А как напишут? Будут вызывать ребят к доске: "Расскажи про последний день войны". А как расскажут про то, что происходит сейчас, сегодня, с нами?.. Неужели они смогут забыть о том, что пережили мы, о том, какой ценой мы добыли победу и как сегодня радуемся этой победе? Нет, они не посмеют об этом забыть! Никогда!"
Кочковатой, ухабистой была дорога фронтовая. Подпрыгивали ящики с пустыми снарядными гильзами и позвякивали, как бы подыгрывая весёлой музыке оркестра.
И вот крайняя в ящике гильза последнего снаряда, подпрыгнув, выскочила из гнезда и, упав на дорогу, звякнула о камень.
- Стой! - закричал замковый.
Он был аккуратным солдатом. И раньше следил, чтобы добро, а паче всего цветной металл, не пропадало даром. А тут...
- Стой же, говорю! Гильзу подобрать надо. Сто-ой! Ну вот, стал наконец. Погоди, сейчас сбегаю. Особенная она. От последнего снаряда...
Он поднял гильзу, обтёр её какой-то ветошью и протянул лейтенанту Шарову:
- Глядите, товарищ лейтенант: роспись.
Лейтенант медленно поворачивал золотисто-матовую гильзу, закоптелую внутри, а замковый всё говорил, удивлённо ахая:
- Ишь ты, надо же, видать, мальчонка писал! Чтоб я не сошёл с этого места, мальчонка. По почерку видать...
И вместе с лейтенантом Шаровым они читали на крутых щеках отстрелянной гильзы: "Даю сверх плана на окончательную гибель фашизма! Володя Ратиков".
Несколько рук потянулось к снарядному стакану. Все солдаты артиллерийского расчёта хотели прочитать, что написал мальчик.
- Ну что ж, - сказал лейтенант Шаров, - прав оказался Володя Ратиков. Оно так и вышло: "На окончательную гибель фашизма!" Как по писаному...
ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ
Володя Ратиков уже встал. Он начищал зубным порошком бляху на поясе. Мать гладила новую гимнастёрку. Ната вытащила из шкафа мягкие войлочные туфли и хотела положить их перед отцовской кроватью: пусть сразу переобуется, как приедет. Он ведь с работы приходил, туфли спрашивал, ботинки снимал, а военные кирзовые сапоги куда тяжелее.
Но Галина Фёдоровна взяла Нату за руку:
- Положи на место!
- Почему, мамочка?
- А я говорю: положи. - Она вытерла рукавом мокрые щёки и сказала уже более ласково: - Не надо, Наточка. Пусть полежат в шкафу. Вот так, умница...
Ната положила туфли в шкаф и подошла к брату:
- Володя!
- Что, Наточка?!
- Почему мама сказала: "Пусть полежат"? Ну скажи, Володя...
Прошли тысяча четыреста восемнадцать дней войны. Ната за это время выросла, но не настолько, чтобы мама и Володя могли говорить с ней обо всём. Она перешла уже в старшую группу. Правда, группа эта была детсадовская, но всё равно старшая. Тут девочки и особенно мальчики всё-всё знали про войну: какие у нас есть самолёты "Яки" и что такое таран, у кого папа танкист, а у кого лётчик. Были и такие дети, у которых папы не было. Они это точно знали, потому что пришла похоронка. А когда Нату спрашивали, есть у неё папа, она говорила:
- Есть. Только он без вести пропавший.
И была такая девочка в этой старшей группе, что сказала Наташе:
- Без вести. Значит, считай, что у тебя его нет.
- А вот и есть! А вот и есть! А вот и есть! - выкрикнула Ната и заплакала.
- Когда же он приедет? - спросила та злая девочка.
Ната перестала плакать, вытерла ладонью щёки и сказала:
- Скоро!
- А сколько это - скоро?
Наташа задумалась. Она и сама не знала, сколько это - скоро. Помолчала, помолчала и сказала:
- Как немцев побьют, так и приедет.
Но девчонка та не сдавалась. Ужасная она была спорщица. Совсем поперечная какая-то. Девчонка сказала:
- А их и сейчас наши бьют! Что ж папка твой не едет?!
И опять Ната не сразу ответила, а только подумала:
"Ну что, что бьют? А не совсем ещё побили. Вот как совсем побьют, так и приедет... Вот как дам тебе, не будешь дразниться..."
И няня из группы ругала ту девочку за то, что та дразнила Наташу. Нянюшка, к которой Ната много раз приставала с вопросом, что это такое: "Пропал без вести?" - говорила:
- Будут вести. Война кончится, и всем придут хорошие вести. Зачем о плохом прежде думать? Тогда, если плохое, так одно, доченька, два раза на сердце камнем ляжет: когда думаешь и когда сделается. А ты думай хорошее. Оно по-хорошему и выйдет. Поняла?
Нет, не всё поняла Наташа. Что с того, что в будущем году подходило время идти в школу? Была-то она ещё маленькой. И знала одно: кончится война и папа приедет. Слова же "пропал без вести" не могла взять в толк. И может быть, потому не разбиралась до конца в этих словах, что не хотела понимать их страшного смысла.
В это раннее утро и она и Володя проснулись от артиллерийского залпа.
- Мама! - крикнул Володя. - Который час?
Галина Фёдоровна отворила дверь.
- Дети, - сказала она, - ночью сообщили, что кончилась война. По радио объявили.
Вслед за этим грохнул и тонко зазвенел стеклом в раме артиллерийский залп. Яркий свет вспыхнул за окном.
Володя вскочил с кровати и выглянул на улицу.
Ребята и взрослые бежали по тротуару и по мостовой, подбрасывая вверх кепки и шляпы.
Чёрная тарелка репродуктора в комнате Ратиковых, та самая, что сообщила: "Война!", теперь рокотала, передавая выстрелы салюта и эхо этих радостных выстрелов. Ведь это были такие же, по сути дела, холостые и мирные выстрелы, как тот последний выстрел батареи лейтенанта Шарова снарядом Володи Ратикова.
Володя видел, как за окном незнакомые люди обнимали и целовали друг друга, а военных поднимали на руки, качали. Сквозь закрытые рамы и сюда, в комнату, доносились радостные возгласы, смех, песни, приветственные крики - всё то, что можно назвать одним словом - счастье.
А у Володи чувство радости и тяжкого горя было как-то одновременно.
Вот у самого окна высоко взлетал, хохоча и вскрикивая, невысокий человек в защитного цвета гимнастёрке с сержантскими погонами.
Мокрая прядь волос свисала на глаза, медали на гимнастёрке болтались туда-сюда, позвякивая друг о друга. Смотреть страшно было. Но когда прядь волос сержанта откидывалась назад, Володя видел его озорные, радостные глаза. Совсем не трудно было понять, что человек этот счастлив, и все те, кто с озорством качали его, тоже были весело-радостно счастливы. Они кричали "ура!", и сержант, задыхаясь, кричал "ура!".
Чем-то сержант напомнил Володе отца. А жив ли отец? Вот и мама запретила Нате достать из тумбочки его комнатные туфли. Значит, не верит, что жив, не надеется...
Этот день был днём отдыха.
Володя долго мылся над раковиной в кухне, тёр щёткой шершавые пальцы. Отец увидит эту его руку с мозолями и грубой кожей... А вернётся ли отец?
Неизвестность была мучительной. Но Володя не хотел думать о плохом. Он бы разрешил Натке положить комнатные туфли отца перед кроватью. Он верил в хорошее. "Это будет так, - думал Володя. - Откроется дверь, и совсем неожиданно войдёт отец и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Кочковатой, ухабистой была дорога фронтовая. Подпрыгивали ящики с пустыми снарядными гильзами и позвякивали, как бы подыгрывая весёлой музыке оркестра.
И вот крайняя в ящике гильза последнего снаряда, подпрыгнув, выскочила из гнезда и, упав на дорогу, звякнула о камень.
- Стой! - закричал замковый.
Он был аккуратным солдатом. И раньше следил, чтобы добро, а паче всего цветной металл, не пропадало даром. А тут...
- Стой же, говорю! Гильзу подобрать надо. Сто-ой! Ну вот, стал наконец. Погоди, сейчас сбегаю. Особенная она. От последнего снаряда...
Он поднял гильзу, обтёр её какой-то ветошью и протянул лейтенанту Шарову:
- Глядите, товарищ лейтенант: роспись.
Лейтенант медленно поворачивал золотисто-матовую гильзу, закоптелую внутри, а замковый всё говорил, удивлённо ахая:
- Ишь ты, надо же, видать, мальчонка писал! Чтоб я не сошёл с этого места, мальчонка. По почерку видать...
И вместе с лейтенантом Шаровым они читали на крутых щеках отстрелянной гильзы: "Даю сверх плана на окончательную гибель фашизма! Володя Ратиков".
Несколько рук потянулось к снарядному стакану. Все солдаты артиллерийского расчёта хотели прочитать, что написал мальчик.
- Ну что ж, - сказал лейтенант Шаров, - прав оказался Володя Ратиков. Оно так и вышло: "На окончательную гибель фашизма!" Как по писаному...
ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ
Володя Ратиков уже встал. Он начищал зубным порошком бляху на поясе. Мать гладила новую гимнастёрку. Ната вытащила из шкафа мягкие войлочные туфли и хотела положить их перед отцовской кроватью: пусть сразу переобуется, как приедет. Он ведь с работы приходил, туфли спрашивал, ботинки снимал, а военные кирзовые сапоги куда тяжелее.
Но Галина Фёдоровна взяла Нату за руку:
- Положи на место!
- Почему, мамочка?
- А я говорю: положи. - Она вытерла рукавом мокрые щёки и сказала уже более ласково: - Не надо, Наточка. Пусть полежат в шкафу. Вот так, умница...
Ната положила туфли в шкаф и подошла к брату:
- Володя!
- Что, Наточка?!
- Почему мама сказала: "Пусть полежат"? Ну скажи, Володя...
Прошли тысяча четыреста восемнадцать дней войны. Ната за это время выросла, но не настолько, чтобы мама и Володя могли говорить с ней обо всём. Она перешла уже в старшую группу. Правда, группа эта была детсадовская, но всё равно старшая. Тут девочки и особенно мальчики всё-всё знали про войну: какие у нас есть самолёты "Яки" и что такое таран, у кого папа танкист, а у кого лётчик. Были и такие дети, у которых папы не было. Они это точно знали, потому что пришла похоронка. А когда Нату спрашивали, есть у неё папа, она говорила:
- Есть. Только он без вести пропавший.
И была такая девочка в этой старшей группе, что сказала Наташе:
- Без вести. Значит, считай, что у тебя его нет.
- А вот и есть! А вот и есть! А вот и есть! - выкрикнула Ната и заплакала.
- Когда же он приедет? - спросила та злая девочка.
Ната перестала плакать, вытерла ладонью щёки и сказала:
- Скоро!
- А сколько это - скоро?
Наташа задумалась. Она и сама не знала, сколько это - скоро. Помолчала, помолчала и сказала:
- Как немцев побьют, так и приедет.
Но девчонка та не сдавалась. Ужасная она была спорщица. Совсем поперечная какая-то. Девчонка сказала:
- А их и сейчас наши бьют! Что ж папка твой не едет?!
И опять Ната не сразу ответила, а только подумала:
"Ну что, что бьют? А не совсем ещё побили. Вот как совсем побьют, так и приедет... Вот как дам тебе, не будешь дразниться..."
И няня из группы ругала ту девочку за то, что та дразнила Наташу. Нянюшка, к которой Ната много раз приставала с вопросом, что это такое: "Пропал без вести?" - говорила:
- Будут вести. Война кончится, и всем придут хорошие вести. Зачем о плохом прежде думать? Тогда, если плохое, так одно, доченька, два раза на сердце камнем ляжет: когда думаешь и когда сделается. А ты думай хорошее. Оно по-хорошему и выйдет. Поняла?
Нет, не всё поняла Наташа. Что с того, что в будущем году подходило время идти в школу? Была-то она ещё маленькой. И знала одно: кончится война и папа приедет. Слова же "пропал без вести" не могла взять в толк. И может быть, потому не разбиралась до конца в этих словах, что не хотела понимать их страшного смысла.
В это раннее утро и она и Володя проснулись от артиллерийского залпа.
- Мама! - крикнул Володя. - Который час?
Галина Фёдоровна отворила дверь.
- Дети, - сказала она, - ночью сообщили, что кончилась война. По радио объявили.
Вслед за этим грохнул и тонко зазвенел стеклом в раме артиллерийский залп. Яркий свет вспыхнул за окном.
Володя вскочил с кровати и выглянул на улицу.
Ребята и взрослые бежали по тротуару и по мостовой, подбрасывая вверх кепки и шляпы.
Чёрная тарелка репродуктора в комнате Ратиковых, та самая, что сообщила: "Война!", теперь рокотала, передавая выстрелы салюта и эхо этих радостных выстрелов. Ведь это были такие же, по сути дела, холостые и мирные выстрелы, как тот последний выстрел батареи лейтенанта Шарова снарядом Володи Ратикова.
Володя видел, как за окном незнакомые люди обнимали и целовали друг друга, а военных поднимали на руки, качали. Сквозь закрытые рамы и сюда, в комнату, доносились радостные возгласы, смех, песни, приветственные крики - всё то, что можно назвать одним словом - счастье.
А у Володи чувство радости и тяжкого горя было как-то одновременно.
Вот у самого окна высоко взлетал, хохоча и вскрикивая, невысокий человек в защитного цвета гимнастёрке с сержантскими погонами.
Мокрая прядь волос свисала на глаза, медали на гимнастёрке болтались туда-сюда, позвякивая друг о друга. Смотреть страшно было. Но когда прядь волос сержанта откидывалась назад, Володя видел его озорные, радостные глаза. Совсем не трудно было понять, что человек этот счастлив, и все те, кто с озорством качали его, тоже были весело-радостно счастливы. Они кричали "ура!", и сержант, задыхаясь, кричал "ура!".
Чем-то сержант напомнил Володе отца. А жив ли отец? Вот и мама запретила Нате достать из тумбочки его комнатные туфли. Значит, не верит, что жив, не надеется...
Этот день был днём отдыха.
Володя долго мылся над раковиной в кухне, тёр щёткой шершавые пальцы. Отец увидит эту его руку с мозолями и грубой кожей... А вернётся ли отец?
Неизвестность была мучительной. Но Володя не хотел думать о плохом. Он бы разрешил Натке положить комнатные туфли отца перед кроватью. Он верил в хорошее. "Это будет так, - думал Володя. - Откроется дверь, и совсем неожиданно войдёт отец и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19