давай хлеб, водку, мыло, соль.
Хоронили Колю в закрытом гробу. Он сильно разбился.
Похоронили Колю на кладбище Введенские горы, которое еще называется Немецким.
Вся наша дружина вместе с дядей Костей пришла на похороны и еще какие-то люди, которых я не знал. Отец Коли на фронте, а мама была.
И только Иры не было. Почему, не знаю.
* * *
Однажды на работе мне дали номер газеты "На боевом посту".
Я еще не видел такой газеты. Под заголовком было напечатано: "Орган политотделов УМКМ, УПО г. Москвы и Московской области и парткомов УНКВД г. Москвы и Московской области". Значит, милиция и пожарная охрана.
- Там про вас напечатано, - сказали мне.
Газета живописала дела нашей дружины, о Коле писала, как о живом, а под заметкой были стихи:
Зенитчикам
В час, когда грохочет канонада
И прожектор, гладя небосвод,
Вместе с огнедышащим снарядом
Схватывает вражий самолет,
Мы, друзья, о вас не забываем
За станком, за партой, у стола.
Мы всегда и всюду ощущаем
Ваши благородные дела.
Сотни раз, скрываясь облаками,
Поздней ночью и осенним днем
Враг летел над нашими домами
С грузом смерти под своим крылом.
И тогда в лесах и у опушек,
На просторных наших площадях
Поднимались жерла ваших пушек,
Цель ища высоко в облаках.
За покой, нарушенный врагами,
И сирены заунывный вой,
За дома с разбитыми стенами,
За ребячью кровь на мостовой
Вы не раз с врагом сводили счеты,
Приводя свои зенитки в бой.
Сотни чернокрылых самолетов
Гибель находили под Москвой.
И сейчас, когда приходит вечер,
Мы спокойно смотрим в синеву,
Зная, вы всегда готовы к встрече,
Зорко стерегущие Москву.
Н и к о л а й Л я с к о в с к и й, 16 лет,
боец добровольной пожарной
дружины при домоуправлении No 10.
А я и не знал, что Коля писал стихи.
Я отдал газету Ире.
* * *
Зима тянулась медленно, и, хотя на фронте дела шли удачно, у меня на душе из-за Иры было по-прежнему горько и неспокойно. С ней мы виделись ежедневно на дежурствах, но говорили мало и больше так, ни о чем. Какая-то ниточка уже давно оборвалась меж нами, а после гибели Коли это почувствовалось особенно. Но вот наступил март, а за ним и апрель. Налеты на Москву стали чаще, но пришла и первая радость. Меня, кажется, брали в Красную Армию. Я, конечно, похвалился перед всеми на работе и в дружине, прежде всего перед Ирой. И она сказала:
- Хорошо. - Немного вроде задумалась, а потом спросила: - А ты ничего не замечаешь?
- А что? - не понял я.
- У меня будет ребенок, - просто сказала Ира.
Я опешил:
- Как?
- А разве не заметно? - сказала она.
- Нет.
- А все замечают.
Наверно, это было глупо, но я долго молчал, не зная, что сказать, и панически боялся посмотреть на ее живот.
Потом спросил:
- А он кто?
- Кто он? - переспросила Ира.
- Ну, папа, что ли, как там? - промямлил я.
- Коля, - сказала Ира.
* * *
Когда я попал на фронт, мы переписывались с Ирой. Не часто, но довольно регулярно. В сорок четвертом и она ушла на фронт, так и не доучившись на зубного техника, но мы были далеко друг от друга и опять только переписывались.
А после войны мы поженились.
Наша старшая дочь ничего не знает о Коле.
И дома мы о нем не говорим.
Но часто, конечно, вспоминаем.
И каждый по-своему.
МАМА
Отец умер три года назад, когда ей, Зине, было тринадцать. Умер он далеко, на пограничной заставе, где был в командировке, и в Москве, на похоронах, они прощались не с отцом, а с закрытым цинковым гробом. Мама была совершенно беспомощна, и похороны организовали сослуживцы. Их, военных, было много, и еще был военный оркестр и салют. Мама стояла с замершим восковым лицом, не плакала, ничего не говорила, и Зина придерживала ее за руку, чтобы не упала. Так же молча сидела она и на поминках, и все быстро разошлись, а потом легла и спала больше суток, и Зина ходила вокруг на цыпочках, боясь разбудить ее.
Полгода они жили странно, почти не общаясь друг с другом. Правда, мама по-прежнему ходила к себе на ткацкую фабрику, ее наградили орденом по итогам пятилетки и избрали депутатом, и портрет ее висел на районной доске Почета. Зина каждый день видела эту доску по пути в школу и из школы. Но дома мама была замкнута. Готовила, стирала и все. И телевизор почти не смотрела. И Зина не знала, как подобрать к ней какие-нибудь ключи, заставить встряхнуться. Пыталась и про школу рассказывать, придумала даже какую-то смешную историю, будто влюбилась, но и это не действовало.
Зина сама было уже отчаялась, стала плохо спать по ночам, но как раз тут-то все и началось.
* * *
Лето было на закате. Зина сидела у открытого окна, смотрела, вдыхала горячий пробензиненный воздух. Окно выходило на шумную людную улицу. По ней шли лафеты с готовыми стенами - по соседству домостроительный комбинат. Вокруг было много зелени, но от духоты она не спасала.
Мама пришла вечером не одна.
С ней рядом стоял мужчина - высокого роста, с розовым тонким лицом и небольшими бачками на висках. От него сильно попахивало спиртным.
- Дядя Коля, - сказала мама. - Познакомься!
Он протянул Зине потную руку:
- Дядя Коля.
Мама была оживленна до неузнаваемости. Она хлопотала на кухне и у стола, а потом они ужинали и пили чай. Зина не прислушивалась к их разговору и сама молчала.
После чая сказала:
- Я пойду.
И ушла в отцовскую комнату, вернее, в кабинет, как его звали при папе.
Она слышала, как за стеной мама и дядя Коля смеялись, как потом включили телевизор.
Зина смотрела на часы и все ждала, когда дядя Коля уйдет. Но он не уходил.
В начале двенадцатого мама зашла в кабинет.
- Может, ты здесь ляжешь? - спросила она Зину.
- Хорошо, мама, - согласилась она и поняла, что дядя Коля остается.
Зина перенесла свою постель в кабинет и забралась под одеяло. Включила радио.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого,
пело радио.
Дядя Коля приходил каждый вечер и оставался ночевать. Приходил он все время навеселе и часто приносил с собой вино или коньяк. Они выпивали вместе с мамой.
Мама совершенно преобразилась. Лицо ее порозовело, она стала разговорчива, как прежде, при папе, следила за прической и одеждой.
Только с Зиной она разговаривала мельком, на ходу:
- Ты как?..
- В школе ничего?..
- Ну, будь-будь!..
* * *
А Зина, закрывшись в отцовском кабинете, делала уроки, а потом долго смотрела на стены. Здесь был отцовский офицерский кортик, который он получил от министра обороны. Под стеклом грамота с шестью благодарностями Верховного Главнокомандующего Сталина за войну. И фотографии, фотографии, фотографии... Отец в семнадцать лет - в красноармейских погонах с первыми медалями. Отец в сорок пятом в Берлине, уже старший лейтенант. Мама-школьница и мама-студентка, когда они познакомились. Они вместе на Красной площади, и под этой фотографией подпись рукой отца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Хоронили Колю в закрытом гробу. Он сильно разбился.
Похоронили Колю на кладбище Введенские горы, которое еще называется Немецким.
Вся наша дружина вместе с дядей Костей пришла на похороны и еще какие-то люди, которых я не знал. Отец Коли на фронте, а мама была.
И только Иры не было. Почему, не знаю.
* * *
Однажды на работе мне дали номер газеты "На боевом посту".
Я еще не видел такой газеты. Под заголовком было напечатано: "Орган политотделов УМКМ, УПО г. Москвы и Московской области и парткомов УНКВД г. Москвы и Московской области". Значит, милиция и пожарная охрана.
- Там про вас напечатано, - сказали мне.
Газета живописала дела нашей дружины, о Коле писала, как о живом, а под заметкой были стихи:
Зенитчикам
В час, когда грохочет канонада
И прожектор, гладя небосвод,
Вместе с огнедышащим снарядом
Схватывает вражий самолет,
Мы, друзья, о вас не забываем
За станком, за партой, у стола.
Мы всегда и всюду ощущаем
Ваши благородные дела.
Сотни раз, скрываясь облаками,
Поздней ночью и осенним днем
Враг летел над нашими домами
С грузом смерти под своим крылом.
И тогда в лесах и у опушек,
На просторных наших площадях
Поднимались жерла ваших пушек,
Цель ища высоко в облаках.
За покой, нарушенный врагами,
И сирены заунывный вой,
За дома с разбитыми стенами,
За ребячью кровь на мостовой
Вы не раз с врагом сводили счеты,
Приводя свои зенитки в бой.
Сотни чернокрылых самолетов
Гибель находили под Москвой.
И сейчас, когда приходит вечер,
Мы спокойно смотрим в синеву,
Зная, вы всегда готовы к встрече,
Зорко стерегущие Москву.
Н и к о л а й Л я с к о в с к и й, 16 лет,
боец добровольной пожарной
дружины при домоуправлении No 10.
А я и не знал, что Коля писал стихи.
Я отдал газету Ире.
* * *
Зима тянулась медленно, и, хотя на фронте дела шли удачно, у меня на душе из-за Иры было по-прежнему горько и неспокойно. С ней мы виделись ежедневно на дежурствах, но говорили мало и больше так, ни о чем. Какая-то ниточка уже давно оборвалась меж нами, а после гибели Коли это почувствовалось особенно. Но вот наступил март, а за ним и апрель. Налеты на Москву стали чаще, но пришла и первая радость. Меня, кажется, брали в Красную Армию. Я, конечно, похвалился перед всеми на работе и в дружине, прежде всего перед Ирой. И она сказала:
- Хорошо. - Немного вроде задумалась, а потом спросила: - А ты ничего не замечаешь?
- А что? - не понял я.
- У меня будет ребенок, - просто сказала Ира.
Я опешил:
- Как?
- А разве не заметно? - сказала она.
- Нет.
- А все замечают.
Наверно, это было глупо, но я долго молчал, не зная, что сказать, и панически боялся посмотреть на ее живот.
Потом спросил:
- А он кто?
- Кто он? - переспросила Ира.
- Ну, папа, что ли, как там? - промямлил я.
- Коля, - сказала Ира.
* * *
Когда я попал на фронт, мы переписывались с Ирой. Не часто, но довольно регулярно. В сорок четвертом и она ушла на фронт, так и не доучившись на зубного техника, но мы были далеко друг от друга и опять только переписывались.
А после войны мы поженились.
Наша старшая дочь ничего не знает о Коле.
И дома мы о нем не говорим.
Но часто, конечно, вспоминаем.
И каждый по-своему.
МАМА
Отец умер три года назад, когда ей, Зине, было тринадцать. Умер он далеко, на пограничной заставе, где был в командировке, и в Москве, на похоронах, они прощались не с отцом, а с закрытым цинковым гробом. Мама была совершенно беспомощна, и похороны организовали сослуживцы. Их, военных, было много, и еще был военный оркестр и салют. Мама стояла с замершим восковым лицом, не плакала, ничего не говорила, и Зина придерживала ее за руку, чтобы не упала. Так же молча сидела она и на поминках, и все быстро разошлись, а потом легла и спала больше суток, и Зина ходила вокруг на цыпочках, боясь разбудить ее.
Полгода они жили странно, почти не общаясь друг с другом. Правда, мама по-прежнему ходила к себе на ткацкую фабрику, ее наградили орденом по итогам пятилетки и избрали депутатом, и портрет ее висел на районной доске Почета. Зина каждый день видела эту доску по пути в школу и из школы. Но дома мама была замкнута. Готовила, стирала и все. И телевизор почти не смотрела. И Зина не знала, как подобрать к ней какие-нибудь ключи, заставить встряхнуться. Пыталась и про школу рассказывать, придумала даже какую-то смешную историю, будто влюбилась, но и это не действовало.
Зина сама было уже отчаялась, стала плохо спать по ночам, но как раз тут-то все и началось.
* * *
Лето было на закате. Зина сидела у открытого окна, смотрела, вдыхала горячий пробензиненный воздух. Окно выходило на шумную людную улицу. По ней шли лафеты с готовыми стенами - по соседству домостроительный комбинат. Вокруг было много зелени, но от духоты она не спасала.
Мама пришла вечером не одна.
С ней рядом стоял мужчина - высокого роста, с розовым тонким лицом и небольшими бачками на висках. От него сильно попахивало спиртным.
- Дядя Коля, - сказала мама. - Познакомься!
Он протянул Зине потную руку:
- Дядя Коля.
Мама была оживленна до неузнаваемости. Она хлопотала на кухне и у стола, а потом они ужинали и пили чай. Зина не прислушивалась к их разговору и сама молчала.
После чая сказала:
- Я пойду.
И ушла в отцовскую комнату, вернее, в кабинет, как его звали при папе.
Она слышала, как за стеной мама и дядя Коля смеялись, как потом включили телевизор.
Зина смотрела на часы и все ждала, когда дядя Коля уйдет. Но он не уходил.
В начале двенадцатого мама зашла в кабинет.
- Может, ты здесь ляжешь? - спросила она Зину.
- Хорошо, мама, - согласилась она и поняла, что дядя Коля остается.
Зина перенесла свою постель в кабинет и забралась под одеяло. Включила радио.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого,
пело радио.
Дядя Коля приходил каждый вечер и оставался ночевать. Приходил он все время навеселе и часто приносил с собой вино или коньяк. Они выпивали вместе с мамой.
Мама совершенно преобразилась. Лицо ее порозовело, она стала разговорчива, как прежде, при папе, следила за прической и одеждой.
Только с Зиной она разговаривала мельком, на ходу:
- Ты как?..
- В школе ничего?..
- Ну, будь-будь!..
* * *
А Зина, закрывшись в отцовском кабинете, делала уроки, а потом долго смотрела на стены. Здесь был отцовский офицерский кортик, который он получил от министра обороны. Под стеклом грамота с шестью благодарностями Верховного Главнокомандующего Сталина за войну. И фотографии, фотографии, фотографии... Отец в семнадцать лет - в красноармейских погонах с первыми медалями. Отец в сорок пятом в Берлине, уже старший лейтенант. Мама-школьница и мама-студентка, когда они познакомились. Они вместе на Красной площади, и под этой фотографией подпись рукой отца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50