Но дорога стала пологой и лениво выворачивалась в другую долину. Теперь облака сгущались, и было приятно без жгучего солнца. Дорога стала почти горизонтальной, если горная дорога может быть горизонтальной; она проходила мимо тёмного, покрытого соснами холма, впереди были огромные могучие горы, скалы и снега, зелёные поля, водопады, маленькие деревянные хижины и распростёртые, изогнутые контуры горы. С трудом можно было поверить тому, что видели глаза, — ошеломляющее достоинство этих скульптурных скал, свободная от деревьев и покрытая снегом гора, утёс за утёсом бесконечного скального массива, а прямо рядом с ними были зелёные луга, заключённые в широкие объятия горы. Это действительно было почти невероятно; здесь были красота и любовь, разрушение и бесконечность творения — не в этих скалах, не в этих полях и не в этих маленьких хижинах; это было не в них, это не было их частью. Оно было далеко за их пределами и выше их. Оно пришло с таким величием и таким грохотом, какого никакие глаза и уши не могли видеть и слышать, с такой полнотой и безмолвием, что мозг с его мыслями стал ничем, подобно этим мёртвым листьям в лесу. Оно было здесь — в таком изобилии и с такой силой, что и мир, и деревья, и земля пришли к концу. Это была любовь, творение и разрушение. И не было ничего другого.
Здесь была сама сущность глубины. Сущность мысли — то состояние, когда мысли нет. Какой бы глубоко и широко развитой ни была мысль, она всегда останется и узкой, и поверхностной. Окончание мысли является началом этой сущности. Окончание мысли есть отрицание, а то, что отрицательно, не имеет положительного пути; нет ни метода, ни системы к окончанию мысли.
Метод, система является позитивным подходом к отрицанию, и поэтому мысль никогда не может найти сущность самой себя. Мысль должна прекратиться, чтобы имела место эта сущность. Сущность бытия — не-бытие, и чтобы «видеть» глубину не-бытия, нужна свобода от становления. Нет свободы, если имеется продолжение; то, что имеет продолжение, связано временем. Каждое переживание привязывает мысль к времени, а ум, который пребывает в состоянии непереживания, осознаёт всю сущность. Это состояние, в котором всякое переживание пришло к концу, — не паралич ума; наоборот, увядает добавляющий ум, ум, который накапливает. Ведь накопление механично, это подражание; отказ от приобретения и просто приобретение в равной мере являются повторением, подражанием. Ум, который полностью разрушает этот накопительный и оборонительный механизм, свободен, и поэтому переживание теряет своё значение.
Тогда есть только факт, не переживание факта; мнение о факте, оценка его, его красота или не-красота, означают переживание факта. Переживать факт значит отвергать его, бежать от него. Переживание факта, без мысли или чувства, — глубочайшее событие.
При пробуждении сегодня утром присутствовала эта странная неподвижность тела и мозга; и с этим пришло движение входа в бездонные глубины интенсивности и великого блаженства, и здесь было это иное.
Процесс идёт умеренно.
21 августа
Снова был ясный, солнечный день, с длинными тенями и сверкающими листьями; горы были спокойными, твёрдыми и близкими, а небо необычайно голубым, чистым, мягким. Тени заполнили землю; это было утро теней, маленьких и больших, длинных и тощих, жирных и удовлетворённых, уютно усевшихся и игривых, как эльфы. А верхушки крыш ферм и домов светились, как полированый мрамор, новые и старые. Казалось, что среди деревьев и лугов — великое веселье и перекличка; они существовали друг для друга и над ними были небеса, но не те, что сотворены человеком, с их мучениями и надеждами. И была жизнь, огромная, сверкающая, вибрирующая и простирающаяся во всех направлениях. Это была жизнь всегда юная и всегда опасная; жизнь, которая никогда не стоит на месте, которая странствует по земле, никогда не оставляя следов, никогда ничего не выпрашивая, ничего не требуя. Она была здесь в изобилии, без тени и смерти; её не заботило, откуда она пришла и куда пойдёт. Это была замечательная жизнь, свободная, светлая и бездонная. И она существовала не для того, чтобы её запирали; там, где её запирали, — в местах поклонения, на рыночной площади, в доме — были упадок, разложение с присущими им постоянными изменениями и улучшениями. Она была простой, величественной и потрясаю-шей, красота её недоступна мысли и чувству. Она так велика и несравненна, что наполняет землю и небеса и травинку, которая гибнет так быстро. Она здесь, с любовью и смертью.
В лесу было прохладно от шумного потока в нескольких футах внизу; сосны вздымались к небесам, никогда не сгибаясь, чтобы взглянуть на землю. Здесь было великолепно; чёрные белки поедали древесные грибы и гонялись друг за другом вверх и вниз по деревьям, прочерчивая в своём движении какие-то узкие спирали; была здесь и малиновка, скачущая вверх и вниз, или что-то похожее на малиновку. Было прохладно и тихо, если не считать потока с его холодными горными водами. И было здесь это — любовь, творение и разрушение, но не как символ, не в мысли и в чувстве, а как подлинная реальность. Вы не могли этого видеть, не могли чувствовать это, но оно было здесь, потрясающе огромное, сильное, как десять тысяч, с могуществом самого уязвимого. Оно было здесь, и всё стало спокойным, и мозг и тело; это было благословение, и ум был причастен этому.
Нет конца глубине; сущность этого — вне времени и пространства. Этого нельзя пережить; переживание — это такая мишура, переживание так легко приходит, так легко уходит; мысль не может это сконструировать, и чувство не может проложить к этому путь. Они — нечто глупое и незрелое. Зрелость — не от времени, не продукт возраста и не приходит через влияние или окружение. Её нельзя купить, и ни книги, ни учителя и спасители — один или многие — не могут создать должной атмосферы для этой зрелости.
Зрелость — не цель сама по себе; она приходит без мысли, культивирующей её, незаметно, без медитации, неосознанно. Зрелость необходима, это созревание в жизни; не то созревание, которое рождается из болезни или из несчастья, из скорби или надежды. Отчаяние и труд не могут принести этой полной зрелости, но она должна быть здесь, непрошенная.
Ибо в этой полной зрелости есть строгость, есть аскетизм. Не строгость и аскетизм пепла и власяницы, а непредумышленное, непреднамеренное равнодушие к вещам мира, к его добродетелям, его богам, его респектабельности, к его надеждам и ценностям. Они должны быть полностью отвергнуты ради той строгости, которая приходит с уединённостью. Никакое влияние общества или культуры не может затронуть эту уединённость. Но она должна быть, — не вызванная заклинаниями мозга, который есть дитя времени и влияния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74