К поднятому этими птицами шуму примешивался тревожный свист синиц.
Чтобы узнать о причине переполоха, я свернул с дороги и осторожно приблизился к лесной маленькой полянке. На острой еловой макушке сидел сыч-воробей. Множество лесных птиц его осаждало. На дневном свете он казался беспомощным, круглая совиная головка его хохлилась и медленно вращалась. Наверное, ослепленному дневным светом маленькому ночному разбойнику пришлось бы совсем плохо, но он вдруг расправил крылья и, тихо и бесшумно планируя, нырнул под нижние сучки густой елки, почти у моих ног.
"Так вот кто жил в дупле, вот кто охотился и прятал свою добычу!" подумал я, заглядывая под накрытую снежною нависью густую зеленую елку.
Не сходя с места, я хорошенько рассмотрел плотно прижавшегося к стволу елки сыча-воробья и, осторожно протянув руку, быстро накрыл его шапкой.
Пойманного мною живого сыча-воробья, несомненно, выгнали на дневной свет свалившие осину лесорубы, и занимавшая меня лесная загадка разрешилась сама собою. Обитавший в дупле маленький разбойник приносил и хозяйственно складывал свои продовольственные запасы. На клестов и мышей он охотился ночью, хватал спящих птичек на ветвях деревьев и убивал их. Разумеется, птицы знали его и ненавидели. Как все хищные совы, он отрывал у пойманных птичек головы и выщипывал крупные перья.
Дома я выпустил маленького разбойника в комнату и стал приручать. Он охотно брал застреленных воробьев, а ночью, вылетая из убежища, сам ловил домашних мышей. Днем он обычно сидел под кроватью, забравшись в голенище старого валенка, которое ему заменяло дупло, а вечером неизменно выбирался из своего дневного убежища. Придерживаясь клювом, он, как попугай, лазил по моим книжным полкам и бесшумно летал по комнате. Иногда он присаживался на письменный стол и при свете лампы делал самые уморительные гримасы.
Весною сыч-воробей стал издавать те самые звуки, которые я некогда услыхал в лесу. Звуки эти будили меня, но я скоро привык к ним, как мы привыкаем к обычным шумам и голосам. С наступлением весенней охоты эти звуки для меня стали необходимостью. Сыч-воробей будил меня, как верный будильник, и за всю весну я ни единого раза не проспал глухариного тока.
НА ОБЛАВЕ
К месту охоты мы мчались на хорошо откормленных, мотавших гривами и бодро фыркавших на морозе лошадках, запряженных в розвальни и возки. После городской утомительной жизни чудесным казался ночной зимний лес: высокие сосны, и мерцавшие под месяцем крутые снежные взгорки, и сокрытая в извилистых берегах, темневшая провалами речка.
Двадцать километров пути были легкой передышкой. Торопливо разбирая из саней ружья, разминаясь после дороги, вылезли мы на скрипучий снег у привала - в глухой лесной деревеньке, где проживал егерь, следивший за окладом. Городские охотники, собравшиеся на большую охоту, приобретают особенный, солидный вид. Мы с напускной важностью входили в избу, ставили в угол оружие.
Как водится, задолго до выхода на облаву в избе начались горячие споры.
Устроитель охоты, Захарыч, подробно рассказывал о сделанном им окладе.
Потревоженных дровосеками, залегших в новом месте зверей нашли и облаяли собаки. Медведи лежали в небольшом, тесно обрезанном кругу. Это обстоятельство требовало особенной осторожности при расстановке стрелков, ибо малейший шум мог испортить охоту. Зверя должен был выставлять окладчик Захарыч со своими верными помощниками - видавшим на своем веку всяческие виды седомордым Мурашом и молодым бойким Пиратом.
Опытные охотники-медвежатники хорошо знают, что для успеха в охоте прежде всего нужен порядок.
Отправляясь на большую охоту, стрелки должны быть готовы ко всяким случайностям. На зверовой охоте нельзя ничего предрешать. Ни один самый опытный егерь не может знать точно, как и куда пойдет зверь, какие случайности могут помешать стрелку на облаве. Большая наблюдательность, знание повадок и характера зверя, умение хорошо ориентироваться и особенно "охотничье чутье" - вот самые главные качества, которыми должен обладать опытный егерь-медвежатник. В нашем окладчике и устроителе охоты качества эти соединялись: он хорошо знал зверя и его повадки, имел прекрасных собак и умел хорошо руководить трудной охотой.
На больших, многолюдных охотах, в которых участвуют иногда неопытные горячие стрелки, о настоящей охоте имеющие представление только понаслышке, особенное значение имеет твердая дисциплина. Только дисциплинированных, точно подчиняющихся правилам облавной охоты стрелков можно ставить на номера. Малейшая оплошность - звук не вовремя заряжаемого ружья, неосторожное движение на номере - может погубить и сорвать охоту.
За столом, заваленным бумагою с распакованными закусками и принадлежностями для чистки ружей, всю ночь продолжались жаркие разговоры. В помещении было темно, скудный свет маленькой лампы едва освещал возбужденные лица охотников. В низкие окна избы пробивался зеленоватый отблеск зимнего рассвета.
- Итак, товарищи, решено, - заканчивал свои наставления наш руководитель охоты Захарыч, - жребиев не будем кидать, на ответственнейшие места мы поставим лучших стрелков с надежным оружием. В лесу не шуметь и не кричать. Во избежание несчастья, становясь на номер, каждый стрелок должен хорошенько осмотреться. Необходимо наблюдать, где стоят соседи. Со своих мест до окончания охоты не сходить. Зверя напускайте на выстрел как можно ближе.
- А если на соседа идет зверь и сосед не стреляет, - можно стрелять?
- Ни в коем случае.
- А ежели на меня валит?
- Это дело другое. Помните хорошенько, товарищи стрелки, конечную цель нашей охоты: ни одного зверя живым из круга не выпускать, все звери должны быть взяты...
*
Чудесен украшенный тяжелою снежною нависью зимний лес. Мы останавливаемся на маленькой, окруженной густым лесом, прикрытой пухлым снегом полянке. Здесь остановка, курильщики могут выкурить последнюю папиросу.
Мы говорим шепотом, приглядываясь к окружающему нас снежному лесу, хранящему тайну сегодняшнего охотничьего успеха.
С утра крепко морозит, чуть тянет, сдувая сухие снежинки с лесных макуш, морозный утренний ветерок.
По протоптанному окладчиками глубокому снегу мы погружаемся в таинственную глубину леса, покрывшего нас своей тишиной. Мы идем, осторожно шагая след в след, чтобы не хрустнула под ногою ветка, не сломался задетый стволами ружья хрупкий мерзлый сучок.
Вот останавливается передний, и вся вереница стрелков замирает. Я чувствую в глазах соседа тревожный вопрос: "Должно быть, сорвалось? Ушли звери".
Нет, звери от нас не ушли! От уха к уху бежит по цепи шепот, переданный от передового. Как ветерок по макушам деревьев, скользит этот шепот от человека к человеку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Чтобы узнать о причине переполоха, я свернул с дороги и осторожно приблизился к лесной маленькой полянке. На острой еловой макушке сидел сыч-воробей. Множество лесных птиц его осаждало. На дневном свете он казался беспомощным, круглая совиная головка его хохлилась и медленно вращалась. Наверное, ослепленному дневным светом маленькому ночному разбойнику пришлось бы совсем плохо, но он вдруг расправил крылья и, тихо и бесшумно планируя, нырнул под нижние сучки густой елки, почти у моих ног.
"Так вот кто жил в дупле, вот кто охотился и прятал свою добычу!" подумал я, заглядывая под накрытую снежною нависью густую зеленую елку.
Не сходя с места, я хорошенько рассмотрел плотно прижавшегося к стволу елки сыча-воробья и, осторожно протянув руку, быстро накрыл его шапкой.
Пойманного мною живого сыча-воробья, несомненно, выгнали на дневной свет свалившие осину лесорубы, и занимавшая меня лесная загадка разрешилась сама собою. Обитавший в дупле маленький разбойник приносил и хозяйственно складывал свои продовольственные запасы. На клестов и мышей он охотился ночью, хватал спящих птичек на ветвях деревьев и убивал их. Разумеется, птицы знали его и ненавидели. Как все хищные совы, он отрывал у пойманных птичек головы и выщипывал крупные перья.
Дома я выпустил маленького разбойника в комнату и стал приручать. Он охотно брал застреленных воробьев, а ночью, вылетая из убежища, сам ловил домашних мышей. Днем он обычно сидел под кроватью, забравшись в голенище старого валенка, которое ему заменяло дупло, а вечером неизменно выбирался из своего дневного убежища. Придерживаясь клювом, он, как попугай, лазил по моим книжным полкам и бесшумно летал по комнате. Иногда он присаживался на письменный стол и при свете лампы делал самые уморительные гримасы.
Весною сыч-воробей стал издавать те самые звуки, которые я некогда услыхал в лесу. Звуки эти будили меня, но я скоро привык к ним, как мы привыкаем к обычным шумам и голосам. С наступлением весенней охоты эти звуки для меня стали необходимостью. Сыч-воробей будил меня, как верный будильник, и за всю весну я ни единого раза не проспал глухариного тока.
НА ОБЛАВЕ
К месту охоты мы мчались на хорошо откормленных, мотавших гривами и бодро фыркавших на морозе лошадках, запряженных в розвальни и возки. После городской утомительной жизни чудесным казался ночной зимний лес: высокие сосны, и мерцавшие под месяцем крутые снежные взгорки, и сокрытая в извилистых берегах, темневшая провалами речка.
Двадцать километров пути были легкой передышкой. Торопливо разбирая из саней ружья, разминаясь после дороги, вылезли мы на скрипучий снег у привала - в глухой лесной деревеньке, где проживал егерь, следивший за окладом. Городские охотники, собравшиеся на большую охоту, приобретают особенный, солидный вид. Мы с напускной важностью входили в избу, ставили в угол оружие.
Как водится, задолго до выхода на облаву в избе начались горячие споры.
Устроитель охоты, Захарыч, подробно рассказывал о сделанном им окладе.
Потревоженных дровосеками, залегших в новом месте зверей нашли и облаяли собаки. Медведи лежали в небольшом, тесно обрезанном кругу. Это обстоятельство требовало особенной осторожности при расстановке стрелков, ибо малейший шум мог испортить охоту. Зверя должен был выставлять окладчик Захарыч со своими верными помощниками - видавшим на своем веку всяческие виды седомордым Мурашом и молодым бойким Пиратом.
Опытные охотники-медвежатники хорошо знают, что для успеха в охоте прежде всего нужен порядок.
Отправляясь на большую охоту, стрелки должны быть готовы ко всяким случайностям. На зверовой охоте нельзя ничего предрешать. Ни один самый опытный егерь не может знать точно, как и куда пойдет зверь, какие случайности могут помешать стрелку на облаве. Большая наблюдательность, знание повадок и характера зверя, умение хорошо ориентироваться и особенно "охотничье чутье" - вот самые главные качества, которыми должен обладать опытный егерь-медвежатник. В нашем окладчике и устроителе охоты качества эти соединялись: он хорошо знал зверя и его повадки, имел прекрасных собак и умел хорошо руководить трудной охотой.
На больших, многолюдных охотах, в которых участвуют иногда неопытные горячие стрелки, о настоящей охоте имеющие представление только понаслышке, особенное значение имеет твердая дисциплина. Только дисциплинированных, точно подчиняющихся правилам облавной охоты стрелков можно ставить на номера. Малейшая оплошность - звук не вовремя заряжаемого ружья, неосторожное движение на номере - может погубить и сорвать охоту.
За столом, заваленным бумагою с распакованными закусками и принадлежностями для чистки ружей, всю ночь продолжались жаркие разговоры. В помещении было темно, скудный свет маленькой лампы едва освещал возбужденные лица охотников. В низкие окна избы пробивался зеленоватый отблеск зимнего рассвета.
- Итак, товарищи, решено, - заканчивал свои наставления наш руководитель охоты Захарыч, - жребиев не будем кидать, на ответственнейшие места мы поставим лучших стрелков с надежным оружием. В лесу не шуметь и не кричать. Во избежание несчастья, становясь на номер, каждый стрелок должен хорошенько осмотреться. Необходимо наблюдать, где стоят соседи. Со своих мест до окончания охоты не сходить. Зверя напускайте на выстрел как можно ближе.
- А если на соседа идет зверь и сосед не стреляет, - можно стрелять?
- Ни в коем случае.
- А ежели на меня валит?
- Это дело другое. Помните хорошенько, товарищи стрелки, конечную цель нашей охоты: ни одного зверя живым из круга не выпускать, все звери должны быть взяты...
*
Чудесен украшенный тяжелою снежною нависью зимний лес. Мы останавливаемся на маленькой, окруженной густым лесом, прикрытой пухлым снегом полянке. Здесь остановка, курильщики могут выкурить последнюю папиросу.
Мы говорим шепотом, приглядываясь к окружающему нас снежному лесу, хранящему тайну сегодняшнего охотничьего успеха.
С утра крепко морозит, чуть тянет, сдувая сухие снежинки с лесных макуш, морозный утренний ветерок.
По протоптанному окладчиками глубокому снегу мы погружаемся в таинственную глубину леса, покрывшего нас своей тишиной. Мы идем, осторожно шагая след в след, чтобы не хрустнула под ногою ветка, не сломался задетый стволами ружья хрупкий мерзлый сучок.
Вот останавливается передний, и вся вереница стрелков замирает. Я чувствую в глазах соседа тревожный вопрос: "Должно быть, сорвалось? Ушли звери".
Нет, звери от нас не ушли! От уха к уху бежит по цепи шепот, переданный от передового. Как ветерок по макушам деревьев, скользит этот шепот от человека к человеку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63