Она повернулась к соседу -- тот был вдребезги пьян, треть
улыбки торчала в пустоту. Она оглянулась: двое молодых людей испуганно
отвернулись, старуха демонстративно зажмурилась (старуха-демон), еще несколько
человек смотрели со смесью жалости и высокомерия.
Поезд остановился. Раскрылись двери. Люди ожидающе уставились на нее, словно
выталкивая. Она шагнула. Резко остановилась. Напротив -- название, ужасно
знакомое, знакомое до ужаса. Не успела сообразить, как встречный поезд
заслонил, грохоча. Почему-то проехал, не останавливаясь. Двери по-прежнему были
открыты, все ждали, поезд тихо дрожал. Не поднимая глаз, она вышла. Одной буквы
не хватало. Станция метро АДОВАЯ. Абсурд, к тому же неграмотно. Могла
отвалиться или... Лампы погасли. Она раскрыла рот и выпустила накопившийся
крик. Получилось как у глубоководной рыбы. Тяжело дыша, рвалась на
поверхность.
"...а вчера опять этот сон: я пытаюсь написать недостающую букву, но карандаш
только скользит по стене, а когда я пытаюсь надавить сильнее, руки
выворачиваются и заточенным концом бьют мне в лицо... И все время я помню, что
у меня в руках твой подарок, и ничего не могу с ним сделать, не могу выбросить,
не могу даже разжать пальцы, не могу..."
"...я перестаю понимать тебя -- зачем без конца повторять этот бред? Тебе
следует хорошенько отдохнуть, не читать, не писать, прогуливаться перед сном и
отложить все занятия до тех пор, пока не прекратятся эти твои галлюцинации.
Выкинь из головы всю эту чушь, выброси карандаш, бумагу и все, что тебе кажется
неприятным. Никто не мешает сходить в магазин и выбрать то, что нравится. И,
кроме того..."
"...Не знаю, помните ли Вы того юного вздыхателя,он еще таскался всегда с
розами, а потом пропал, когда она вышвырнула его букет. Я сразу заметила, что
она стала вроде как не в себе с того дня, а теперь говорит, что, как начнет
писать, все его почерком выходит -- мерещится, не иначе; видать, он ей
записки писал, как бы она еще узнала, какой такой почерк. Вы бы на нее
повлияли, Вы человек положительный,скажите, чтобы она..."
"Я поступил жестоко", -- как-то механически произнеслось внутри. Ничего не
значащие слова. Огрызок, завалившийся в щель, натужно скрипел: "За последние
десятилетия деревянная мысль шагнула далеко вперед..." Выкатиться оттуда ему не
было никакой возможности. Нечто среднее между свалкой и музеем. По моей
классификации скорее можно причислить его к попавшим на свалку. "Судьба жестока
к нему", -- решил я и скрипнул смехом. Какое может у меня быть понятие о
жестокости после того, как...
Бумага пошла по инстанциям, запорхала от стола к столу, кто-то пытался выяснить
что-то, десятки призрачных рук теребили листок, а тем временем... тем более,
что остановить ее не было уже никакой возможности...
"...безумие ее очевидно. Каждую ночь -- бредит, чертит в воздухе какие-то
знаки, рыдает. Не знаю, можно ли ей чем-нибудь помочь. Конечно, раз Вы так
считаете , я не буду отвозить ее в лечебницу, хотя другого выхода не вижу. Как
говорится, блажен, кто верует. Вам виднее. У нее идея-фикс, что она едет в
метро и..."
Разве я не натешился, не упился мщением? Давно уже у меня нет щек, однако до
сих пор я помню царапины на них и облетающие лепестки, один из которых
зацепился на губе, она чуть не засмеялась -- и хлестнула еще...
Разве не моими вымыслами заполнена ее черепная коробка,в которую я теперь могу
вложить любой кошмар -- впрочем, достаточно. Пора вернуть ее к жизни,
иначе я перестараюсь. Я и не собирался доводить ее до психушки. Пора наверх.
Решение было несколько туманно, и -- стоило ли повторять мытарства? Но
вперед гнало новое чувство: между ней и бумагой нет разницы. Та нежность, что я
чувствовал по отношению к чистой поверхности, ласкающей мои строки и, несмотря
на это, в сокровенной глубине своей остающейся чистой, -- глубина плоского
листа не вызывала у меня сомнений, лишь поверхностный взгляд не способен
проникнуть глубже поверхности, -- так вот, та нежность отражалась на ней,
и в глубине -- потрясающее открытие! -- я обнаружил ту же чистоту.
Короче говоря, я решил вписать недостающую для ее счастья букву и превратить
то, что ее жестоко терзает, в сад, цветущий сад на берегу прозрачной реки:
стоит лишь описать полукруг.
Во второй раз путешествие обошлось мне сравнительно легко. Мутный горячий пар,
нелепые расспросы, лабиринты с тупиками и ловушками -- все было уже
знакомо. Я, конечно, потерял былой блеск, но чувствовал себя уверенно и в силах
(своих) не сомневался. Справиться с рукой мечтателя -- что может быть
проще? Глупая самонадеянность!
Старая обезьяна, выглядевшая юной, задумчиво почесывала переносицу. Приготовив
чистые бланки, взмахнула кистью, словно дирижируя, но дирижером был я -- и
рука с размаху опустилась на соседнюю стопку, где лежали уже заполненные, среди
которых и тот, что определяет твою мучительную судьбу. О, я был остр, я
проткнул безжалостно всю пачку, хотя хватило бы и половины -- твой лежал
почти сверху -- вся эта разнородная смесь, случайно оказавшаяся рядом,
обрела, благодаря мне, единство, я был их скелетом, осью вращения, центром
всего, ни один бланк не мог пошевелиться без моего ведома --
значительность моей особы не вызывала сомнений. О, это были сладкие миги! Их
блаженства почти не нарушала тупая боль -- я насторожился -- тупая
боль! Заточенный конец обломан! Пока не заострят, я буду чем-то вроде
импотента. Минута паники быстро прошла. Ведь я добился, чего хотел. Глаза
растерянно уставились на пробитую мною стопку. Романтическому чучелу придется
все переписывать, бланк с ненаписанной первой буквой в графе "Куда"полетит в
корзину для мусора и моя цель достигнута: переписывая, он будет более
внимательным и все заполнит как надо. (Да и я постараюсь -- пытался
добавить я, хотя не очень надеялся, что чучело меня заточит, так как успел
заметить на столе целую коробку карандашей, кажется, цветных. В принципе, это
дела не меняет -- ведь в прошлый раз он заполнял графу стандартно, это я
скользнул без следа, теперь же...)
...У цветных продолжался симпозиум.
Желтый: Смысл нашего существования -- в раскрашивании бесцветного мира.
Черный: В подчинении высшим существам, которые одни способны придать нам
смысл.
Зеленый: Известен опыт, где проявился противоположный подход: именно карандаш
придавал написанному необходимый смысл, полностью подчинив своей воле державшую
его руку. Наша цель -- подчинить окружающую природу и использовать
мышечную силу пальцев по своему усмотрению.
Синий: В нашем существовании нет смысла. Каждый миг любой из нас может быть
извлечен из коробки и подставлен лезвию ножа или точилки.
1 2 3 4 5 6
улыбки торчала в пустоту. Она оглянулась: двое молодых людей испуганно
отвернулись, старуха демонстративно зажмурилась (старуха-демон), еще несколько
человек смотрели со смесью жалости и высокомерия.
Поезд остановился. Раскрылись двери. Люди ожидающе уставились на нее, словно
выталкивая. Она шагнула. Резко остановилась. Напротив -- название, ужасно
знакомое, знакомое до ужаса. Не успела сообразить, как встречный поезд
заслонил, грохоча. Почему-то проехал, не останавливаясь. Двери по-прежнему были
открыты, все ждали, поезд тихо дрожал. Не поднимая глаз, она вышла. Одной буквы
не хватало. Станция метро АДОВАЯ. Абсурд, к тому же неграмотно. Могла
отвалиться или... Лампы погасли. Она раскрыла рот и выпустила накопившийся
крик. Получилось как у глубоководной рыбы. Тяжело дыша, рвалась на
поверхность.
"...а вчера опять этот сон: я пытаюсь написать недостающую букву, но карандаш
только скользит по стене, а когда я пытаюсь надавить сильнее, руки
выворачиваются и заточенным концом бьют мне в лицо... И все время я помню, что
у меня в руках твой подарок, и ничего не могу с ним сделать, не могу выбросить,
не могу даже разжать пальцы, не могу..."
"...я перестаю понимать тебя -- зачем без конца повторять этот бред? Тебе
следует хорошенько отдохнуть, не читать, не писать, прогуливаться перед сном и
отложить все занятия до тех пор, пока не прекратятся эти твои галлюцинации.
Выкинь из головы всю эту чушь, выброси карандаш, бумагу и все, что тебе кажется
неприятным. Никто не мешает сходить в магазин и выбрать то, что нравится. И,
кроме того..."
"...Не знаю, помните ли Вы того юного вздыхателя,он еще таскался всегда с
розами, а потом пропал, когда она вышвырнула его букет. Я сразу заметила, что
она стала вроде как не в себе с того дня, а теперь говорит, что, как начнет
писать, все его почерком выходит -- мерещится, не иначе; видать, он ей
записки писал, как бы она еще узнала, какой такой почерк. Вы бы на нее
повлияли, Вы человек положительный,скажите, чтобы она..."
"Я поступил жестоко", -- как-то механически произнеслось внутри. Ничего не
значащие слова. Огрызок, завалившийся в щель, натужно скрипел: "За последние
десятилетия деревянная мысль шагнула далеко вперед..." Выкатиться оттуда ему не
было никакой возможности. Нечто среднее между свалкой и музеем. По моей
классификации скорее можно причислить его к попавшим на свалку. "Судьба жестока
к нему", -- решил я и скрипнул смехом. Какое может у меня быть понятие о
жестокости после того, как...
Бумага пошла по инстанциям, запорхала от стола к столу, кто-то пытался выяснить
что-то, десятки призрачных рук теребили листок, а тем временем... тем более,
что остановить ее не было уже никакой возможности...
"...безумие ее очевидно. Каждую ночь -- бредит, чертит в воздухе какие-то
знаки, рыдает. Не знаю, можно ли ей чем-нибудь помочь. Конечно, раз Вы так
считаете , я не буду отвозить ее в лечебницу, хотя другого выхода не вижу. Как
говорится, блажен, кто верует. Вам виднее. У нее идея-фикс, что она едет в
метро и..."
Разве я не натешился, не упился мщением? Давно уже у меня нет щек, однако до
сих пор я помню царапины на них и облетающие лепестки, один из которых
зацепился на губе, она чуть не засмеялась -- и хлестнула еще...
Разве не моими вымыслами заполнена ее черепная коробка,в которую я теперь могу
вложить любой кошмар -- впрочем, достаточно. Пора вернуть ее к жизни,
иначе я перестараюсь. Я и не собирался доводить ее до психушки. Пора наверх.
Решение было несколько туманно, и -- стоило ли повторять мытарства? Но
вперед гнало новое чувство: между ней и бумагой нет разницы. Та нежность, что я
чувствовал по отношению к чистой поверхности, ласкающей мои строки и, несмотря
на это, в сокровенной глубине своей остающейся чистой, -- глубина плоского
листа не вызывала у меня сомнений, лишь поверхностный взгляд не способен
проникнуть глубже поверхности, -- так вот, та нежность отражалась на ней,
и в глубине -- потрясающее открытие! -- я обнаружил ту же чистоту.
Короче говоря, я решил вписать недостающую для ее счастья букву и превратить
то, что ее жестоко терзает, в сад, цветущий сад на берегу прозрачной реки:
стоит лишь описать полукруг.
Во второй раз путешествие обошлось мне сравнительно легко. Мутный горячий пар,
нелепые расспросы, лабиринты с тупиками и ловушками -- все было уже
знакомо. Я, конечно, потерял былой блеск, но чувствовал себя уверенно и в силах
(своих) не сомневался. Справиться с рукой мечтателя -- что может быть
проще? Глупая самонадеянность!
Старая обезьяна, выглядевшая юной, задумчиво почесывала переносицу. Приготовив
чистые бланки, взмахнула кистью, словно дирижируя, но дирижером был я -- и
рука с размаху опустилась на соседнюю стопку, где лежали уже заполненные, среди
которых и тот, что определяет твою мучительную судьбу. О, я был остр, я
проткнул безжалостно всю пачку, хотя хватило бы и половины -- твой лежал
почти сверху -- вся эта разнородная смесь, случайно оказавшаяся рядом,
обрела, благодаря мне, единство, я был их скелетом, осью вращения, центром
всего, ни один бланк не мог пошевелиться без моего ведома --
значительность моей особы не вызывала сомнений. О, это были сладкие миги! Их
блаженства почти не нарушала тупая боль -- я насторожился -- тупая
боль! Заточенный конец обломан! Пока не заострят, я буду чем-то вроде
импотента. Минута паники быстро прошла. Ведь я добился, чего хотел. Глаза
растерянно уставились на пробитую мною стопку. Романтическому чучелу придется
все переписывать, бланк с ненаписанной первой буквой в графе "Куда"полетит в
корзину для мусора и моя цель достигнута: переписывая, он будет более
внимательным и все заполнит как надо. (Да и я постараюсь -- пытался
добавить я, хотя не очень надеялся, что чучело меня заточит, так как успел
заметить на столе целую коробку карандашей, кажется, цветных. В принципе, это
дела не меняет -- ведь в прошлый раз он заполнял графу стандартно, это я
скользнул без следа, теперь же...)
...У цветных продолжался симпозиум.
Желтый: Смысл нашего существования -- в раскрашивании бесцветного мира.
Черный: В подчинении высшим существам, которые одни способны придать нам
смысл.
Зеленый: Известен опыт, где проявился противоположный подход: именно карандаш
придавал написанному необходимый смысл, полностью подчинив своей воле державшую
его руку. Наша цель -- подчинить окружающую природу и использовать
мышечную силу пальцев по своему усмотрению.
Синий: В нашем существовании нет смысла. Каждый миг любой из нас может быть
извлечен из коробки и подставлен лезвию ножа или точилки.
1 2 3 4 5 6