Даже во сне они не радуют взор, но что требовать от таких стариков? Впереди справа возник элегантный замок — корпус Фридриха, корпус Оттона Генриха, Английский корпус, Толстая башня, прямо-таки созданная для Фабри, взгляд вниз, падение…
Роня Дан, восемнадцать лет, непростительно.
Тойер встал, быстро и кое-как оделся, покинул квартиру. Лишь внизу, уже выходя на улицу, застегнул ширинку.
Он припарковался в начале долины и прошел пешком оставшиеся сто метров. У Дана еще горел свет. Лишь теперь комиссар взглянул на часы. Двадцать минут первого. Уместно ли то, что он задумал? Да и вообще, на что он, собственно, рассчитывал? Тяжело дыша, он остановился перед домом. Мужской силуэт в волнении ходил взад-вперед, энергично жестикулировал. Дико взъерошенная шапка волос, значит, это не Дан. Очевидно, мужчина был сердит. Тойеру показалось, или он слышал и другой взволнованный голос? Мужчины спорили, это несомненно. Но разобрать слова он не мог. Тогда он решительно одолел ступеньки, которые вели к входной двери.
— В такой час?
— Весьма сожалею, но должен вам заметить, что мы всегда оказываемся неудобными гостями.
Дан растянул губы в подобии улыбки — полицейский верно подобрал тон. Потом впустил его в дом.
— Я видел, что вы еще не спите, — произнес Тойер, входя. — Вы с кем-то спорили. Я зашел к вам, потому что меня интересует, кто пользуется тем странным орудием на палке. Ваш собеседник?
— Сейчас у меня гостит мой старый приятель по университету. Да, мы поспорили. Так же, как и вы, он считает меня холодным и равнодушным. — Дан говорил уравновешенно, не как человек, в котором пару минут назад бурлил адреналин; к обращенным к нему упрекам он, казалось, отнесся без внимания. Постепенно Тойеру захотелось выяснить, есть ли на свете вещи, способные потрясти, вывести из равновесия этого эстета.
Он попытался говорить строго:
— Вы должны были сообщить нам об этом!
— Что? Вы подозреваете его? Конрад, иди-ка сюда.
Из гостиной вышел мужчина, воплощавший собой все, чего не было в Дане. Всклокоченные седые волосы, растрепанная борода, живые глаза — все это разительно отличало гостя от хозяина. Впрочем, одежда тоже — изношенные джинсы с подтяжками и такой же доисторический коричневый пуловер с высоким воротом.
— Да, современные ищейки выглядят почти так же, как те, что в семидесятых работали резиновыми дубинками.
Тойер проигнорировал оскорбление.
— Вы господин…
— Пильц, Конрад Пильц. Алиби у меня нет. Как я слышал, бедная Роня либо сама себя убила, либо кто-то швырнул ее с высоты, так сказать, собственноручно. Это верно?
Пильц казался — несмотря на свою агрессивность — очень опечаленным.
— Насколько мы можем судить, да.
— Ну, тогда я, вероятно, вне подозрения. — До сих пор Пильц держал руки за спиной. Теперь он их показал. Это были обрубки, без кистей.
Тойер молча кивнул. Да, разумеется. Пильц исключался. Хотя гаупткомиссару за свою долгую практику приходилось иметь дело с весьма необычными преступниками — паралитиком, почтальоном на пенсии. Глядя на них, невозможно было даже заподозрить, что они способны на убийство. Гость Дана еще раз упомянул о возможности самоубийства — странно, но внутренне комиссар уже отказался от такой версии, казалось бы, самой вероятной. Почему? Ведь девочка была одинокой, мать умерла, отец в эмоциональном плане холоден как камень. По профессиональной инерции? Из корыстного желания увидеть в этом трагическом случае убийство, чтобы появился повод для нового расследования?
Не в первый раз Тойеру пришлось убедиться, что его молчание действует заразительно. Трое мужчин, совершенно разных на вид, молча стояли в идеальной прихожей. Сыщик почувствовал, как к нему возвращается усталость.
— Под подозрением находится каждый, — тихо сказал он и опустил глаза. — Каждый. Ваше алиби… — он повернулся к Дану, — еще не проверено. А что касается вас… — взгляд в сторону Пилыда, — кто сказал, что вы не пользуетесь протезами?
— С помощью таких протезов вы никого не поднимете. У меня они есть, разумеется. Но я не всегда их надеваю — они мне натирают кожу до крови.
Тойер кивнул, словно ожидал чего-то подобного:
— Я хочу взглянуть на комнату Рони.
Дан с готовностью произнес:
— На втором этаже, вторая дверь по правую сторону.
Сыщик молча затопал наверх.
Вскоре до него донесся раздраженный голос Пильца. Спор продолжался.
Он боялся к чему-либо прикоснуться. Как ни нелепо, но ему было стыдно за свое вторжение. Он не хотел уподобляться самоуверенному координатору из ФБР, который упаковал бы все вещи, оставшиеся от Рони Дан, в пластиковые пакеты, в каких замораживают овощи, чтобы с триумфом предъявить их объективам телекамер.
На средней из трех полок ему бросились в глаза три книги. Они единственные диссонировали с общим видом девичьей, как определил про себя комиссар, обстановки. Во всяком случае, усталый полицейский подумал, что подбирать по цвету корешки книг — так по-девичьи. Впрочем, это мог сделать и отец. И чем мешала ему родная дочь?
Словно приросшие к полке, там стояли Библия, «Свинцовые времена» — пухлый «кирпич», посвященный студенческим беспорядкам и терроризму в Германии, — и томик историй про Шерлока Холмса.
Тойер осторожно снял книги с полки. Никакой пыли. Для сравнения он дотронулся до атласа — тот стоял справа и завершал ряд, превосходно подобранный по цвету и величине. Несколько пылинок остались на подушечках пальцев. Значит, эти три книги Роня читала настолько часто, что даже отважилась пойти против маниакальной аккуратности хозяина дома (наверняка это далось ей нелегко).
Будь там Герман Гессе, гетевский «Вертер» или что-либо такое же драматическое (сыщик не читал подобных книг давным-давно, пожалуй, со школьных времен), он был бы вынужден задуматься над версией добровольного ухода девочки. Но эти три книги?
Тойер опять сидел внизу с мужчинами. Не считая странного выбора книг, он ничего в комнате Рони не обнаружил, ни дневника, ни писем.
— Единственное, что мне бросилось в глаза… — сыщик начал фразу, еще не зная, как ее закончит, — …никаких памятных штучек. Конечно, не всякая девочка регулярно пишет дневник, но многие пытаются это делать, хотя бы временами. И письма, у нее ведь ни одного письма. А еще никаких вещиц на память, даже о матери…
— Вероятно, вы считаете, что я все это уничтожил? — с насмешкой спросил Дан.
— Нет, я так не думаю, конечно нет. Но если бы вы это и сделали, я все равно бы не узнал. Наверняка бы не узнал.
— Когда она переехала ко мне, я сразу заявил четко и ясно, что мне не нужен весь этот мусор. Я пурист, эстет и пурист, до мозга костей… — Пильц поморщился и шумно вздохнул. — Конечно, у нее была пара бессмысленных открыток, присланных ей матерью из командировок, и всякая дребедень вроде маленькой безобразной Эйфелевой башни, привезенной из их совместной поездки во Францию, да еще отвратительные фотографии рождественских елок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Роня Дан, восемнадцать лет, непростительно.
Тойер встал, быстро и кое-как оделся, покинул квартиру. Лишь внизу, уже выходя на улицу, застегнул ширинку.
Он припарковался в начале долины и прошел пешком оставшиеся сто метров. У Дана еще горел свет. Лишь теперь комиссар взглянул на часы. Двадцать минут первого. Уместно ли то, что он задумал? Да и вообще, на что он, собственно, рассчитывал? Тяжело дыша, он остановился перед домом. Мужской силуэт в волнении ходил взад-вперед, энергично жестикулировал. Дико взъерошенная шапка волос, значит, это не Дан. Очевидно, мужчина был сердит. Тойеру показалось, или он слышал и другой взволнованный голос? Мужчины спорили, это несомненно. Но разобрать слова он не мог. Тогда он решительно одолел ступеньки, которые вели к входной двери.
— В такой час?
— Весьма сожалею, но должен вам заметить, что мы всегда оказываемся неудобными гостями.
Дан растянул губы в подобии улыбки — полицейский верно подобрал тон. Потом впустил его в дом.
— Я видел, что вы еще не спите, — произнес Тойер, входя. — Вы с кем-то спорили. Я зашел к вам, потому что меня интересует, кто пользуется тем странным орудием на палке. Ваш собеседник?
— Сейчас у меня гостит мой старый приятель по университету. Да, мы поспорили. Так же, как и вы, он считает меня холодным и равнодушным. — Дан говорил уравновешенно, не как человек, в котором пару минут назад бурлил адреналин; к обращенным к нему упрекам он, казалось, отнесся без внимания. Постепенно Тойеру захотелось выяснить, есть ли на свете вещи, способные потрясти, вывести из равновесия этого эстета.
Он попытался говорить строго:
— Вы должны были сообщить нам об этом!
— Что? Вы подозреваете его? Конрад, иди-ка сюда.
Из гостиной вышел мужчина, воплощавший собой все, чего не было в Дане. Всклокоченные седые волосы, растрепанная борода, живые глаза — все это разительно отличало гостя от хозяина. Впрочем, одежда тоже — изношенные джинсы с подтяжками и такой же доисторический коричневый пуловер с высоким воротом.
— Да, современные ищейки выглядят почти так же, как те, что в семидесятых работали резиновыми дубинками.
Тойер проигнорировал оскорбление.
— Вы господин…
— Пильц, Конрад Пильц. Алиби у меня нет. Как я слышал, бедная Роня либо сама себя убила, либо кто-то швырнул ее с высоты, так сказать, собственноручно. Это верно?
Пильц казался — несмотря на свою агрессивность — очень опечаленным.
— Насколько мы можем судить, да.
— Ну, тогда я, вероятно, вне подозрения. — До сих пор Пильц держал руки за спиной. Теперь он их показал. Это были обрубки, без кистей.
Тойер молча кивнул. Да, разумеется. Пильц исключался. Хотя гаупткомиссару за свою долгую практику приходилось иметь дело с весьма необычными преступниками — паралитиком, почтальоном на пенсии. Глядя на них, невозможно было даже заподозрить, что они способны на убийство. Гость Дана еще раз упомянул о возможности самоубийства — странно, но внутренне комиссар уже отказался от такой версии, казалось бы, самой вероятной. Почему? Ведь девочка была одинокой, мать умерла, отец в эмоциональном плане холоден как камень. По профессиональной инерции? Из корыстного желания увидеть в этом трагическом случае убийство, чтобы появился повод для нового расследования?
Не в первый раз Тойеру пришлось убедиться, что его молчание действует заразительно. Трое мужчин, совершенно разных на вид, молча стояли в идеальной прихожей. Сыщик почувствовал, как к нему возвращается усталость.
— Под подозрением находится каждый, — тихо сказал он и опустил глаза. — Каждый. Ваше алиби… — он повернулся к Дану, — еще не проверено. А что касается вас… — взгляд в сторону Пилыда, — кто сказал, что вы не пользуетесь протезами?
— С помощью таких протезов вы никого не поднимете. У меня они есть, разумеется. Но я не всегда их надеваю — они мне натирают кожу до крови.
Тойер кивнул, словно ожидал чего-то подобного:
— Я хочу взглянуть на комнату Рони.
Дан с готовностью произнес:
— На втором этаже, вторая дверь по правую сторону.
Сыщик молча затопал наверх.
Вскоре до него донесся раздраженный голос Пильца. Спор продолжался.
Он боялся к чему-либо прикоснуться. Как ни нелепо, но ему было стыдно за свое вторжение. Он не хотел уподобляться самоуверенному координатору из ФБР, который упаковал бы все вещи, оставшиеся от Рони Дан, в пластиковые пакеты, в каких замораживают овощи, чтобы с триумфом предъявить их объективам телекамер.
На средней из трех полок ему бросились в глаза три книги. Они единственные диссонировали с общим видом девичьей, как определил про себя комиссар, обстановки. Во всяком случае, усталый полицейский подумал, что подбирать по цвету корешки книг — так по-девичьи. Впрочем, это мог сделать и отец. И чем мешала ему родная дочь?
Словно приросшие к полке, там стояли Библия, «Свинцовые времена» — пухлый «кирпич», посвященный студенческим беспорядкам и терроризму в Германии, — и томик историй про Шерлока Холмса.
Тойер осторожно снял книги с полки. Никакой пыли. Для сравнения он дотронулся до атласа — тот стоял справа и завершал ряд, превосходно подобранный по цвету и величине. Несколько пылинок остались на подушечках пальцев. Значит, эти три книги Роня читала настолько часто, что даже отважилась пойти против маниакальной аккуратности хозяина дома (наверняка это далось ей нелегко).
Будь там Герман Гессе, гетевский «Вертер» или что-либо такое же драматическое (сыщик не читал подобных книг давным-давно, пожалуй, со школьных времен), он был бы вынужден задуматься над версией добровольного ухода девочки. Но эти три книги?
Тойер опять сидел внизу с мужчинами. Не считая странного выбора книг, он ничего в комнате Рони не обнаружил, ни дневника, ни писем.
— Единственное, что мне бросилось в глаза… — сыщик начал фразу, еще не зная, как ее закончит, — …никаких памятных штучек. Конечно, не всякая девочка регулярно пишет дневник, но многие пытаются это делать, хотя бы временами. И письма, у нее ведь ни одного письма. А еще никаких вещиц на память, даже о матери…
— Вероятно, вы считаете, что я все это уничтожил? — с насмешкой спросил Дан.
— Нет, я так не думаю, конечно нет. Но если бы вы это и сделали, я все равно бы не узнал. Наверняка бы не узнал.
— Когда она переехала ко мне, я сразу заявил четко и ясно, что мне не нужен весь этот мусор. Я пурист, эстет и пурист, до мозга костей… — Пильц поморщился и шумно вздохнул. — Конечно, у нее была пара бессмысленных открыток, присланных ей матерью из командировок, и всякая дребедень вроде маленькой безобразной Эйфелевой башни, привезенной из их совместной поездки во Францию, да еще отвратительные фотографии рождественских елок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57