— Но он никогда не вмешивался в ее жизнь?
— Если и пытался, — ответил Келли, — его постигла неудача. — Он повернулся к дому. — Если мы хотим добиться от него поддержки, нам придется принять ее в том виде, в каком нам ее предложат.
— Я не в настроении играть в поддавки, даже с Господом Богом! — злобно огрызнулся я.
Мне внезапно привиделись Эд Брок, бессмысленно тянущийся к солнцу в своем инвалидном кресле в саду; раскаленный добела крематорий, в который превратился его дом; оцепеневшая от ужаса Гарриет, тупо глядящая на меня, как на чужого. Теперь мне стало наплевать, что кому-то будет больно. Мне стало наплевать, какие секреты унес с собой в могилу Джон Уиллард. Лично я снял перчатки и надел кастет.

Гостиная в доме Роджера Марча была не меньше тридцати квадратных футов, с камином, отделанным булыжником и полностью занимающим одну стену. Северная стена служила окном студии, а две боковые — плотно увешаны картинами, словно в художественной галерее. Но книг не было — кроме нескольких валявшихся на большом круглом столе в центре.
В ответ на наш стук последовало приглашение, произнесенное гудящим басом, и мы с Келли вошли. Роджер Марч был один. Он возился с обугленной трубкой и голубой жестянкой трубочного табака. В первый момент при виде этого белобородого великана вся моя воинственность слетела с меня. Потом я чуть не рассмеялся, осознав, что я словно вернулся в свои пять лет, к детской картинке великого Господа Иеговы, беседующего с Моисеем на горе. Таково было обаяние его личности.
— Новости есть? — спросил он Келли.
— Пока еще нельзя обследовать останки дома, сэр, — ответил Келли. Это «сэр» выскочило у него легко и автоматически. Мы были похожи на двух детей, которых вызвали к директору школы. Я понял, что, если дальше так пойдет, хозяином ситуации окажется Марч.
— Никаких сомнений в том, что это был поджог?
— Никаких, сэр, — откликнулся Келли.
— Черт! — прогудел его голос. Он чиркнул старомодной каминной спичкой о ноготь, потом поднес огонек к трубке. — Как вы предполагаете действовать дальше, Келли?
— Завтра у меня заберут это дело, сэр, — сказал Келли ровным голосом. — Мне не удалось поймать убийцу, остававшегося на свободе очень, очень долгое время. Мои непосредственные начальники сядут мне на загривок, и этим займутся все, кому не лень, в окружной полиции.
— И начнут ползать вокруг, словно мухи, черт их побери! — бросил Марч.
У меня лопнуло терпение.
— А вы бы предпочли, чтобы все оставалось шито-крыто, и не важно, кто при этом может пострадать, не так ли, мистер Марч? — спросил я.
Он посмотрел на меня так, словно никогда раньше не видел. Я почти чувствовал, как он пытается найти способ убрать меня с дороги, как досадную помеху.
— Настало время ответить на некоторые вопросы, Марч, — и вам, и вашему зятю, и дочке. Где они?
Глубоко посаженные глаза гневно блеснули.
— У вас ведь нет никаких законных полномочий, не так ли, Геррик? Вы служите в аппарате окружного прокурора другого штата.
— Давайте внесем ясность, — сказал я. — Я не представляю город Нью-Йорк. Я в отпуске и выступаю как адвокат миссис Брок. А она может предъявить колонии несколько исков, после которых та прекратит свое существование. Если нам не удастся выяснить правду, и при этом достаточно быстро, мы их предъявим. Такова моя юридически законная позиция.
Марч попытался испепелить меня взглядом, но не смог.
— Вы считаете, что я все эти годы укрывал убийцу и собираюсь делать это и впредь? — спросил он угрожающе тихо.
— Мне известно, что вы долгое время отказывались предпринимать хоть что-нибудь, чтобы найти убийцу Джона Уилларда, и по сей день ничего не было бы сделано, если б не Пенни.
— Вам нравится то, чего она добилась? — осведомился Марч.
— Нет, но ее нельзя в этом обвинить. А вот тот, кто пытался скрывать правду все эти годы, — даже если это вы, — сегодня может лечь спать с приятным чувством, что он оказался соучастником убийства Эда Брока.
— Даже если это я, — повторил он. — Вижу, что вы умеете, как дошлый юрист, избегать прямого обвинения, Геррик. — Он положил трубку на стол и на мгновение отвернулся, стараясь собраться с мыслями. — Единственное, что необходимо для существования подобного сообщества, мистер Геррик, — это покой, — начал он. — Покой, чтобы можно было работать, не отвлекаясь. Уже почти три месяца мы не знаем покоя — с тех пор, как Пенни привезла сюда Эда Брока разрывать старые могилы. Нас сводит с ума не имеющее значения, но тем не менее загадочное прошлое. Будь оно проклято, говорю я. Будь оно проклято за то, что не хочет остаться в могиле. Джона убили двадцать один год назад. Это было зло. Но оно свершилось втайне. Кому теперь поможет, если тайна раскроется? Колония процветает, как мечтал Джон. Многие знаменитые люди начинали здесь, как он надеялся. Вы думаете, если бы у него был выбор, он сказал бы: «Повесьте моего убийцу, и пропади пропадом моя мечта»? Он не сказал бы так! Мы прожили в мире и покое двадцать лет, и мечта Джона сбылась. А теперь все оказывается под угрозой, потому что глупая девчонка хочет удовлетворить свое любопытство.
— Пожалуй, мне никогда еще не доводилось слышать настолько хладнокровных и бесчеловечных рассуждений, — сказал я. — И это уводит нас от конкретного вопроса.
Он сделал нетерпеливый жест своей огромной рукой:
— Ни один настоящий художник не бывает человечным в полном смысле, Геррик, потому что, если он хоть немного талантлив, ему глубоко наплевать на все, кроме того, что он делает. Ему плевать, богат он или беден, жарко ему или холодно, счастлив он или несчастлив в обыденной жизни. Все, что его волнует, — это его работа, время, чтобы ею заниматься, и место, где он может ее делать. Он ненавидит бытовые мелочи с такой яростью, какую вы вряд ли когда-либо испытывали. Он ненавидит женщину, которая считает, что ей уделяют недостаточно внимания. Он ненавидит ее за то, что она пытается украсть у него драгоценное время. Он ненавидит засорившуюся водопроводную трубу, потому что надо потратить время, чтобы починить ее. Он ненавидит правительство не потому, что его заставляют платить налоги, но потому, что они вынуждают его заполнять до нелепости сложную налоговую декларацию. Он ненавидит ночь, потому что она отнимает у него дневной свет, при котором можно писать. И мы здесь ненавидим дело Уилларда. Мы любили Джона и скорбели о нем. Мы помогали искать его убийцу. Но время прошло, Геррик, и, когда стало ясно, что убийцу не поймают, мы решили положить этому конец. Мы снова хотели покоя. Времени для работы, места для работы. И вот теперь, после стольких лет забвения, все началось сначала. Мы не в силах разобраться с этим, как можем заполнить декларацию, прочистить засорившуюся водопроводную трубу или прогнать надоевшую женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45