– Я его на обратном пути понюхаю.
Наконец они пришли к дому Галины Ивановны.
– Вон Володька! – сказал Тяпкин и прижался носом к изгороди. – Гляди, вон бегает, какой противный!
Лёша подпрыгнул выше травы, которая росла внизу, вдоль изгороди, и, обхватив штакетину ногами, повис на ней.
– Вижу… – сказал он. – Нет, ничего… Мальчик просто. Какие у него штанишки коротенькие! Мне нравятся… Я бы хотел такие штанишки.
Володя тоже заметил Тяпкина и подбежал к изгороди.
– Любка! – закричал он. – Ты одна пришла? Влетит тебе от матери.
Тяпкин высунул язык так, будто врач просил его показать горло, и произнес нечто вроде:
– Бе-бе-бе-э-э-э! Володька-болодька!
Лёша удивленно заглянул Тяпкину в рот и спросил:
– Ты что делаешь?
– Дражнюсь! – объяснил Тяпкин. – Это мы так дражнимся.
– Дура ты! – засмеялся Володька. – А это что за кузнечик? Или лягушонок?
– Сам лягушонок! – обиженно сказал Лёша. – Я Володя. Мальчик Володя.
– Это твой брат! – ехидно объяснил Тяпкин. – Твой брат, как ты: Володька-болодька!
– Это лягушонок! – повторил Володя. – Обыкновенный коричневый лягушонок!
Сунув в рот два пальца, Володя сильно засвистел и посмотрел на Лёшу, но Лёша не испугался, быстро перехватываясь по штакетине, долез до самого верха, так что оказался даже выше Володиных глаз, и тоже очень сильно и очень оглушительно свистнул, вытянув губы трубочкой, как если бы пил молоко.
– Вовка! – крикнул снизу из сада Володин старший брат Вася. – Генка с Павликом пришли. Пойдем на речку пескарей ловить. Бери сачок!
– Сейчас, – отозвался Володя и сказал Лёше: – Здо рово, лягушонок. Свистни ещё.
Тут к изгороди подошла я, схватила Тяпкина за руку.
– Это я кому говорила, чтобы не выходить за калитку! Это ты почему не слушаешься?… А ну пойдем домой, и к Галине Ивановне я тебя больше никогда не пушу!
Володя засмеялся и побежал к брату, проорав три раза:
– А Любке попало, а Любке попало, а Любке попало!..
Огорчившись за бедного Тяпкина и рассердившись на себя, я рванула его за руку и потащила домой.
– Ой, мама, Лёша! Ой, мама, Лёша! – зарыдал Тяпкин что есть мочи и сел на землю, выдираясь из моих рук. – Он без меня не найдет.
– Какой ещё Лёша! – совсем разозлившись, оглянулась я вокруг. – Кого ты ещё с собой притащила?
– Лёша! Он не здесь живет! Он потеряется! – Тяпкин ревел на весь поселок, и слезы лились потоком: очень ему было обидно, конечно.
– Ладно. – Я выпустила руку Тяпкина. – Найди сейчас же своего Лёшу, и пойдем отведем его домой!.. Его мама разрешила ему пойти с тобой? Тоже разумная женщина, он небось ещё меньше тебя?
– Меньше… У него нет мамы, – проворчал Тяпкин, всё ещё обиженно хлюпая. – Он с дедушками живет.
– Понятно, – язвительно вздыхала я, наблюдая, как Тяпкин рыщет по кустам. – И много у него дедушек?
– Семь, – ответил Лёша, вылезая из зарослей бузины.
Он, в общем, не показался мне странным, я даже не удивилась. Может быть, потому, что голова моя была занята работой.
– Это вот и есть Лёша? – спросила я обыкновенным голосом. – Нашла себе дружка под силу!.. Ладно, пойдем отведем его, да обедать пора.
– А что вы будете обедать? – спросил Лёша, прыгая рядом со мной. С другой стороны, держась за мою руку, поспевал Тяпкин.
– Молочную лапшу на первое.
– А на второе? – спросил Тяпкин, потому что больше любил второе, а ещё больше третье.
– На второе сосиски, а на третье кисель из сухой вишни. Лёша даже остановился и отстал на несколько прыжков, нам пришлось его дожидаться.
– Я люблю молочную лапшу, – сказал он, догнав меня.
– Вот как? А Люба не очень. Хорошо. Пожалуйста, идём к нам. А твои семь дедов тебя не хватятся?
– Не хватятся, не хватятся! – обрадованно заторопился Тяпкин, обожавший общество и беседу за едой. – Они его никогда не хватятся, он от них совсем ушел! У него такой противный дед Хи-хи, как Петр Яколич.
– А дедушка хороший, – сказал Лёша грустно. – Он меня любит.
– Кто? – не поняла я. – Этот дедушка Хи-хи?
– Тот дед просто. А это дедушка. Один есть такой… Он хороший.
– Ну ладно, так ты домой пойдешь или к нам обедать?
– К вам обедать, – сказал Лёша и запрыгал впереди меня. Мы уже шли оврагом к нашей калитке.
– Идите мойте руки.
Я стала накрывать на стол. Не знаю уж, как там приспособился мыть руки Лёша, но, возвращаясь в комнату, он с деловым видом тер свои широкие деревяшечки, и лицо у него было серьезным и даже торжественным. Видно, деды держали его впроголодь.
– Куда же мы твоего лешонка посадим? – спросила я Тяпкина. – Прямо хоть на стол сажай.
– На стол сажай! Конечно, на стол сажай! – согласился Тяпкин. – Ты ему полотенце постели – и пусть.
– Я не лешонок! – обиделся Лёша. – Я мальчик Володя.
– Какой же ты Володя? – удивилась я. – А кто же тогда Лёша?
Я хотела посадить его на стол, но он прекрасно забрался сам по ножке стола и задержался на краю, стоя на коленках. Тут уж я взяла его поперек живота и посадила на подстеленное полотенце. Не хватало ещё, чтобы он по чистой клеенке своими баретками топал. На ногах у него были какие-то деревянные квадратные башмачки.
Лёша сначала смирно сел, но, когда я налила ему в блюдце молочной лапши, он очень заволновался, заелозил, потом вскочил на ноги и плюхнулся на колени.
– Горячо, – сказала я. – Подожди, остынет.
Тяпкин придвинул к себе Лёшино блюдечко и стал дуть в него, а Лёша с другой стороны тоже стал дуть, они подняли тучу брызг, и я на них прикрикнула:
– А ну, перестаньте! Хватит баловаться!
– Я не балуюсь, – огорченно сказал Лёша. – Я очень кушать хочу.
Тут мне стало его жалко, я вспомнила, какой Тяпкин в младенчестве был страшный обжора, тоже никак не мог дождаться, пока остынет, и, утешая себя, повторял вслед за мной, пока я дула на кашу: «Дудут, дудут!..»
Короче говоря, я стала помешивать ложкой в блюдечке, дуть на молоко, а убедившись, что остыло, пододвинула блюдечко Лёше.
– Ешь, – сказала я. – Теперь не горячо. Но я все-таки не поняла, как тебя зовут – Лёша или Володя?
– Лёша и Володя, – сказал Тяпкин.
– Так не бывает, – возразила я.
– Бывает! – Лёша на мгновение оторвался от блюдечка. – Вон его зовут Люба и зовут Тяпкин.
– Тяпкин – это прозвище.
– И Лёша прозвище. – Он опять уткнулся в блюдечко, молоко и лапшинины исчезали в его вытянутых губах, точно в маленьком пылесосе. Где у него это всё помещалось – трудно понять, живот у Лёши был круглый и твердый, размером всего с небольшую картошку. Переваривалось, что ли, всё мгновенно? Потому, наверное, и энергии в нем было, как в приличной электростанции.
– Я очень молочко люблю, – сказал Лёша. – Только это с водой.
Тоже мне лактометр нашелся!
– У меня своей коровы нет, – обиделась я. – И потом, кто же это молочный суп на цельном молоке варит? Ладно, давайте есть второе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Наконец они пришли к дому Галины Ивановны.
– Вон Володька! – сказал Тяпкин и прижался носом к изгороди. – Гляди, вон бегает, какой противный!
Лёша подпрыгнул выше травы, которая росла внизу, вдоль изгороди, и, обхватив штакетину ногами, повис на ней.
– Вижу… – сказал он. – Нет, ничего… Мальчик просто. Какие у него штанишки коротенькие! Мне нравятся… Я бы хотел такие штанишки.
Володя тоже заметил Тяпкина и подбежал к изгороди.
– Любка! – закричал он. – Ты одна пришла? Влетит тебе от матери.
Тяпкин высунул язык так, будто врач просил его показать горло, и произнес нечто вроде:
– Бе-бе-бе-э-э-э! Володька-болодька!
Лёша удивленно заглянул Тяпкину в рот и спросил:
– Ты что делаешь?
– Дражнюсь! – объяснил Тяпкин. – Это мы так дражнимся.
– Дура ты! – засмеялся Володька. – А это что за кузнечик? Или лягушонок?
– Сам лягушонок! – обиженно сказал Лёша. – Я Володя. Мальчик Володя.
– Это твой брат! – ехидно объяснил Тяпкин. – Твой брат, как ты: Володька-болодька!
– Это лягушонок! – повторил Володя. – Обыкновенный коричневый лягушонок!
Сунув в рот два пальца, Володя сильно засвистел и посмотрел на Лёшу, но Лёша не испугался, быстро перехватываясь по штакетине, долез до самого верха, так что оказался даже выше Володиных глаз, и тоже очень сильно и очень оглушительно свистнул, вытянув губы трубочкой, как если бы пил молоко.
– Вовка! – крикнул снизу из сада Володин старший брат Вася. – Генка с Павликом пришли. Пойдем на речку пескарей ловить. Бери сачок!
– Сейчас, – отозвался Володя и сказал Лёше: – Здо рово, лягушонок. Свистни ещё.
Тут к изгороди подошла я, схватила Тяпкина за руку.
– Это я кому говорила, чтобы не выходить за калитку! Это ты почему не слушаешься?… А ну пойдем домой, и к Галине Ивановне я тебя больше никогда не пушу!
Володя засмеялся и побежал к брату, проорав три раза:
– А Любке попало, а Любке попало, а Любке попало!..
Огорчившись за бедного Тяпкина и рассердившись на себя, я рванула его за руку и потащила домой.
– Ой, мама, Лёша! Ой, мама, Лёша! – зарыдал Тяпкин что есть мочи и сел на землю, выдираясь из моих рук. – Он без меня не найдет.
– Какой ещё Лёша! – совсем разозлившись, оглянулась я вокруг. – Кого ты ещё с собой притащила?
– Лёша! Он не здесь живет! Он потеряется! – Тяпкин ревел на весь поселок, и слезы лились потоком: очень ему было обидно, конечно.
– Ладно. – Я выпустила руку Тяпкина. – Найди сейчас же своего Лёшу, и пойдем отведем его домой!.. Его мама разрешила ему пойти с тобой? Тоже разумная женщина, он небось ещё меньше тебя?
– Меньше… У него нет мамы, – проворчал Тяпкин, всё ещё обиженно хлюпая. – Он с дедушками живет.
– Понятно, – язвительно вздыхала я, наблюдая, как Тяпкин рыщет по кустам. – И много у него дедушек?
– Семь, – ответил Лёша, вылезая из зарослей бузины.
Он, в общем, не показался мне странным, я даже не удивилась. Может быть, потому, что голова моя была занята работой.
– Это вот и есть Лёша? – спросила я обыкновенным голосом. – Нашла себе дружка под силу!.. Ладно, пойдем отведем его, да обедать пора.
– А что вы будете обедать? – спросил Лёша, прыгая рядом со мной. С другой стороны, держась за мою руку, поспевал Тяпкин.
– Молочную лапшу на первое.
– А на второе? – спросил Тяпкин, потому что больше любил второе, а ещё больше третье.
– На второе сосиски, а на третье кисель из сухой вишни. Лёша даже остановился и отстал на несколько прыжков, нам пришлось его дожидаться.
– Я люблю молочную лапшу, – сказал он, догнав меня.
– Вот как? А Люба не очень. Хорошо. Пожалуйста, идём к нам. А твои семь дедов тебя не хватятся?
– Не хватятся, не хватятся! – обрадованно заторопился Тяпкин, обожавший общество и беседу за едой. – Они его никогда не хватятся, он от них совсем ушел! У него такой противный дед Хи-хи, как Петр Яколич.
– А дедушка хороший, – сказал Лёша грустно. – Он меня любит.
– Кто? – не поняла я. – Этот дедушка Хи-хи?
– Тот дед просто. А это дедушка. Один есть такой… Он хороший.
– Ну ладно, так ты домой пойдешь или к нам обедать?
– К вам обедать, – сказал Лёша и запрыгал впереди меня. Мы уже шли оврагом к нашей калитке.
– Идите мойте руки.
Я стала накрывать на стол. Не знаю уж, как там приспособился мыть руки Лёша, но, возвращаясь в комнату, он с деловым видом тер свои широкие деревяшечки, и лицо у него было серьезным и даже торжественным. Видно, деды держали его впроголодь.
– Куда же мы твоего лешонка посадим? – спросила я Тяпкина. – Прямо хоть на стол сажай.
– На стол сажай! Конечно, на стол сажай! – согласился Тяпкин. – Ты ему полотенце постели – и пусть.
– Я не лешонок! – обиделся Лёша. – Я мальчик Володя.
– Какой же ты Володя? – удивилась я. – А кто же тогда Лёша?
Я хотела посадить его на стол, но он прекрасно забрался сам по ножке стола и задержался на краю, стоя на коленках. Тут уж я взяла его поперек живота и посадила на подстеленное полотенце. Не хватало ещё, чтобы он по чистой клеенке своими баретками топал. На ногах у него были какие-то деревянные квадратные башмачки.
Лёша сначала смирно сел, но, когда я налила ему в блюдце молочной лапши, он очень заволновался, заелозил, потом вскочил на ноги и плюхнулся на колени.
– Горячо, – сказала я. – Подожди, остынет.
Тяпкин придвинул к себе Лёшино блюдечко и стал дуть в него, а Лёша с другой стороны тоже стал дуть, они подняли тучу брызг, и я на них прикрикнула:
– А ну, перестаньте! Хватит баловаться!
– Я не балуюсь, – огорченно сказал Лёша. – Я очень кушать хочу.
Тут мне стало его жалко, я вспомнила, какой Тяпкин в младенчестве был страшный обжора, тоже никак не мог дождаться, пока остынет, и, утешая себя, повторял вслед за мной, пока я дула на кашу: «Дудут, дудут!..»
Короче говоря, я стала помешивать ложкой в блюдечке, дуть на молоко, а убедившись, что остыло, пододвинула блюдечко Лёше.
– Ешь, – сказала я. – Теперь не горячо. Но я все-таки не поняла, как тебя зовут – Лёша или Володя?
– Лёша и Володя, – сказал Тяпкин.
– Так не бывает, – возразила я.
– Бывает! – Лёша на мгновение оторвался от блюдечка. – Вон его зовут Люба и зовут Тяпкин.
– Тяпкин – это прозвище.
– И Лёша прозвище. – Он опять уткнулся в блюдечко, молоко и лапшинины исчезали в его вытянутых губах, точно в маленьком пылесосе. Где у него это всё помещалось – трудно понять, живот у Лёши был круглый и твердый, размером всего с небольшую картошку. Переваривалось, что ли, всё мгновенно? Потому, наверное, и энергии в нем было, как в приличной электростанции.
– Я очень молочко люблю, – сказал Лёша. – Только это с водой.
Тоже мне лактометр нашелся!
– У меня своей коровы нет, – обиделась я. – И потом, кто же это молочный суп на цельном молоке варит? Ладно, давайте есть второе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20