Дали общий свет. Александр Сергеевич беседовал с Мишей.
- Вот некоторые субъекты говорят, что раньше было лучше, жизнь была
спокойнее, - сказал Александр Сергеевич. - Но это не так, и вы это
здорово показали. Культурный прогресс человечества идет очень медлен-
но. Мы живем в лучшее время, по сравнению с прошлыми временами, хотя
дикости еще много, но значительно меньше, чем прежде. И вы пишете луч-
ше, чем прежде... Тогда вы плели, как вон Маша, - кивнул Александр
Сергеевич в ее сторону, - непроницаемую словесную ткань, и только. Хо-
тя тканью то плетение назвать нельзя. Ткань - вещественна и имеет свое
предназначение, а то было нечто... бессмысленное. Когда нечего ска-
зать, я думаю, когда пуста душа, то начинается плетение, объемы, гла-
вы, как роман на голову, вместо снега! Мертвые слова, фанерное искусс-
тво. А у слов есть душа! Вот в чем дело. Эту душу слов нужно почувс-
твовать и познакомить слово со словом. А это могут делать единицы.
Ильинская, сидевшая рядом с Алексеем, шепотом спросила у него:
- Как вы думаете, Маша живет с Абдуллаевым?
- Разумеется, - прошептал Алексей.
- А как же Миша?
- Миша ее никогда не любил. Он прежде видел в ней коллегу по худо-
жественной прозе, а теперь... Инерция знакомств, работы. Абдуллаев те-
перь ему платит тысячу долларов.
- Пойдемте обедать, - сказал Абдуллаев.
Свет погас. Прожектор выхватил крупно руки Маши. Алексей из темноты
бодро запел:
Пройдут года, настанут дни такие, Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые, Руками золотыми назовет.
Повсюду будем первыми по праву. И говорим от сердца от всего, Что
не уроним трудовую славу Своей страны, народа своего!
После этого луч прожектора осветил сидящую в кресле Ильинскую. Она
задумчиво смотрела в зрительный зал.
- Муж оставил меня в пятьдесят шестом году. Я играла горничных и
воспитывала сына. Когда сыну исполнилось двадцать лет, он начал зани-
маться штангой. За год накачался до неузнаваемости. Стал победителем
первенства страны, и умер скоропостижно. Я думаю, он совершал ежеднев-
ное насилие над своим организмом ради дурацкой победы, о которой те-
перь никто не помнит. И я, сознаюсь, совершила насилие над собой, с
горя родила от главрежа Гену. То было в шестьдесят шестом году. И вот
Гена вырос, стал гражданином США, я пожила у него в Нью-Йорке, а те-
перь он здесь, устроил представительство своей фирмы, торгует компь-
ютерами. И жизнь теперь кажется лирикой, которую можно читать, а можно
и не...
Пошел дождь. По стеклам террасы потекли струйки.
После обеда Абдуллаев сказал:
- Я с Мишей съезжу на переговоры. К восьми часам вернемся.
Они ушли.
И дождь кончился. Выглянуло солнце. На улице было жарко, даже душ-
но.
- Пойдемте купаться, - сказала Маша.
- Я останусь, почитаю, - сказала Ильинская.
- Что вы читаете? - спросила Маша.
- Борхеса.
- А я к нему охладела, - сказала Маша. - Вообще охладела к прозе.
- Может быть, и я охладею, - сказала Ильинская.
Александр Сергеевич поднялся, сказал:
- Да, нужно прогуляться к реке, ноги помочить.
- Идемте, - сказал Алексей. - Я удочку возьму.
- Днем, говорят, плохо клюет, - сказал Александр Сергеевич.
- А я так с ней посижу.
Они вышли на крыльцо и по асфальтированной дорожке, по обе стороны
которой цвели пионы, спустились к реке. Тут был устроен пляж, насыпан
желтый мелкий песок, врыты скамейки.
Маша разделась. На ней был белый купальник. Александр Сергеевич
увидел ее загорелые плечи и худенькие, как крылья, лопатки. Маша стоя-
ла лицом к реке и размахивала руками.
- У вас красивая фигура, - сказал Алексей.
- Я об этом никогда не заботилась, - сказала Маша.
Алексей молча пошел вдоль берега к кустам. Там он размотал удочку,
бросил крючок в воду и сел на траву, затем стащил с себя рубашку.
Александр Сергеевич не спеша разделся и, опережая Машу, пошел в во-
ду. Он шел медленно, ощупывая ступнями дно, и когда вода стала ему по
грудь, поплыл саженками на тот берег. Маша поплыла за ним подобием
брасса. Они вылезли на том берегу и принялись загорать.
- Я хотел вас спросить об Абдуллаеве, - сказал Александр Сергеевич.
- Что?
- Спрашиваю об Абдуллаеве. Что он за человек?
- Талантливый человек.
- Вы любите его?
- Нет. Я просто с ним сплю, - лениво сказала Маша.
- Собственно, это я и хотел узнать.
- Узнали?
- Узнал.
- А вы что тут делаете? - спросила Маша.
- Спасаюсь от нищенства, - усмехнулся Александр Сергеевич.
- Спасибо за откровенность.
- У меня комната в коммуналке. В любую минуту я могу уехать отсюда.
А зачем? Здесь я сыт, обласкан. Имею хороших собеседников, не беспоко-
юсь о куске. И мне Абдуллаев нравится.
- Чем?
- Никогда не задает вопросов.
- Вон кто-то на лодке плывет, - сказала Маша.
- Я бы сейчас поел окрошки, да чтобы квас был похолоднее и свежих
огурчиков побольше... У вас, Маша, есть цель жизни? - вдруг спросил
Александр Сергеевич.
Маша недоуменно посмотрела на него.
- Это про жизнь? Что ее нужно прожить так, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы? - усмехнулась Маша и добавила: -
"Как закалялась сталь"...
- При чем здесь "Как закалялась сталь"! Это Чехов. У него бригада,
писавшая эту "Сталь", списала. Я хорошо помню этот кусок. Слушайте:
"Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, краси-
во. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется
делать историю, чтобы те же поколения не имели права сказать про каж-
дого из нас: то было ничтожество или еще хуже того"... Но Чехов не был
бы Чеховым, если бы не довел эту мысль до логического конца: "Я верю и
в целесообразность, и в необходимость того, что происходит вокруг, но
какое мне дело до этой необходимости, зачем пропадать моему "я"?" Вот
в чем дело. В "Стали" человек стада дан, а у Чехова индивидуальности,
жизнь каждого - бесценна, божественна.
Маша долгим взглядом следила за лодкой, затем сказала:
- У меня какие-то провалы в душе. Ничего не понимаю, что вы говори-
те. Со мной часто так бывает, смотрю, слушаю, но ничего не понимаю.
Все куда-то проваливается. Но каждый отдельный момент кажется важным,
самым важным! Я с какой-то исступленностью сочиняла рассказы, стреми-
лась к оригинальности... И все провалилось, затянулось, забылось. К
чему? Зачем? Неизвестно.
- Искусство требует каждодневной работы в течение всей жизни, бе-
зоглядного служения, и тогда, когда тебя печатают, и тогда, когда тебя
не печатают. Каждый день!
- Мне скучно каждый день заниматься одним и тем же, - сказала Маша.
- Я хочу разнообразия, полноты впечатлений!
- Значит, вы не художник, - мягко сказал Александр Сергеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11