Меня гладит по вихрам и загадочно улыбается. Меня это почему-то беспокоит.
Я давно замечаю, что она приглядывается ко мне. Особенно после того, как однажды, возвращаясь поздно вечером от Федьки, наткнулся у калитки дома, где живет Надежда Федоровна, на нее и... отца.
По дороге домой отец сказал, что проводил Надежду Федоровну по пути и спрашивал у нее, как я учусь. Что про учебу спрашивал, это понятно. А вот как "по пути" на другой конец села попал, это непонятно. Ну, а в общем-то все ладно сошло. Отец даже не заметил, что уже ночь, а я по улицам мотаюсь...
Когда нас приняли в пионеры и всем повязали галстуки, мы хором запели:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры
Дети рабочих.
Потом Федька с барабаном встал впереди колонны, а Степка и я - позади него, и пошли на митинг, на базарную площадь.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
Барабанил Федька здорово, палочки так и мелькали. И когда успел научиться? По шее у него катил ядреный пот, а уши раскалились как угли. Раз он обернулся и показал язык. Степка притворился, что не видит. Накануне они поспорили на Степкин складешок. Федька божился, что будет барабанить на митинге, а Степка сказал: "Облезешь, так тебе и дали". Теперь Степке придется распрощаться со складешком.
На базарной площади сделана дощатая трибуна, и на ней прибит кумачовый плакат: "Все - в колхоз!"
На трибуне отец стоит. А кругом народу! Все село высыпало. Пока мы строились возле трибуны и спорили, кому где стоять, отец заговорил, зажав фуражку в руке, как Ленин на картинке.
Самого начала я не слышал, потому что разнимал друзей. Они сцепились из-за того, что Федька опять показал язык, а Степке обидно, конечно. Небось не сладко со складешком расставаться.
- ...Международная гидра капитализма подымает голову, - говорил отец. - В Германии к власти лезут фашисты. У нас тоже враг подымает голову. Появились листки, в которых грозят тем, кто вступил в колхоз. Это дело кулацких рук, тех, кого еще не раскулачили. - Голос отца зазвенел. Но нас не запугать! Партия большевиков, ВКП(б), не остановится на полпути!
Я смотрю на зареченских мальчишек, на их атамана Проньку Сусекова, кулацкого сынка. Зимой я ему расквасил нос. Сейчас исподтишка он показывает мне кулак. Я тоже в долгу не остаюсь.
- ...В Катунском подожгли амбар с семенным фондом, - продолжал отец. - Это тоже дело кулацких рук. Они хотели оставить нас без семян, чтобы нечем было молодому колхозу сеять. Бьют прямо под дых. Но не выйдет!
Я смотрю на отца, и кулаки мои сжимаются вместе с его кулаками, его слова - это мои слова, и сердца наши стучат враз. Под дых - это они умеют. Пронька всегда под дых бьет...
После митинга с флагами и с революционными песнями прошли по главной улице села. А наш отряд пионеров пел песню про барабанщика:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
И тихо было, затаенно за глухими кулацкими заплотами.
Потом все разошлись по домам, а мы подались на Ключарку. Поиграли в лапту, "попекли блинов" на воде плоскими галечками, повалялись на проклюнувшейся травке.
Федька с нами не играл. Он сидел на перевернутой лодке и пел:
...Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.
Жалостливо пел. Наверно, себя видел убитым.
Узким проулком возвращался я домой. Дорогу мне преградили зареченские. Впереди стоял мордастый Пронька Сусеков.
Он ловко выпустил сквозь зубы длинную струю слюны и медленно смерил меня неприветливым взглядом:
- Долг платежом красен.
Это я и без него понял. С зимы точит на меня зуб. Колотил тогда он Федьку, а я заступился. И хотя Пронька сильнее, я все же приловчился и расшиб ему нос. Теперь отыграется. Вон сколько их! Затосковало сердце.
Пронька не торопился. Знал: бежать мне некуда - позади речка.
- Гля, тряпку повесил, - сказал он своему дружку, длинному, как жердь, Ваське Лопуху. - Сморкаешься в нее аль заместо большевицкого креста?
Зареченские аж застонали от удовольствия и предвкушения расплаты, а Васька Лопух пошевелил ушами. Уши у него большие, как лопухи, и умеет он ими прядать, как лошадь.
Пронька дернул меня за галстук, лениво так дернул.
- Не цапай! - вырвал я галстук из его рук.
- Но, ты - мировая революция, - спокойно сказал Пронька. И это было самое страшное - его спокойствие. - Юшкой умоешься. Поджилки не трясутся?
- Трясутся, - признался я.
- То-то. - Довольная улыбка расплылась у Проньки по лицу. Голос его даже подобрел.
У меня на миг появилась мысль, что, может, все обойдется. Но я слишком хорошо знал Пронькину поноровку, чтобы поверить своей надежде.
- Сейчас еще не так затрясутся.
- Ну и пускай! Только один на один у тебя кишка тонка!
- Но-но! - угрожающе предупредил Пронька и так дернул за галстук, что я едва устоял на ногах.
Я залепил ему затрещину.
- Ах, так! - удивленно лупнул глазами Пронька. - С тобой по-человечески, а ты драться? Ну, теперь держись! Хочешь?
- Хочу!
- На!
- Получай!
Мы обменялись оплеухами, молниеносными, как удары сабель.
И вдруг пропал у меня страх, перестали трястись коленки. Сколько на одного! А один на один любой потрусит! А главное, галстук у меня на груди. Он мне силы придавал. И этому губастому Проньке я все равно не поддамся! Пускай он больше меня и сильнее, а все равно не поддамся! И всем им не поддамся!
- Ордой на одного! - отчаянно крикнул я. - А ну тронь!
- И трону! - наступал Пронька.
- Тронь!!
- Трону!!
Дрался я отчаянно: и руками, и ногами, и зубами. Но зареченские здорово избили меня. До огненных брызг в глазах.
Отняла бабка Ликановна, что шла на речку полоскать белье.
- За чтой-то они тебя, касатик?
Я молча отмывал нос и боялся, как бы она не углядела моих слез. Ликановна ахала, вздыхала, сморкалась в фартук, будто нос расквасили ей, а не мне.
Галстук я все же отстоял, как ни старались его стянуть зареченские. Чуть не задушили. И никому и никогда не позволю хвататься за него! Я твердо запомнил слова Надежды Федоровны, что на галстуке горит кровь рабочего класса и трудового крестьянства. Берегите галстук как зеницу ока и честно носите его на груди! Теперь на нем была и из моего собственного носа кровь. Эх, кабы один на один!
Дома отец оценил синяки, которыми я разжился, и остановил взгляд на помятом галстуке.
- В пионеры вступил, - пояснил я.
- Вижу. Дрался за что?
- За галстук.
- С кем?
- С Пронькой Сусековым. Еще Васька Лопух был и все зареченские.
- Та-ак, правильно. Запомни: кто не сбережет в детстве красный галстук, тот не сбережет взрослым партийный билет. А мы теперь с тобой оба партийные.
- Как это? - удивился я.
- А так. Ты - пионер, я - большевик, и цель у нас одна - коммунизм. Теперь ты не просто Ленька, а пионер Ленька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Я давно замечаю, что она приглядывается ко мне. Особенно после того, как однажды, возвращаясь поздно вечером от Федьки, наткнулся у калитки дома, где живет Надежда Федоровна, на нее и... отца.
По дороге домой отец сказал, что проводил Надежду Федоровну по пути и спрашивал у нее, как я учусь. Что про учебу спрашивал, это понятно. А вот как "по пути" на другой конец села попал, это непонятно. Ну, а в общем-то все ладно сошло. Отец даже не заметил, что уже ночь, а я по улицам мотаюсь...
Когда нас приняли в пионеры и всем повязали галстуки, мы хором запели:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры
Дети рабочих.
Потом Федька с барабаном встал впереди колонны, а Степка и я - позади него, и пошли на митинг, на базарную площадь.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
Барабанил Федька здорово, палочки так и мелькали. И когда успел научиться? По шее у него катил ядреный пот, а уши раскалились как угли. Раз он обернулся и показал язык. Степка притворился, что не видит. Накануне они поспорили на Степкин складешок. Федька божился, что будет барабанить на митинге, а Степка сказал: "Облезешь, так тебе и дали". Теперь Степке придется распрощаться со складешком.
На базарной площади сделана дощатая трибуна, и на ней прибит кумачовый плакат: "Все - в колхоз!"
На трибуне отец стоит. А кругом народу! Все село высыпало. Пока мы строились возле трибуны и спорили, кому где стоять, отец заговорил, зажав фуражку в руке, как Ленин на картинке.
Самого начала я не слышал, потому что разнимал друзей. Они сцепились из-за того, что Федька опять показал язык, а Степке обидно, конечно. Небось не сладко со складешком расставаться.
- ...Международная гидра капитализма подымает голову, - говорил отец. - В Германии к власти лезут фашисты. У нас тоже враг подымает голову. Появились листки, в которых грозят тем, кто вступил в колхоз. Это дело кулацких рук, тех, кого еще не раскулачили. - Голос отца зазвенел. Но нас не запугать! Партия большевиков, ВКП(б), не остановится на полпути!
Я смотрю на зареченских мальчишек, на их атамана Проньку Сусекова, кулацкого сынка. Зимой я ему расквасил нос. Сейчас исподтишка он показывает мне кулак. Я тоже в долгу не остаюсь.
- ...В Катунском подожгли амбар с семенным фондом, - продолжал отец. - Это тоже дело кулацких рук. Они хотели оставить нас без семян, чтобы нечем было молодому колхозу сеять. Бьют прямо под дых. Но не выйдет!
Я смотрю на отца, и кулаки мои сжимаются вместе с его кулаками, его слова - это мои слова, и сердца наши стучат враз. Под дых - это они умеют. Пронька всегда под дых бьет...
После митинга с флагами и с революционными песнями прошли по главной улице села. А наш отряд пионеров пел песню про барабанщика:
Мы шли под грохот канонады,
Мы смерти смотрели в лицо.
Вперед продвигались отряды
Спартаковцев, смелых бойцов.
И тихо было, затаенно за глухими кулацкими заплотами.
Потом все разошлись по домам, а мы подались на Ключарку. Поиграли в лапту, "попекли блинов" на воде плоскими галечками, повалялись на проклюнувшейся травке.
Федька с нами не играл. Он сидел на перевернутой лодке и пел:
...Погиб наш юный барабанщик,
Но песня о нем не умрет.
Жалостливо пел. Наверно, себя видел убитым.
Узким проулком возвращался я домой. Дорогу мне преградили зареченские. Впереди стоял мордастый Пронька Сусеков.
Он ловко выпустил сквозь зубы длинную струю слюны и медленно смерил меня неприветливым взглядом:
- Долг платежом красен.
Это я и без него понял. С зимы точит на меня зуб. Колотил тогда он Федьку, а я заступился. И хотя Пронька сильнее, я все же приловчился и расшиб ему нос. Теперь отыграется. Вон сколько их! Затосковало сердце.
Пронька не торопился. Знал: бежать мне некуда - позади речка.
- Гля, тряпку повесил, - сказал он своему дружку, длинному, как жердь, Ваське Лопуху. - Сморкаешься в нее аль заместо большевицкого креста?
Зареченские аж застонали от удовольствия и предвкушения расплаты, а Васька Лопух пошевелил ушами. Уши у него большие, как лопухи, и умеет он ими прядать, как лошадь.
Пронька дернул меня за галстук, лениво так дернул.
- Не цапай! - вырвал я галстук из его рук.
- Но, ты - мировая революция, - спокойно сказал Пронька. И это было самое страшное - его спокойствие. - Юшкой умоешься. Поджилки не трясутся?
- Трясутся, - признался я.
- То-то. - Довольная улыбка расплылась у Проньки по лицу. Голос его даже подобрел.
У меня на миг появилась мысль, что, может, все обойдется. Но я слишком хорошо знал Пронькину поноровку, чтобы поверить своей надежде.
- Сейчас еще не так затрясутся.
- Ну и пускай! Только один на один у тебя кишка тонка!
- Но-но! - угрожающе предупредил Пронька и так дернул за галстук, что я едва устоял на ногах.
Я залепил ему затрещину.
- Ах, так! - удивленно лупнул глазами Пронька. - С тобой по-человечески, а ты драться? Ну, теперь держись! Хочешь?
- Хочу!
- На!
- Получай!
Мы обменялись оплеухами, молниеносными, как удары сабель.
И вдруг пропал у меня страх, перестали трястись коленки. Сколько на одного! А один на один любой потрусит! А главное, галстук у меня на груди. Он мне силы придавал. И этому губастому Проньке я все равно не поддамся! Пускай он больше меня и сильнее, а все равно не поддамся! И всем им не поддамся!
- Ордой на одного! - отчаянно крикнул я. - А ну тронь!
- И трону! - наступал Пронька.
- Тронь!!
- Трону!!
Дрался я отчаянно: и руками, и ногами, и зубами. Но зареченские здорово избили меня. До огненных брызг в глазах.
Отняла бабка Ликановна, что шла на речку полоскать белье.
- За чтой-то они тебя, касатик?
Я молча отмывал нос и боялся, как бы она не углядела моих слез. Ликановна ахала, вздыхала, сморкалась в фартук, будто нос расквасили ей, а не мне.
Галстук я все же отстоял, как ни старались его стянуть зареченские. Чуть не задушили. И никому и никогда не позволю хвататься за него! Я твердо запомнил слова Надежды Федоровны, что на галстуке горит кровь рабочего класса и трудового крестьянства. Берегите галстук как зеницу ока и честно носите его на груди! Теперь на нем была и из моего собственного носа кровь. Эх, кабы один на один!
Дома отец оценил синяки, которыми я разжился, и остановил взгляд на помятом галстуке.
- В пионеры вступил, - пояснил я.
- Вижу. Дрался за что?
- За галстук.
- С кем?
- С Пронькой Сусековым. Еще Васька Лопух был и все зареченские.
- Та-ак, правильно. Запомни: кто не сбережет в детстве красный галстук, тот не сбережет взрослым партийный билет. А мы теперь с тобой оба партийные.
- Как это? - удивился я.
- А так. Ты - пионер, я - большевик, и цель у нас одна - коммунизм. Теперь ты не просто Ленька, а пионер Ленька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25