Сегодня очень холодно..."
На столе -- конверт. В нем -- стройные ряды аккуратно написанных
букв.
Дождь идет. Фонари -- горят. В пятнах крови -- дрожащие
окна. Ночь сочится сквозь выбитый взгляд На седые сырые волокна.
Просочилась. Встала со мной. И ладонью холодной гладит. Пустоту за моей
спиной Передергивает и лихорадит.
Через тусклые щели стен, Подарив мне слепую сырость, Ветер гонит ее со
всем, Что в последнее время снилось.
Я тщательно зачеркиваю строки, одну за другой, моя деревянная шкура дрожит, мой
графитовый мозг стучит в моей деревянной шкуре; мыслям нет выхода, им нет
места. Лист бумаги зажат между моим острым клювом и стеклом, скользким и
влажным. Острие мокнет, стачивается. Ее пальцы мокры от слез. Моя шкура скоро
облезет. Поблекнут краски, сотрется золотистая надпись на боку.
Жаль,что я не химический. Написанное мною недолговечно. Не вечно и не долго.
Вот хотя бы это стихотворение -- оно написано чернилами, и то, что я его
зачеркнул, не имеет большого значения. Завтра она может передумать и стереть
мое серое вещество, а стихотворение останется.
Он сын утренней звезды, а я -- внутренней. Моя внутренняя звезда
продолговата и светится неярко. Она оставляет след, яркость которого зависит от
нажима, от того, насколько безжалостно меня давят, ее свет прямо пропорционален
моей боли. Она безымянна, моя звезда, ее нельзя назвать ни Венерою, ни как-либо
еще. Она уменьшается, рассыпается, покидает меня кусочками. Ее так мало... в
спазмах стекол -- кривая усмешка... скрипят деревянные бока...
Я научился шептать. И хотя наверху меня не слышно, пальцы иногда как бы
слышат -- маленький срыв, перебой в потоке, идущем из головы, -- и в
паузу вклинивается моя речь, воспринимаемая ушами как простое шуршание.
Она остановилась на секунду, и, когда уже совсем собралась написать "приходи",
наступила такая минута затишья, пальцы остались без управления и, привыкшие
повиноваться, тотчас написали мною то, что я сам нашептал им. Всего лишь
маленькая частичка, две буквы. Опустив глаза, она прочла: "НЕ приходи". Как я
желал поставить тут восклицательный знак, хотя бы точку! Но пальцы так сжали
меня, так дрожали от напряжения -- она дописала " сегодня". Из-за меня он
сегодня не придет. Она задумчиво грызла меня, я терпел. А если б и не --
моих стонов она бы не услышала. Когда-то мне было приятно видеть ее белые
ровные зубы.
...Теперь я ушел из мира людей. Я не понимал больше, как мог любить это нелепое
существо. Я полюбил бумагу. Все чаще писал слова любви. Бумага признательно
шелестела в ответ -- я ей тоже нравился. Я научился быть осторожным, не
давить слишком больно, -- она так ранима! Ей приходится терпеть любую
надпись, любую гадость, ни слова не стряхнуть с себя. Я старался не писать
гадостей.
"...я люблю, о как я люблю тебя, чувствую только нежность к тебе и больше
ничего, смотрю на все твоими глазами, представляю, как ты слушаешь музыку, о
чем думаешь, когда спишь, ты -- ... "
Бумага, сворачиваясь, обнимала меня, шептала: это же я, это же я, проснись.
Смысл ее просьбы не доходил до меня. Я продолжал любовное шуршание, --
только бы не отрываться от нежной страницы. Как мы были беззащитны!
...Пальцы судорожно сдавили меня, выпустили, я покатился по скользкой
поверхности стола. Подо мной катилось мое отражение. Выпустив меня, пальцы
вцепились в бумагу; где-то вверху возникали и обрушивались ритмичные вопли,
отчего-то знакомые. Сквозь их мерные, жуткие обвалы я услышал треск разрываемых
листов. Моя милая! Тебя рвут на части, а я ничего не могу сделать! Не могу
остановиться и поразить чудовище -- острием в глаз! Не могу не скользить
все ближе к обрыву -- миг жалкого, обреченного равновесия -- и я
падаю в пустоту...
...Что-то во мне надломилось. Грифель шатается, как гнилой зуб. Когда я был
зубом, меня ударили кулаком. Откуда это? Начинает всплывать кусками: произошла
страшная трагедия. Как-будто они бывают не страшные. Что-то, связанное с
бумагой, с каким-то письмом... не связанное -- разорванное... когда я был
вазой, во мне стояли чудесные розы. Рядом стояло юное существо и вдыхало их
аромат. Существо дрожало, дрожащими руками разрывало конверт. Существо кричало,
падало головой на стол, взмахивало руками. Руки больно бились о стекло, я
опрокидывался... опрокинулся... потом: из меня выплеснулась вода, я разбился об
мокрые доски паркета, место моей гибели было усыпано пунцовыми розами.
Светло-коричневые ботинки яростно топтали цветы. Умирая, я пытался проколоть
осколком подошву...
"...что ты горишь ко мне любовью. Но как же мне радоваться? Мне страшно. Я
боюсь слишком любить тебя, это так хрупко, и разве может это хорошо кончиться?
Как-будто все время придется ждать смерти. Я не могу любить тебя сильнее, как
ты просишь, -- ни сильнее, ни слабее. Ты пишешь "огонь любви", а мне
кажется "агония" -- ..."
...Мне кажется, кто-то посторонний хватает меня за мысли. Одни из них, едва
зародившись, натыкаются на такое бешеное сопротивление, что вынуждены отступать
и таиться, а то и вовсе исчезнуть. Другие, напротив, бережно подхватываются, их
словно бы ведут под руки по парадной лестнице, но они какие-то хилые, или эта
лестница никуда не ведет, и все злая шутка -- вот тут-то бы и
призадуматься, но повторяется та же история: шарик налево -- шарик
направо.
Слышатся голоса из темноты: "-- Благодаря мне ты вошла в литературу. --
Да, но в каком виде? Мы вошли вместе, разделись, а потом ты выскочил и закрыл
дверь на ключ. И этим же ключом нацарапал:"литература". Это был ключ из моего
кармана. -- Но благодаря мне..." Голоса умолкают. Я дышу свободнее. Гулко
стучит в голове: Ты мне не чужая. Мы слишком близки. Выстукивай послушные
клавиши, напрягай механические мышцы, а меня... Наколи из меня лучины,
двенадцать тонких стрел, поставь кругом, зажги -- запах мысли ударит в
ноздри, вопьется в нос -- терпи, наблюдай возле каждой: умную сферу
домашней радуги. Опусти голову в центр -- так, чтобы всех двенадцати
свечей волосы коснулись одновременно, -- и, пока вспышка длится, ты
услышишь все, что хотела.
Я -- луч света, застывшего, твердого, острого,способного выколоть себе
глаза и ощутить это как вспышку. Я -- алмаз. Ты -- грязная великанша.
Никто не побеждает, все обмануты. Предпочитаю остаться мучителем -- твоим
учителем. -- ты перепутала, все наоборот. На обратной стороне только
выдавленные наоборотные знаки, в которых с трудом узнаешь знакомых. Прежние
буквы, перевернутые и обессмысленные. Точки проколоты. Я торопился. Я
оправдываю тебя. Я больше ничего не умею.
Ни дня без строчки -- вот какой теперь у меня девиз. Удивляться
нечему -- впору удавиться, только найти горло, это не девиз, а гнусная
повседневность.
1 2 3 4 5 6
На столе -- конверт. В нем -- стройные ряды аккуратно написанных
букв.
Дождь идет. Фонари -- горят. В пятнах крови -- дрожащие
окна. Ночь сочится сквозь выбитый взгляд На седые сырые волокна.
Просочилась. Встала со мной. И ладонью холодной гладит. Пустоту за моей
спиной Передергивает и лихорадит.
Через тусклые щели стен, Подарив мне слепую сырость, Ветер гонит ее со
всем, Что в последнее время снилось.
Я тщательно зачеркиваю строки, одну за другой, моя деревянная шкура дрожит, мой
графитовый мозг стучит в моей деревянной шкуре; мыслям нет выхода, им нет
места. Лист бумаги зажат между моим острым клювом и стеклом, скользким и
влажным. Острие мокнет, стачивается. Ее пальцы мокры от слез. Моя шкура скоро
облезет. Поблекнут краски, сотрется золотистая надпись на боку.
Жаль,что я не химический. Написанное мною недолговечно. Не вечно и не долго.
Вот хотя бы это стихотворение -- оно написано чернилами, и то, что я его
зачеркнул, не имеет большого значения. Завтра она может передумать и стереть
мое серое вещество, а стихотворение останется.
Он сын утренней звезды, а я -- внутренней. Моя внутренняя звезда
продолговата и светится неярко. Она оставляет след, яркость которого зависит от
нажима, от того, насколько безжалостно меня давят, ее свет прямо пропорционален
моей боли. Она безымянна, моя звезда, ее нельзя назвать ни Венерою, ни как-либо
еще. Она уменьшается, рассыпается, покидает меня кусочками. Ее так мало... в
спазмах стекол -- кривая усмешка... скрипят деревянные бока...
Я научился шептать. И хотя наверху меня не слышно, пальцы иногда как бы
слышат -- маленький срыв, перебой в потоке, идущем из головы, -- и в
паузу вклинивается моя речь, воспринимаемая ушами как простое шуршание.
Она остановилась на секунду, и, когда уже совсем собралась написать "приходи",
наступила такая минута затишья, пальцы остались без управления и, привыкшие
повиноваться, тотчас написали мною то, что я сам нашептал им. Всего лишь
маленькая частичка, две буквы. Опустив глаза, она прочла: "НЕ приходи". Как я
желал поставить тут восклицательный знак, хотя бы точку! Но пальцы так сжали
меня, так дрожали от напряжения -- она дописала " сегодня". Из-за меня он
сегодня не придет. Она задумчиво грызла меня, я терпел. А если б и не --
моих стонов она бы не услышала. Когда-то мне было приятно видеть ее белые
ровные зубы.
...Теперь я ушел из мира людей. Я не понимал больше, как мог любить это нелепое
существо. Я полюбил бумагу. Все чаще писал слова любви. Бумага признательно
шелестела в ответ -- я ей тоже нравился. Я научился быть осторожным, не
давить слишком больно, -- она так ранима! Ей приходится терпеть любую
надпись, любую гадость, ни слова не стряхнуть с себя. Я старался не писать
гадостей.
"...я люблю, о как я люблю тебя, чувствую только нежность к тебе и больше
ничего, смотрю на все твоими глазами, представляю, как ты слушаешь музыку, о
чем думаешь, когда спишь, ты -- ... "
Бумага, сворачиваясь, обнимала меня, шептала: это же я, это же я, проснись.
Смысл ее просьбы не доходил до меня. Я продолжал любовное шуршание, --
только бы не отрываться от нежной страницы. Как мы были беззащитны!
...Пальцы судорожно сдавили меня, выпустили, я покатился по скользкой
поверхности стола. Подо мной катилось мое отражение. Выпустив меня, пальцы
вцепились в бумагу; где-то вверху возникали и обрушивались ритмичные вопли,
отчего-то знакомые. Сквозь их мерные, жуткие обвалы я услышал треск разрываемых
листов. Моя милая! Тебя рвут на части, а я ничего не могу сделать! Не могу
остановиться и поразить чудовище -- острием в глаз! Не могу не скользить
все ближе к обрыву -- миг жалкого, обреченного равновесия -- и я
падаю в пустоту...
...Что-то во мне надломилось. Грифель шатается, как гнилой зуб. Когда я был
зубом, меня ударили кулаком. Откуда это? Начинает всплывать кусками: произошла
страшная трагедия. Как-будто они бывают не страшные. Что-то, связанное с
бумагой, с каким-то письмом... не связанное -- разорванное... когда я был
вазой, во мне стояли чудесные розы. Рядом стояло юное существо и вдыхало их
аромат. Существо дрожало, дрожащими руками разрывало конверт. Существо кричало,
падало головой на стол, взмахивало руками. Руки больно бились о стекло, я
опрокидывался... опрокинулся... потом: из меня выплеснулась вода, я разбился об
мокрые доски паркета, место моей гибели было усыпано пунцовыми розами.
Светло-коричневые ботинки яростно топтали цветы. Умирая, я пытался проколоть
осколком подошву...
"...что ты горишь ко мне любовью. Но как же мне радоваться? Мне страшно. Я
боюсь слишком любить тебя, это так хрупко, и разве может это хорошо кончиться?
Как-будто все время придется ждать смерти. Я не могу любить тебя сильнее, как
ты просишь, -- ни сильнее, ни слабее. Ты пишешь "огонь любви", а мне
кажется "агония" -- ..."
...Мне кажется, кто-то посторонний хватает меня за мысли. Одни из них, едва
зародившись, натыкаются на такое бешеное сопротивление, что вынуждены отступать
и таиться, а то и вовсе исчезнуть. Другие, напротив, бережно подхватываются, их
словно бы ведут под руки по парадной лестнице, но они какие-то хилые, или эта
лестница никуда не ведет, и все злая шутка -- вот тут-то бы и
призадуматься, но повторяется та же история: шарик налево -- шарик
направо.
Слышатся голоса из темноты: "-- Благодаря мне ты вошла в литературу. --
Да, но в каком виде? Мы вошли вместе, разделись, а потом ты выскочил и закрыл
дверь на ключ. И этим же ключом нацарапал:"литература". Это был ключ из моего
кармана. -- Но благодаря мне..." Голоса умолкают. Я дышу свободнее. Гулко
стучит в голове: Ты мне не чужая. Мы слишком близки. Выстукивай послушные
клавиши, напрягай механические мышцы, а меня... Наколи из меня лучины,
двенадцать тонких стрел, поставь кругом, зажги -- запах мысли ударит в
ноздри, вопьется в нос -- терпи, наблюдай возле каждой: умную сферу
домашней радуги. Опусти голову в центр -- так, чтобы всех двенадцати
свечей волосы коснулись одновременно, -- и, пока вспышка длится, ты
услышишь все, что хотела.
Я -- луч света, застывшего, твердого, острого,способного выколоть себе
глаза и ощутить это как вспышку. Я -- алмаз. Ты -- грязная великанша.
Никто не побеждает, все обмануты. Предпочитаю остаться мучителем -- твоим
учителем. -- ты перепутала, все наоборот. На обратной стороне только
выдавленные наоборотные знаки, в которых с трудом узнаешь знакомых. Прежние
буквы, перевернутые и обессмысленные. Точки проколоты. Я торопился. Я
оправдываю тебя. Я больше ничего не умею.
Ни дня без строчки -- вот какой теперь у меня девиз. Удивляться
нечему -- впору удавиться, только найти горло, это не девиз, а гнусная
повседневность.
1 2 3 4 5 6