи, и он уже не сомневался в их песенной силе.
– Завтра же отошлем в Москву, – решительно сказал Станкевич. – Обязательно надо эти последние ваши включить! Белинский пишет: все договорено, деньги собраны. Степанов берется тиснуть в своей типографии… Помяните мое слово – книжечка ваша событием станет!
– Скажите! Больно Мала для события-то.
– Да коли вы хотите знать, – вскочил Станкевич, – так напечатать одно только это – «Не шуми ты, рожь» – и уже событие… Да какое!
7
Утро было ясное, розовое. Метель утихла. Синие и золотые сугробы лежали, как застывшие волны.
Станкевич вышел на крыльцо проводить Кольцова.
– Спасибо, – сказал Кольцов, прощаясь. – Вы, милый мой Николай Владимирыч, еще на один порожек меня подняли! Великое вам спасибо, земной поклон…
– Ну, полно!
Они обнялись. Кольцов приподнял шапку, вскочил в легкую плетеную кошевку и пустил лошадь. Застоявшийся на морозе пегий меринок резво взял с места и, то и дело переходя вскачь, побежал по визжащему снегу. Выехав из ворот усадьбы, Кольцов отвернул воротник тулупа и оглянулся назад. На крыльце флигеля стоял Станкевич и махал ему вслед. Полушубок распахнулся, красная фуфайка горела как огонь.
Глава вторая
Плясать в улицу пойдет, –
Распотешит весь народ;
Песни ль на голос заводит –
Словно зельями обводит.
А. Кольцов
1
Младшая сестра Кольцова, та самая озорная девчонка Анисья, которая когда-то играла с Кареевым в горелки, стала взрослой, красивой девушкой. Ей исполнилось шестнадцать лет. Она научилась грамоте, увлеклась чтением и много читала, но особенно любила петь и пела очень хорошо.
Красота ее была так необычайна, что, раз увидев, уже невозможно было забыть ее русые, заплетенные в длинную косу волосы, темные брови, синие глаза с длинными стрельчатыми ресницами.
Кольцова поражал ее тонкий вкус: она читала и перечитывала Пушкина, а томик Бенедиктова равнодушно полистала и бросила; плакала над Шекспиром и скучала над салонными романами.
Кольцов часто читал ей свои только что написанные стихи, и она или восхищалась счастливыми строчками, или замечала неудачное и даже советовала, как надо было бы сделать лучше.
Однажды Кольцов вместе с нею зашел к Кашкину, который недурно играл на фортепьяно. Самый инструмент и музыка поразили Анисью. Кашкин сыграл одну из торжественных Баховых фуг, у нее навернулись слезы. Тогда, желая повеселить Анисью, он очень смешно отстукал «Курицу» Рамо. С глазами, еще полными слез, Анисья рассмеялась, попросила сыграть еще, а потом села за фортепьяно сама и одним пальчиком, не очень уверенно, подобрала мелодию какого-то модного в то время варламовского романса.
– У вас, Анисья Васильевна, способности, вам надо учиться, – посоветовал Кашкин.
– Да как же учиться, у нас музыки нет, – разумея под «музыкой» фортепьяно, сказала Анисья.
– Попросите папеньку, он купит.
Кольцов засмеялся.
– Папенька купит!..
В тот же день, за обедом, Анисья попробовала заговорить с отцом о покупке фортепьяно. Василий Петрович был в добром духе: он очень выгодно с утра разделался с покупщиками говяжьего сала и даже маленько обманул их при расчете. Он шутил за обедом и поддразнивал Анисью, говоря, что ей уж и замуж пора, да вот, к слову сказать, вчерась Михейка-сторож приходил свататься, и что, пожалуй, Михейке можно будет отдать Анисью.
Анисья звонко смеялась; Кольцов сдержанно улыбался, глядя в тарелку, и только Прасковья Ивановна испуганно смотрела на развеселившегося мужа.
– Батенька, – смело сказала Анисья, – а вы мне сделаете, что я вас попрошу?
– Чего еще? – сразу нахмурился отец.
– Купите мне фортепьяны, – покраснев от волненья, выпалила Анисья.
– Фор-то-пьяны?! Какие такие фортопьяны?
Эта просьба озадачила старика. Он ожидал, что Анисья попросит, ну, новое платье, ну, колечко, хотя это тоже было неприятно, потому что стоило денег, но чтобы дочь желала иметь тысячные фортепьяны, – этого он никак не мог подумать и даже растерялся от такой немыслимой дерзости.
– Ай очумела? – сердито сдвинув косматые брови, сказал наконец Василий Петрович. – Вот, прости господи, наказанье, нарожал деток! Малый станет песенки сочинять, а девка на фортепьянах подыгрывать, ан, глядь, дела-то и пойдут! Брось, выкинь из головы! – прикрикнул на Анисью. – Все твои, Алешка, выдумки! – погрозил сыну и, встав из-за стола и все хмурясь, помолился и вышел.
2
Взаимные отношения Кольцовых – старика и Алексея – были таковы, что их нельзя было признать ни миром, ни враждой. Зензинов правильно сказал однажды, что тут коса на камень нашла. Никому в семействе Кольцовых никогда не пришло бы в голову перечить и возражать старику. Его слово – пусть часто и неразумное – было законом, который никто из домашних не только не преступал, но не смел даже и мысленно преступить. И лишь один Алексей, прямо глядя в глаза отцу, говорил, что вот это не так, вот этого делать не следует, а что было бы хорошо поступить вот так-то и вот эдак. Василий Петрович кричал, топал ногами, случалось, в ярости бил посуду и по неделям не разговаривал с сыном. И хоть, бывало, и признавал правоту Алексея, да все равно делал по-своему.
Однако Кольцов так умно и успешно вел дела, что Василий Петрович понемногу передал ему их все, связанные с крупной торговлей, а следовательно и с разъездом, оставив себе только незначительные – базарные и шибайские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
– Это верно, трудненько вам придется, – согласился Кольцов.
– Глупостей наделаю, – враз как-то помрачнел Станкевич. – Меня иногда черт толкает… Я, когда маленький был, одному купцу на лысину плюнул.
– Да для чего же? – расхохотался Кольцов.
– А так. Противным показался, я и плюнул!
6
Дианка спала на диване и видела охотничьи сны – вздрагивала, рычала, перебирала лапами. За окнами не унималась метель.
Кольцов прочел новые стихи. Минуты две Станкевич сидел молча, как будто еще прислушиваясь. Кольцов исподлобья поглядывал на него. Как всегда, прочитанное показалось ему пустым, невыразительным. Часом раньше эти стихи пели, расцветали удивительно яркими картинами, а сейчас вдруг увяли, поблекли. Сделалось досадно и совестно: бог знает в какую даль перся, средь ночи взбулгачил хорошего человека… а зачем? Для чего?
– А знаете, – наконец заговорил Станкевич, – ведь вы не просто – поэт. Вы – явление.
– Как?! – Кольцов привстал даже. – Как вы сказали?
– Явление. То, что вы мне сейчас прочли – какой меркою мерить? Не знаю… Как судить о соловье? Поет – и все.
– Это меня, что ль, с соловьем равняете? – Кольцов покосился недоверчиво.
– Именно это мне пришло в голову: да, соловей! Очень прошу, милый друг, прочтите еще раз последнее…
– Извольте-с.
Ободренный словами Станкевича, он снова читал.
И снова пели стихи, и он уже не сомневался в их песенной силе.
– Завтра же отошлем в Москву, – решительно сказал Станкевич. – Обязательно надо эти последние ваши включить! Белинский пишет: все договорено, деньги собраны. Степанов берется тиснуть в своей типографии… Помяните мое слово – книжечка ваша событием станет!
– Скажите! Больно Мала для события-то.
– Да коли вы хотите знать, – вскочил Станкевич, – так напечатать одно только это – «Не шуми ты, рожь» – и уже событие… Да какое!
7
Утро было ясное, розовое. Метель утихла. Синие и золотые сугробы лежали, как застывшие волны.
Станкевич вышел на крыльцо проводить Кольцова.
– Спасибо, – сказал Кольцов, прощаясь. – Вы, милый мой Николай Владимирыч, еще на один порожек меня подняли! Великое вам спасибо, земной поклон…
– Ну, полно!
Они обнялись. Кольцов приподнял шапку, вскочил в легкую плетеную кошевку и пустил лошадь. Застоявшийся на морозе пегий меринок резво взял с места и, то и дело переходя вскачь, побежал по визжащему снегу. Выехав из ворот усадьбы, Кольцов отвернул воротник тулупа и оглянулся назад. На крыльце флигеля стоял Станкевич и махал ему вслед. Полушубок распахнулся, красная фуфайка горела как огонь.
Глава вторая
Плясать в улицу пойдет, –
Распотешит весь народ;
Песни ль на голос заводит –
Словно зельями обводит.
А. Кольцов
1
Младшая сестра Кольцова, та самая озорная девчонка Анисья, которая когда-то играла с Кареевым в горелки, стала взрослой, красивой девушкой. Ей исполнилось шестнадцать лет. Она научилась грамоте, увлеклась чтением и много читала, но особенно любила петь и пела очень хорошо.
Красота ее была так необычайна, что, раз увидев, уже невозможно было забыть ее русые, заплетенные в длинную косу волосы, темные брови, синие глаза с длинными стрельчатыми ресницами.
Кольцова поражал ее тонкий вкус: она читала и перечитывала Пушкина, а томик Бенедиктова равнодушно полистала и бросила; плакала над Шекспиром и скучала над салонными романами.
Кольцов часто читал ей свои только что написанные стихи, и она или восхищалась счастливыми строчками, или замечала неудачное и даже советовала, как надо было бы сделать лучше.
Однажды Кольцов вместе с нею зашел к Кашкину, который недурно играл на фортепьяно. Самый инструмент и музыка поразили Анисью. Кашкин сыграл одну из торжественных Баховых фуг, у нее навернулись слезы. Тогда, желая повеселить Анисью, он очень смешно отстукал «Курицу» Рамо. С глазами, еще полными слез, Анисья рассмеялась, попросила сыграть еще, а потом села за фортепьяно сама и одним пальчиком, не очень уверенно, подобрала мелодию какого-то модного в то время варламовского романса.
– У вас, Анисья Васильевна, способности, вам надо учиться, – посоветовал Кашкин.
– Да как же учиться, у нас музыки нет, – разумея под «музыкой» фортепьяно, сказала Анисья.
– Попросите папеньку, он купит.
Кольцов засмеялся.
– Папенька купит!..
В тот же день, за обедом, Анисья попробовала заговорить с отцом о покупке фортепьяно. Василий Петрович был в добром духе: он очень выгодно с утра разделался с покупщиками говяжьего сала и даже маленько обманул их при расчете. Он шутил за обедом и поддразнивал Анисью, говоря, что ей уж и замуж пора, да вот, к слову сказать, вчерась Михейка-сторож приходил свататься, и что, пожалуй, Михейке можно будет отдать Анисью.
Анисья звонко смеялась; Кольцов сдержанно улыбался, глядя в тарелку, и только Прасковья Ивановна испуганно смотрела на развеселившегося мужа.
– Батенька, – смело сказала Анисья, – а вы мне сделаете, что я вас попрошу?
– Чего еще? – сразу нахмурился отец.
– Купите мне фортепьяны, – покраснев от волненья, выпалила Анисья.
– Фор-то-пьяны?! Какие такие фортопьяны?
Эта просьба озадачила старика. Он ожидал, что Анисья попросит, ну, новое платье, ну, колечко, хотя это тоже было неприятно, потому что стоило денег, но чтобы дочь желала иметь тысячные фортепьяны, – этого он никак не мог подумать и даже растерялся от такой немыслимой дерзости.
– Ай очумела? – сердито сдвинув косматые брови, сказал наконец Василий Петрович. – Вот, прости господи, наказанье, нарожал деток! Малый станет песенки сочинять, а девка на фортепьянах подыгрывать, ан, глядь, дела-то и пойдут! Брось, выкинь из головы! – прикрикнул на Анисью. – Все твои, Алешка, выдумки! – погрозил сыну и, встав из-за стола и все хмурясь, помолился и вышел.
2
Взаимные отношения Кольцовых – старика и Алексея – были таковы, что их нельзя было признать ни миром, ни враждой. Зензинов правильно сказал однажды, что тут коса на камень нашла. Никому в семействе Кольцовых никогда не пришло бы в голову перечить и возражать старику. Его слово – пусть часто и неразумное – было законом, который никто из домашних не только не преступал, но не смел даже и мысленно преступить. И лишь один Алексей, прямо глядя в глаза отцу, говорил, что вот это не так, вот этого делать не следует, а что было бы хорошо поступить вот так-то и вот эдак. Василий Петрович кричал, топал ногами, случалось, в ярости бил посуду и по неделям не разговаривал с сыном. И хоть, бывало, и признавал правоту Алексея, да все равно делал по-своему.
Однако Кольцов так умно и успешно вел дела, что Василий Петрович понемногу передал ему их все, связанные с крупной торговлей, а следовательно и с разъездом, оставив себе только незначительные – базарные и шибайские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90